Владелец кинотеатра, стр. 34
— А содержание письма?
— Не вижу причин, почему бы это не могло быть правдой.
— Ты веришь в проклятие заколдованных книг?
— Во-первых, я верю во все, кроме здравого смысла. Во-вторых, убить при помощи книги можно и без колдовства. Обработать, скажем, страницы каким-нибудь ядовитым снадобьем, испарения которого способны привести к безумию и самоубийству… В-третьих, согласно предсмертной записке отца Павла, книга существовала. «Зерцало магистериума»! Тогда записка проясняется, но мы не нашли книги. Кто мог взять ее? Мы с тобой были вместе. Елена без чувств лежала в экипаже. Теоретически у Кордина было время, чтобы успеть зайти в дом, взять книгу в комнате отца Павла и вернуться к Елене.
— Взять книгу мог и кто-то из слуг… Да и посторонний человек мог без труда попасть в дом.
— Конечно, но ведь сейчас мы обсуждаем версию Кордина, потому что на него указывает автор письма. Говоря языком криминалистов, у Кордина имелись возможность, средства — если называть так книгу — и мотив.
Вновь просматривая письмо, Ланге покачал головой.
— Возможность у него была. Допустим, и средства, какая-то книга, отравленная, заколдованная или какая там еще… Словом, книга, способная свести человека с ума и заставить покончить с собой. Но мотив! Зачем Кордину убивать моего брата?
— Из-за денег Елены. С ее уходом в обитель он становился не только формально, но и фактически нищим.
— Но разве смерть брата обязательно должна была заставить ее передумать?
— Не просто смерть, а самоубийство священника, ее духовного пастыря. Такое может отвратить от веры.
— Сомнительно все это, — скептически сказал Ланге.
— Но Кордин вполне мог рассматривать это как последний шанс. И рассчитывая на безнаказанность, почему не попытаться? В случае неудачи, он ничего не терял. В случае же успеха, получал все.
— Не все, — возразил Ланге. — Он получил бы все, если бы избавился от Елены и унаследовал ее деньги.
— Тогда, Александр, его мотив был бы слишком явным… Но я думаю, дело не только и не столько в этом… Или совсем не в этом. Мы не знаем, какое она составила завещание, если составила. Не в пользу ли церкви? И потом, это же его сестра! Деньги деньгами, но предположим, он любит ее… И хочет уберечь от неверного шага…
— Если и было завещание в пользу церкви, — заметил Ланге, — его больше нет. Судя по образу жизни Елены в последнее время… Знаешь, как ее теперь называют? Мессалина! Говорят, на каждую из своих оргий в Нимандштайне она тратит столько, что…
— И Кордин не обижен, правильно? — подхватил Горский. — Что ж, если он и неповинен в гибели отца Павла, нельзя не признать, что гибель эта пришлась ему весьма на руку…
С раздражением Ланге бросил письмо на стол.
— Аркадий, что ты сейчас делаешь?
— А что я делаю?
— Ты всячески пытаешься убедить меня в том, что мой друг убил моего брата.
— Не я. Так написано в письме. Я же пытаюсь непредвзято разобраться, что говорит против Кордина, а что в его пользу…
— В его пользу ты нашел не много!
— Я нашел то, что мог найти, — пожал плечами Горский. — Ты знаешь Кордина лучше, чем я. И если ты веришь в его невиновность…
— При чем тут верю, не верю! Нужны доказательства.
— Обратись в полицию с просьбой провести дополнительное следствие. Письмо о колдовской книге придаст твоей просьбе вес.
— Да… — Ланге вздохнул. — Если бы мы могли узнать, кто написал письмо…
— Мы этого не узнаем, Александр. Письмо написано человеком осведомленным, правда это или ложь. Может быть, подлинным виновником! Тогда его цель — оклеветать Кордина, отвлекая внимание от себя…
— В этом случае, виновник предполагает, что мы могли бы до него добраться, и хочет опередить события?
— Видимо, так.
— А если письмо правдиво, кто мог его написать? Какой-то сообщник Кордина? Допустим, терзаемый угрызениями совести… Или чтобы за что-то Кордину отомстить… Но ведь тогда и сам сообщник под угрозой разоблачения!
— Так или иначе, этот человек не заинтересован в том, чтобы его нашли и задавали ему вопросы.
— А если… Елена?
— У меня мелькала такая мысль… Но это маловероятно. Ясно же, что она никак не могла быть сообщницей в подготовке убийства твоего брата, и знать об этом не могла! А если узнала правду позже — или приняла за правду чью-то клевету — то уже не стала бы доносить, коль скоро теперь она Мессалина.
— Кто знает, что творится в душе Мессалины…
— Но тебе писать она вряд ли стала бы. С Кординым она могла бы разобраться и по-другому.
— Или посторонний человек… Узнавший как-то эту правду или клевету?
— А зачем бы ему скрываться?
— Хотя бы из боязни мести Кордина.
— Тут все возможно, Александр…
— Получается, что у нас нет и не будет ничего, кроме подозрений…
— Записка отца Павла, прямо указывающая на книгу — вот единственный факт.
— Да, но связан ли он с Кординым?
— Пожалуй, мы можем кое-что предпринять.
— Что именно? — встрепенулся Ланге.
— Небольшое частное расследование. Опросим домашних слуг. Видел ли кто-нибудь из них, как Кордин входил в комнату отца Павла той ночью, или как он выходил оттуда?
— Если нет, то это ничего не доказывает.
— Но если да, то это доказывает все.
— Почему, если кто-то из моих слуг видел, до сих пор не сказал мне?
— А зачем, Александр? Ведь и мы с тобой были там после… Каретного сарая… Пусть был и Кордин, ну и что? Предполагается, что с нашего ведома, о чем тут докладывать? А специально ведь ты не спрашивал.
— Да, ты прав… Начнем немедленно!
Горский засмеялся.
— Э, нет… Не раньше, чем я позавтракаю!
22.
Для опроса слуг выбрали библиотеку. Первые пятеро опрошенных ничего сообщить не могли, так как находились тогда в других частях дома. Шестым по счету был вызван лакей по имени Яков.
— Да, ваше сиятельство, — сразу сказал он, — видел я в ту ночь Владимира Андреевича.
— Подробнее, — хмуро бросил Ланге.
— Так что ж… Господа в карты играть изволили, а мне надо поблизости быть, ну как понадоблюсь… Только не люблю я без дела сидеть. И стал я, значит, полировать то зеркало, дальнее в восточном коридоре. Тут и услышу, когда позовут, и при деле…
— Понятно, понятно, — кивнул Ланге нетерпеливо, — продолжай.
— Там ведь еще зеркала на другой стороне, значит, и в углу коридора. Вот в этих зеркалах я все и видел. Удивился, когда мальчишка прибежал… Потом господа убежали… Прошу прощения… Господа ушли, а я…
— Постой, друг любезный, — перебил его Горский. — Так ты все время видел в этих зеркалах дверь комнаты отца Павла?
— Так я ж то и говорю.
— И ты видел, как отец Павел вышел из комнаты?
— А, нет. Чего не видел, того не видел. Наверно, это до меня было. А вот потом, когда ушли господа… Вернулся Владимир Андреевич, один. Огляделся, значит, в коридоре…
— Огляделся, — повторил Ланге. — Он озирался? Может быть, проверял, нет ли в коридоре кого-нибудь?
— Может, и так.
— Он нервничал? Был беспокоен?
— А то, ваше сиятельство. Как смерть бледный, прости Господи. Я только потом понял, когда узнал… Ну, про отца Павла…
— Что было дальше?
— Владимир Андреевич вошел в комнату отца Павла… И вышел почти сразу, минуты не прошло.
— Когда он входил в комнату, в руках у него что-нибудь было?
— Нет, не было. Это точно, не было.
— А когда выходил?
Яков наморщил в задумчивости лоб.
— Вот не могу сказать, ваше сиятельство. Когда он выходил, я его со спины видел, и потом немножко сбоку. Недолго, в этих зеркалах… Как будто он нес что-то… Но точно не скажу, нет.
— Может быть, он нес книгу?
— Может, и книгу… Но может, и показалось мне.
— Ладно… Иди, — сказал Ланге. — Я тобой доволен, твое жалованье повышено на пять рублей.
— Благодарствую премного, ваше сиятельство!
— Но ты должен молчать о том, о чем мы сейчас говорили. Если хоть одной живой душе проболтаешься, ты уволен без рекомендаций.