Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943., стр. 19
Заглянул Францл, чтобы попрощаться со мной.
– Пилле, Ковак и Вилли передают свои наилучшие пожелания, – сказал он. – Вилли просил передать тебе свои домашние тапочки. Говорит, что они пригодятся тебе в госпитале. Но смотри, не слишком изнашивай их. Ты знаешь, как Вилли любит эти тапочки, которые его мама сшила для него своими руками.
Я заколебался, брать ли эти тапочки. Этот Вилли действительно славный малый.
– Может быть, встретишь Шейха, – сказал Францл. – Черкани нам пару строк о том, как твои дела.
Я не знал, что и сказать; просто тряс его руку.
– Мы ждем твоего скорого возвращения. Не забывай, что ты нам тут нужен, ну ты понимаешь.
Несколько позднее появился лейтенант Штрауб.
– Слышал о твоем обморожении. Дела плохи – я тебе скажу. Не завидую. Но кто знает, может быть, все к лучшему. Если тебя опять пошлют на фронт, постарайся попасть в нашу роту.
В тот вечер огромные сани с легко и тяжело раненными – по нескольку человек тех и других – отправились, чтобы доставить нас в полевой госпиталь. Я тоже сидел в них, завернутый в одеяла.
Вдруг опять показалась та маленькая «горилла» с корзиной в руке, со смущенной улыбкой на лице. Старик глядел на нее моргая, в полном изумлении. Потом они разговаривали друг с другом довольно спокойно и вскоре уже направлялись к двери под ручку, в идиллии супружеского счастья. Очевидно, ночная интерлюдия была забыта и женщина прощена.
Сани скользили в сторону вечернего заката. Солнце заходило, переливаясь чарующими цветами. «Ангелы на небесах пекут хлеб», – сказал бы Зандер. Теперь Зандер был мертв, а оставшиеся в живых готовились к новой битве. Отчасти я был рад, что не с ними. Теперь у меня впереди было немного мирной жизни. Это был дар Божий, и я знал, как его использую.
Глава 3
Я обморозил ноги 25 марта 1942 года. Диагноз, обозначенный в истории болезни – на бумаге с зелеными краями, – был однозначным: «обморожение, пальцы – второй степени, левая пятка – третьей степени, правая пятка – от второй до третьей степени». Только позднее я узнал, как близок был к тому, чтобы потерять ступни. «Должно быть, ты везунчик», – сказал полевой хирург, и я им был.
Когда солнце стало пригревать и снег начал таять, а земля согреваться и когда вся местность превратилась в сплошные болота, мои ноги медленно возвращались к жизни. Врачи срезали гниющую плоть и прописали жутко вонючую мазь. Онемелость постепенно уступала место боли, и тогда смена повязок – малейшее прикосновение – стала вызывать адскую боль. Я держал ноги высоко поднятыми, чтобы не чувствовать, как в их пульсирует кровь. Прошла не одна неделя, прежде чем боль стала утихать. А когда однажды дороги стали пригодны для передвижения, я вместе с частью раненых и больными скарлатиной и желтухой был погружен в санитарную машину и доставлен в госпиталь в более глубоком тылу. Там я снова встретил Шейха.
Название «госпиталь» было некоторым преувеличением. Госпиталь – это где белоснежное постельное белье и чистенькие медсестры Красного Креста. Мы лежали в нижнем белье и фуфайках длинными рядами на больших матрацах прямо на полу, а нашими единственными сиделками были солдаты регулярных войск с лицами крестьян. Медик, молодой врач с манерами пруссака, делал обходы раз в день, чтобы записать наши жалобы. Даже когда мы лежали распростертые на спине, он требовал военной осанки и дисциплины. Но его основной заботой было отобрать тех, кого уже можно отправить на фронт.
Шейх только начинал вновь становиться на ноги. Я тоже выздоравливал довольно медленно, и мы целыми днями ковыляли вместе, чтобы убить время. Сначала мы вовсю играли в шахматы, но вскоре они нам надоели, и мы были вне себя от восторга, когда обнаружили на втором этаже маленький игорный дом.
Внешне безразлично человек берет карты; внешне безразлично он делает ставку на кон; внешне безразлично банкомет показывает свои карты. Но если приглядеться повнимательнее, можно увидеть блеск глаз, нервные движения рук и то, как жадно выигравший забирает свой куш. Можно уловить дрожь в голосе людей и почувствовать возбуждение, которое берет верх над апатией, которая наступает после долгой службы в армии.
Сначала мы играли с оглядкой, но потом игра нас захватила. Напряжение постепенно начинало волновать нам кровь. В первый же вечер Шейх проиграл двухмесячное денежное довольствие, но на следующий день отыграл его вдвойне. Мы стали завсегдатаями и часами забывали обо всем на свете.
Однажды вечером, когда мы играли, пришел сержант-медик и спросил, брали ли у нас мазки.
– Что это, черт побери, значит? – спросил я одного из солдат.
– Ну ты и наивный простак, – ответил он с усмешкой. – Не говори мне, что не замечал, что большинство ребят тут подцепили венерическое заболевание.
– Что за венерическое заболевание? – удивился я.
– Бог мой, триппер, приятель, триппер!
– Это и наполовину не так страшно, – ухмыльнулся другой. – В наши дни это просто шутка. У них есть такая мазь, просто первоклассная; не пройдет и двух недель, как все проходит, но зато имеешь две недели отпуска.
– Ты хочешь сказать, что поскольку он настолько безобиден, то есть смысл подцепить его намеренно?
– Ну конечно, ты просто лопух, если не знаешь! Что ты мне дашь, если я сведу тебя с местной шлюхой, которая абсолютно надежна? Все, что ей нужно, это несколько сигарет, и дело в шляпе. Лучше всего подцепить болезнь как раз перед тем, как тебя собираются выписывать. Только не сообщай об этом в самый первый день, иначе все, что ты получишь, это инъекция, и все твои страдания будут напрасны.
– Но разве тебя не засадят на три дня в одиночку, если ты сообщишь об этом слишком поздно?
– Конечно засадят! И ты проведешь три дня в изоляторе, но это значит, на три дня меньше проведешь на фронте.
Удивительно, сказал я себе, до чего только не додумываются. Но Шейх быстро повернулся к парню, который дал мне этот бесплатный совет.
– Полагаю, ты не знаешь о других доступных проститутках. Таких, что не подцепили триппер, но и не выглядят как ожившая ручка от метлы. Я отдал бы за это десять сигарет.
– Тебе много не нужно, не так ли? – спросил другой. – Сходи к врачу, он выпишет тебе рецепт.
Кроме хорватов, которые были самыми азартными игроками, в госпитале были также несколько молодых валлонцев. Они держались особняком и часто часами что-то обсуждали шепотом. Только один из них был раненым. У других была волынская лихорадка, которая была широко распространена, как малоизвестная разновидность окопной лихорадки с периодически то поднимающейся, то падающей температурой, сопровождающейся сильными головными болями и болями в конечностях.
Я решил с ними поговорить, и ко мне присоединился Шейх. Мы подсели к ним и попытались вести разговор на своем школьном французском. Сначала мы говорили о своих ранах, затем о жутком холоде прошедшей зимы и о новом германском наступлении в ближайшее время. Затем Шейх спросил их без обиняков: почему это они, бельгийцы, добровольно пошли на Восточный фронт?
Они, казалось, были удивлены, что он задал этот вопрос.
– Почему мы здесь? – переспросили они. – Ну это же очевидно: чтобы не допустить приближения большевизма к нашей родине! Разве вся Европа не старается этого добиться изо всех сил?
Шейх поинтересовался, что они думают о войне в России. Да, признали они, они ожидали, что она будет совсем другой. Прежде всего, они недооценили психическое напряжение. Их первоначальный энтузиазм уступил место более фаталистической позиции. Но они будут и дальше сражаться, так как видят в этом свой долг. Они прекрасно знают, почему находятся здесь, говорили они, но чувствуют, что у среднего немецкого солдата в этом вопросе совсем нет ясности. А темноволосый парень с интеллигентным лицом и мертвено-бледными, впалыми щеками сказал:
– Вы, немцы, сильны, потому что объединены и у руля у вас сильный человек. В этом мы вам завидуем. Но вы сильны только в массе. Вы сражаетесь как дьяволы, но каждый в отдельности делает это без твердой убежденности. Он воюет только потому, что научился подчиняться приказам.