Владелец кинотеатра, стр. 22
— Продолжаешь пополнять свое собрание?
— Пополняла до недавнего времени. Я больше не покупаю картин.
— О! Надеюсь, не из-за денежных затруднений?
— Конечно, нет… Владимир, об этом потом. Посмотри лучше, вот неплохой пейзаж Яна Сиберехтса… Около 1660 года… Вот портреты Констанс-Мари Шарпантье, ученицы Давида. Очень милые, правда?
— Да, мило… А эта картина? Лукас Ван Уден?
— Как видишь, подписи художника нет, но я купила ее как ван Удена. Это полотно помог атрибутировать профессор Сергеев, если ты его помнишь…
— Еще бы! Этому специалисту можно доверять… Он дал письменное заключение за своей подписью?
— Да…
— Тогда все в порядке. И сколько ты заплатила за творение антверпенского ремесленника?
— Ван Уден был учеником Рубенса, как-никак!
— Помощником, а не учеником… Так сколько?
— Двенадцать тысяч.
— О темпора, о морес… — Кордин рассматривал картину вплотную, затем отошел назад, прищурился. — Не вижу оснований опровергать уважаемого профессора. Ван Уден, его рука. Примерно 1630-й год или около того. Он тогда так писал… Смелые диагонали! Посмотри, в какой динамичный поток сливаются световые блики… Фигуры в пейзаже, повозки, фургоны написаны… Да, явно им самим. Силуэты на дальних планах — тоже. А вот группы животных на первом плане скорее всего помог нарисовать более знающий анималист.
— Кто же?
— Ну, с кем сотрудничал ван Уден… Тенрис? Хендрик ван Бален? Онсалес Коквес? Нет, вряд ли… Здесь чувствуется рука художника из ближайшего окружения Рубенса. Возможно, Снейдерс или Иорданс… Да нет, ты не прогадала. К тому же спрос на старых голландцев постоянно возрастает… Ладно, идем.
Когда они устроились на удобных кожаных диванах в курительной, Елена подняла бокал, полный рубинового вина.
— За твое возвращение…
Владимир Кордин улыбнулся ей, и они выпили.
— Как… Там было? — спросила она тихо, сочувственно, и все же с оттенком болезненного любопытства.
Кордин пожал плечами.
— А как бывает в тюрьме? Невесело. Черт меня дернул подписывать тот злосчастный вексель! Но дело-то казалось верным… Просто не повезло.
— Не повезло, — вздохнула Елена. — А теперь у тебя какие намерения?
— Попросить у тебя денег.
— Владимир!
— Не торопись, выслушай… Я прошу денег не просто так, а в долг. Через месяц ты их получишь обратно, с процентами. Десять процентов тебя устроит, под честное слово?
— Но Владимир, я не…
— Ты действительно отвыкла от меня, Лена! Скажи, был ли в нашей жизни хоть один случай, хоть единственный, когда я тебя обманул? Не сдержал слово, данное тебе, как бы трудно мне ни приходилось? Было такое или нет?
— Не было, — чуть слышно вымолвила Елена.
— Не было и не будет. Потому что я люблю тебя.
— Я верю тебе, Владимир… Дело не в недоверии. Я боюсь за тебя. Ты ведь снова затеваешь какую-то аферу, да?
Поднявшись, Кордин наполнил вином оба бокала, взял свой, подошел к окну и заговорил, не оборачиваясь.
— Да, можно и так сказать. Но на сей раз мой план абсолютно безупречен! Я поумнел за эти два года, Лена. Никаких нарушений закона. Напротив, именно закон поможет мне удвоить сумму, которую ты мне одолжишь. Мне нужно сто пятьдесят тысяч.
— Сто пятьдесят!
— Через месяц ты получишь сто шестьдесят пять.
— Владимир, скоро мне могут понадобиться все мои деньги.
— У тебя их будет еще больше… — он обернулся. — А зачем это тебе понадобятся все деньги? Надеюсь, ты не затеваешь афер?
— Я… Не хочу говорить об этом… Не могу… Пока.
Кордин поставил бокал на круглый столик, сел на диван рядом с сестрой. Она прильнула к нему.
— Как я ждала тебя, — прошептала она.
Он сжал ее лицо в ладонях, повернул к себе. Его губы коснулись ее губ, руки скользнули на грудь. Она вся устремилась ему навстречу, всем своим существом. Она целовала его, отдаваясь этим поцелуям со страстью, лишавшей ее рассудка. Ее язык метался по его горячим губам, проникал в его рот, сливаясь с его языком в пароксизме лихорадочной пылкости.
Внезапно она резко оттолкнула брата.
— Что же мы делаем… Грех великий…Не замолить…
— Мы просто целуемся, — холодно сказал Кордин. — И не вздумай говорить мне, что тебе не хотелось бы большего!
Она низко опустила голову.
— Владимир, ты должен уйти…
— Вспомни тот вечер на реке, — продолжал он, словно не слыша ее, — вспомни тот закат, разлитое в облаках жидкое золото… Тихий плеск волн, костер на берегу, гудки пароходов… Сколько лет нам было тогда? Тебе тринадцать, мне пятнадцать… Ты разделась у самой воды, солнце слепило меня, я видел только твой силуэт и золотую корону, солнце в твоих волосах… Ты подошла близко-близко… Я чувствовал, как бьется твое сердце… Тогда ты впервые поцеловала меня. В ту же ночь ты отдалась этому… Студенту… Не помню, как его звали, но ты в забытьи называла его Владимиром. Он был не нужен тебе. Для тебя это был не он, это был я…
— Прошу, оставь меня…
— Я уйду. Но я хочу сказать, что нельзя поступать против своего естества. Ты говоришь о грехе, а другого греха в мире нет, кроме вот этого — поступать против естества…
Кордин встал, шагнул к двери.
— Ты приготовишь деньги?
— Да… Да. Приходи завтра… Нет, послезавтра. А сейчас оставь меня одну!
В дверях Кордин замешкался, точно собирался добавить еще что-то, но передумал и быстро вышел.
4.
Спустя час после ухода Кордина лакей доложил Елене о визите священника, отца Павла.
— Пусть подождет в библиотеке, — сказала она.
В библиотеку она вошла еще через четверть часа. Отец Павел листал у окна какую-то книгу. Несмотря на то, что Елена выглядела спокойной и собранной, от отца Павла не укрылся влажный блеск ее покрасневших глаз.
— Вы плакали, Елена Андреевна, — участливо произнес он, закрыл книгу, поставил на полку.
— Нет, — поспешно ответила она. — То есть… Да, но это пустое. Дамская сентиментальность. Я читала роман…
— Как сказано в евангелии от Матфея…
Пока священник произносил длинную цитату, Елена смотрела на него, не вникая в смысл слов. Она вдруг ощутила прилив неприязни к этому человеку, который столь многое для нее значил. Кто он на самом деле, этот по сути юноша, вчерашний семинарист? Искусный дипломат, блестящий знаток древних языков, ученый, неутомимый исследователь редчайших первоисточников… Макиавелли, Талейран от церкви, российский иезуит! Но в основе всего — глубочайшая, истинная, истовая вера. А значит, как бы он ни поступал, он прав.
Голос отца Павла зазвучал для нее снова, будто всплывая из безмолвной пустоты.
— … Ваше решение, — услышала она. — И даже то, что у вас остаются сомнения, может служить подтверждением вашей…
— Нет, — перебила его Елена. — дело не в моих сомнениях, а во мне самой. Я грязна, грешна, недостойна. Сатанинские искушения терзают меня.
— Все люди грешны, Елена Андреевна. Положитесь на Господа в его безграничном милосердии. Ни одна искренняя молитва не напрасна, ни один грех в покаянии не останется непрощенным.
— Спасибо вам…
— За что? — удивился отец Павел.
— За то, что вы есть, мой духовный пастырь.
— Я всего лишь скромный священнослужитель. Господь избрал меня, чтобы направить вашу жизнь, в момент, когда вам нелегко. Никакой моей личной заслуги тут нет…
— И все же, — улыбнулась Елена, — я благодарна Господу и за то, что он избрал вас, а не кого-то другого. В его неизъяснимой мудрости он вручил бразды этой миссии вам…
— Семена упали на благодатную почву. Как говорит Матфей, «ко всякому слушающему слово о Царствии и не разумеющему приходит лукавый и похищает посеянное в сердце его». Но «посеянное на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего, который и бывает плодоносен, так что иной приносит плод во сто крат…»
— Добрая земля! Смятение в моей душе…
— Истинный путь пролегает через молитву.
— Да… да, — она сделала движение, точно хотела схватить священника за руку. — Пойдемте сейчас… В часовню, будем молиться вместе…