Рота, стр. 21
– Это не цидулька, товарищ полковник, а рапорт, – отреагировал наконец Числов, стараясь говорить внятно. Примаков грустно усмехнулся:
– Рапорта, товарищ капитан, пишутся без мата. И, кстати, подаются по команде, как положено.
– Я привык называть вещи своими именами, – угрюмо откликнулся капитан.
– Своими? – снова усмехнулся Примаков. – Тогда и получается не рапорт, а… письмо запорожцев турецкому султану. Ладно, садись, Сережа.
Числов сел. Полковник покачал головой:
– Было мнение тебя к ордену представить…
– Представьте лорда Джадда, – пробормотал Сергей прямо в свои ладони, куда он спрятал лицо. – Это его, по праву.
– Понятно, – кивнул Примаков. – Кто бы спорил. Лорд, правда, сам то не в курсе. Стало быть, уволиться решил…
– Решил.
– Ну что же, ты – парень взрослый. Чем на гражданке займешься?
Числов неопределенно пожал плечами.
– Закончу юридический… Пойду в адвокаты в конце концов…
Полковник не смог сдержать скептической улыбки:
– В адвокаты – это хорошо. Их сейчас, как собак нерезаных. Думаешь, они тебя с распростертыми объятиями встретят?
– Как нибудь да встретят… Надоело мне все… Я, Александр Васильевич, смерть много раз видел. Как и вы. Офицер должен спокойно относиться к возможности гибели, но – за Отечество, а не за эту московскую пидарасню. Не ради их каких то бизнес муток и капризов.
– Ты считаешь, мы здесь… ради них?
– А ради кого?
Примаков вздохнул, негромко, но очень тяжело:
– В государстве у нас, конечно, не все ладно. Но… Есть государство, а есть Россия. И ее интересы, кроме нас – так получается, защищать здесь некому.
– Я не курсант уже, товарищ полковник. Зачем вы мне политинформацию читаете?
– При чем здесь политинформация?! – Примаков вскочил, пометался немного по палатке и снова сел. – При чем здесь политинформация, если это – правда? И потом – может, что и изменится… Сейчас вот президентские выборы…
– Конечно, – без улыбки, устало кивнул Числов, – как Путин придет, так все и изменится. Через день.
– Перестань, Сережа! Он, между прочим, как только исполняющим обязанности президента стал, сюда, в Чечню, прилетел.
– Ага, – снова кивнул капитан, – ножиками именными награждал. Чтоб по телевизору показали.
– Ножиками – не ножиками, а, между прочим, в новогоднюю ночь прилетел, вместо того чтобы водку жрать… А через день, конечно, ничего не изменится. Строить – не ломать. Дров то наломали – будь здоров. Разгребать все это говно будет нелегко. И Россия…
Числов поднял голову и, сверкнув глазами, перебил полковника:
– Александр Васильевич! Я Родину тоже люблю. Думал, что доказывать это уже никому не надо. Россия… Но ведь есть еще и моя собственная жизнь! И что же? Мне ее обязательно вот в такой убогости надо провести? Разгребая говно? Да еще не свое, а насранное богатыми жирными ублюдками? Увольте…
Они переждали еще одну длинную паузу. Потом Примаков кивнул нехотя:
– Ну, уволить то… Что ж, перепишешь рапорт, как положено, я посодействую. Только все же… Понимаешь, Сережа, вот при всем при этом не могу с тобой согласиться. Понимать тебя понимаю, а согласиться все равно не могу. Про тебя разное говорят, но я то знаю – ты создан для армии. Именно ты. И если такие офицеры из армии будут уходить, а они и уходят, то… Неправильно это. Ты подумай. Давай ка вот что сделаем: завтра борт на Моздок… Отвези ка «двухсотого», Витю Крестовского, в Питер… Предписание получишь, в госпитале бумажки быстро оформишь… По Невскому погуляешь… Ты в Питере бывал?
– Нет, – сквозь зубы ответил Числов.
– Ну вот, тем более… И завязывай пьянку, один уже пьешь, как… а вернешься – будем с рапортом решать. Как тебе?
Сергей угрюмо молчал. Полковник вздохнул и, чтобы как то заполнить паузу, зачем то снова вернулся к больной теме:
– Разведка говорит, тебя там не хаттабовские… встретили, а отряд Хамзата Алихаджиева… хотя это почти одно и то же. По радиоперехвату… Потом туда вертолеты посылали, они отработали, но… Позабивались, гниды, в норы…
– Разведка, – хмыкнул Числов. – Та самая, которая где то там Хаттаба сначала нащупала. А мне то до одного места – что Хаттаб, что этот… Хамзат… Все достали. Тошно мне, Александр Васильевич…
Примаков вдруг сел с Числовым рядом и как то совсем по отцовски погладил его по голове, Сергей даже вздрогнул. Но ничего не сказал. Они еще посидели так в молчании, потом Примаков взял числовскую бутылку и сделал из нее глоток.
– Ладно, помянем давай. Светлая им память, мальчишкам.
Он передал бутылку капитану. Числов легко, как воду, выпил остаток.
– Вечная память, пацаны. Слава ВДВ.
Последнюю фразу он сказал без иронии, хотя Примаков чуть даже напрягся сначала. Полковник встал:
– Ну, так как насчет моего предложения? А? Слетаешь в Питер? Давай. На несколько дней подальше от всяких Хамзатов… А вернешься – продолжим разговор. Чего сейчас то с горячей головы рубить… Хоп? Договорились?
Капитан молчал, угрюмо глядя в горлышко пустой бутылки. Примаков кивнул и направился к выходу:
– Будем считать, что договорились. Молчание – знак согласия…
…На следующий день, получив от ротного предписание и полторы тысячи рублей (столько насобирали в роте) «гробовых» Крестовскому, точнее, уже не ему, а его семье, капитан Числов вылетел в Моздок вместе с «двухсотыми». Ему повезло – той же ночью был борт до Питера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
По странному стечению обстоятельств тот самый Хамзат, подальше от которого Примаков хотел на несколько дней услать Числова, находился в это время как раз в Петербурге.
…Он родился в семьдесят четвертом в семье шофера дальнобойщика Мусы Алихаджиева. Семья входила в тейп Аллерой. Нечеченцам трудно понять, что означало духовное происхождение их тейпа, берущего корни от суфиев, образовавших потом тарикат «наджбандийа». Их можно было бы, по русской аналогии, назвать сектантами, да только слишком много этих сектантов жило в Чечне. Одна из основных заповедей: думай, ищи себя сам, а не только слушай, что говорят другие, и подчиняйся. Тейп Аллерой считался своего рода духовной аристократией, правда, до девяностых годов большинство чеченцев задумывались об этом не чаще, чем русские о былом дворянстве. Разница заключалась в том, что чеченцев было меньше миллиона, и потому историю своего рода племени они передавали от отца к сыну.
Семья Алихаджиевых в Чечню вернулась из Караганды только в 1961 году. Уже на исторической родине жена родила Мусе трех сыновей – Ахмата, Ису и Хам зата, всех через пять лет. Была у братьев еще и старшая сестра Малика. Несмотря на все пережитое от депортации, отец на русских не обижался – сказывалось влияние деда, дослужившегося в Красной Армии от рядового до старшего лейтенанта, командира минометной батареи, его в Казахстан, кстати, и отправили прямо с фронта. Дед умер рано, и Хамзат из воспоминаний о нем сохранил лишь совместное перелистывание толстого семейного фотоальбома с обязательными дедовскими комментариями:
– Вот твой прадедушка Сосланбек – он первым в нашем роду стал инженером… В Баку работал, очень большим человеком там стал. А это твой двоюродный дядя Идрис, ему орден вручал сам Хрущев, он на камнях Хорезмской области сумел хлопок вырастить. А это твой дядя по маме Вахит. Он четырех человек зарезал, четырнадцать лет отсидел, всю Караганду в руках держал. Его сам Кунаев уважал…
Отец Хамзата почти каждый год гостил у кого нибудь из своих армейских сослуживцев, приезжали и они к нему – русские, азербайджанцы, никто тогда на национальность особо не смотрел, В те дни не переводились в доме Алихаджиевых шашлык, жижиг галнаш и кизлярский коньяк…
…В шесть лет Хамзату впервые резко дали понять, что он – мужчина. Он тогда прибежал зареванным домой после мальчишеской драки, а сестра Малика, надменно сощурившись, бросила ему:
– Ты или волк, или овца. Посередине не бывает. Бабушка так говорила.
Эти слова Хамзат запомнил на всю жизнь, тем более что у овцы – понятно, какой конец. Впрочем, умершей еще в Казахстане бабушке приписывали и другие слова, якобы адресованные деду Хамзата: