Удел сироты, стр. 29

Сунув руки в карманы, я вернулся назад на Эспланаду, к Вашингтонскому монументу. Налетел ветер с Потомака [55], и мне пришлось склонить голову, сопротивляясь порывам ветра. Я подумал, что в этот день слишком рано похолодало. Мне казалось, что сейчас стало холодно, как на Юпитере.

Я был сиротой. Моя приемная семья – армия, вновь стала такой же нелепой, как перед войной. Женщина, которую я любил, похоронили в трехстах миллионах километров от Земли. А теперь я оказался лицом к лицу со следующим кризисом. И не важно, чтобы я не стал делать, но я потерял женщину, которая была мне как сестра.

Я брел между бурых лужаек Вашингтона и раздумывал над тем, чем мне придется заниматься остаток жизни.

Через четверть часа я достиг изгороди Белого Дома и остановился, глядя через решетку на южные лужайки.

Белый дом, словно призрак, маячил в полумраке ночи. Внешние потоки света порождали неверные, расточительные тени, и казалось, что весь мир скорбит о тяготах военного времени. Только внуки Уди Мецгера смогут расплатиться за дефицит бюджета, порожденный войной со слизнями.

Но существовал ли выбор у человечества? Многие люди думали именно так. Маргарет Айрон, первая афроамериканка, не говоря уже о том, что она была женщиной, вошла в Белый Дом как президент. Она не смогла согласиться с этими людьми. Пока я воевал вдали от Земли, выигрывал войну, несмотря на собственную некомпетентность, Айронс попросили. Я так никогда и не смог проголосовать за нее.

Я повыше поднял воротник, отвернулся от изгороди и пошел дальше, во тьму хитросплетения теней.

Пешком прошествовал я мимом покрытого рябью Озера Отражений. Лед сошел, так как был июль. Люди оставались в закрытых помещениях, как привыкли в течение войны. Пыль, поднятая во время удара, полностью затмила как лунный, так и звездный свет, к тому же по вечерам, даже в июле, стоял холод, промораживающий до костей.

Я прошел к мемориалу ветеранам Второй Мировой войны, потом к мемориалу ветеранам Корейской войны и, наконец, к мемориалу ветеранам Вьетнама – грустные напоминания об исторических ошибках прошлого.

Когда-нибудь, как я подозревал, и ветеранам Войны со слизняками будет поставлен мемориал. В Вашингтоне полно пустых лужаек. Но Америка с этим не торопилась. Нам довелось участвовать в иной войне. В мире биллионы людей, и только десяти тысячам из нас довелось сражаться. И нас подобрали один к одному. Все мы были сиротами войны. Никто не скорбел бы о нашей гибели. Наша миссия изначально была так секретна, что биллионы, которые не знали нас, и не подозревали, что мы идем в битву, до тех пор, пока война не закончилась. И из нас вернулось всего семь сотен.

Что мир запомнил о войне, во время которой погибли шестьдесят миллионов гражданских? Эта война настолько подрубила мировую экономику, что через три года, после того как она закончилась, даже в Вашингтоне не могли зажечь ночных огней.

Не удивительно, что дома нас встречали без особой радости.

У бордюра притормозила машина. Стекло у пассажирского сидения опустилось.

– Не хочешь согреться, солдатик?

Брюнетка в деловом костюме высунулась из машины.

Я едва не выпрыгнул из штанов. Глазеющие на тебя женщины, это одно. Фактически интересующиеся тобой – совершенно другое. Моя любимая погибла три года назад. Мы были вместе так недолго. Всего 616 дней прошло между тем мгновением, когда я впервые заговорил с ней, и тем – когда я положил последний камень на ее могилу. Мои родители были женаты восемь лет, когда мама потеряла папу. Задумывалась ли моя мама об этом?

Моя голова медленно опустилась.

– Я польщен. Вы очень привлекательны, но…

Ее голова тоже медленно поникла.

– Я не охочусь на вас. Я замужем. Узнала вас, когда вы попали в свет фар моей машины. Сейчас очень холодно. К тому же мне кажется, что вам хочется с кем-нибудь поговорить.

Вот это точно.

Резкий порыв ветра ударил мне в лицо, и я не раздумывая нырнул в машину.

– Лиин Дэй, – представилась она, и мы пожали друг другу руки.

– Что вы делали на приеме?

Она пожала плечами.

– Я пишу. Технически считаюсь внештатной журналисткой. Я думала, не написать ли статью о «Звезде».

– И?

Она рассмеялась.

– Статья-то, я уверена, получиться. Вот только кто ее купит. Технология слишком устарела.

– Но ведь служба обслуживания Национального парка до сих пор делает чизбургеры.

В ответ на это мы оба рассмеялись.

Мы сидели и говорили. Маленькая машина стояла у обочины, а вокруг свистел ветер.

Она и ее муж приехали в Вашингтон из Миннеаполиса [56]. Литературные негры могли позволить себе жить припеваючи. Большинство бюрократов и двух слов связать не может.

Какое-то время Дэй внимательно разглядывала меня.

– Рассказы о путешествие возбуждают. Люди вас любят. Почему же вы всегда такой мрачный?

Я пожал плечами.

– Я говорю миру, что слизняки ушли, и что мы не должны больше тратить денег на оборону.

– А что, разве это не так?

– Не знаю. Между нами, Линн, я хотел бы, чтобы люди были более осторожны.

Мы проговорили около часа. О последнем Кубке мира, Бронкос против Викингов. О ее детях. О том, как сделать хороший чизбургер. Мы много смеялись.

Она предложила отвезти меня в отель, но я улыбнулся, выбрался из машины и закрыл за собой дверцу.

– Нет. Это привычка, выработанная в пехоте. Я дойду пешком.

Я улыбался еще полчаса, до полуночи, пока снова не свернул на Эспланаду. Люди вроде Линн Дэй возрождали во мне веру в человечество.

– Генерал Уондер? – закричал кто-то, пытаясь пробиться сквозь завывания ветра. Я аж подпрыгнул и обернулся.

Узнавший меня носил гражданское пальто, и воротник его был поднят так высоко, что ему приходилось смотреть в щель меж отворотами. Но его глаза внимательно изучали меня, словно глаза солдата ищущего слабое место в обороне противника.

– Если вы хотите предложить мне «сеанс терапии», то на сегодня свое я уже получил.

Незнакомец, казалось, удивился.

– Нет, сэр. Ничего такого. Я агент Карр. Секретная служба Соединенных Штатов, сэр.

В ухе у него был наушник. Служба защиты, а они не тратят зря деньги налогоплательщиков. Я покачал головой.

– Что вам от меня надо?

– Ничего, сэр, – он повернул голову и кивнул. Тут же зажглись фары лимузина, который стоял у тротуара метрах в десяти от меня. – Один человек очень хотел бы встретиться с вами.

Я поправил воротник. В лимузине-то ветра не было. Похоже, в этот вечер я то и дело стану прятаться от ветра в различных автомобилях.

Агент-телохранитель открыл заднюю дверцу, и его рука исчезла во тьме, царившей в салоне.

Я сунул голову внутрь. Мне понадобилось секунды четыре, прежде чем я разглядел женщину, прижавшуюся к противоположной дверце.

Я сразу узнал ее.

Глава девятнадцатая.

– Джейсон не могли бы вы уделить мне пару минут?

Мне пришлось податься вперед, чтобы разобрать, что она говорит. Журналисты всегда критиковали ее за то, что у нее для президента слишком мягкий выговор. А сегодня вечером голос бывшего президента Маргарет Айронс и вовсе превратился в шепот.

Сложив руки на груди, скрестив ноги, она казалось тонкой, словно кукла, скрученная из пеньковой веревки. К тому же она дрожала всем телом под ударами ветра, ворвавшимися в машину через открытую дверцу. Агент секретной службы подтолкнул меня, я залез в машину, а он закрыл за мной дверцу.

– Джейсон.

Голова под велюровой банданой наклонилась. Я вздрогнул всем телом.

– Как..? – и тут я замолчал. Не было никакой необходимости спрашивать, как агент секретной службы нашел меня. Я приложил руку к груди. В грудь каждого солдата был имплантирован ГСМ [57] и чип Регистрации смерти. Слежка за простыми гражданскими лицами без соответствующей санкции прокурора была противозаконна, но такого понятия как «гражданские права солдата» не существовало.