Дело № 306. Волк. Вор-невидимка, стр. 62

— Как по-вашему, — упорно продолжал я, — известно было архитектору, где хранится красный портфель и, главное, что в нем лежит?

— На кой черт ему дека и таблички? — зачастил Михаил Золотницкий. — Что он, станет делать скрипку?

Почему скрипач так яро защищает Савватеева? Может быть, они связаны одной веревочкой? Музыканту были нужны нижняя дека и таблички к третьему варианту «Родины», а коллекционер стремился, на худой конец, сфотографировать их…

— Не говорил ли вам отец, — продолжал я, — где он хранит дерево для своей «Родины»?

— Да, скажет он, дожидайся! Когда дело касается его секретов, деспот!

— Может быть, о сортах дерева?

— Намекал! «Цены нет! Отдай всё да мало!»

— Когда это было?

— Когда собирался делать со мной новую скрипку.

— У Андрея Яковлевича будет районный врач?

— Нет, доктор Галкин. Он и вчера поздно вечером заезжал. Рекомендовал его Георгий Георгиевич.

— Вы объяснили доктору причину внезапной болезни отца?

Михаил Золотницкий сел глубже в кресло и положил руки на колени.

— На что вы намекаете? — переходит он в нападение.

— На жестокую психическую травму Андрея Яковлевича.

— Нет, о пропаже деки и табличек доктору не говорил.

— О краже! — поправляю я его и вижу, как он вздрагивает. Теперь я уже рублю с плеча: — Врач должен все знать о своем пациенте!

— Вчера я молчал, а сегодня… — опять бормочет он.

— Да что вы — посол не очень дружелюбной иностранной державы? Вопрос идет о жизни вашего отца, Михаил Андреевич! Не мне вам об этом говорить!

Разумеется, мои подозрения о том, что у Михаила Золотницкого рыльце в пушку, еще требовали веских доказательств. В противном случае, как бы ни было сильно подозрение, оно только им и останется.

В пятом часу приехал Лев Натанович Галкин, разделся и, потирая руки, прошел в комнаты. Чисто выбритый, с небольшими залысинами, в темном костюме и в роговых очках, он был полон достоинства и солидности. Меня познакомили с ним. И он сказал, что ему приходилось лечить литераторов.

— Ваш брат невероятно нервный! — продолжал он. — Не происходит ли это за счет преувеличенной впечатлительности?

— Может быть, это обязательное свойство таланта?

— Все может быть, — согласился он и прищурил правый глаз. — Выглядите вы прекрасно!

— Спасибо! Не знаю, как вы, а я еще в школе учил: яблоко снаружи было румяное, а внутри…

— Правильно! — воскликнул доктор. — Мой дед говорил: «Врач, который судит о пациенте по его виду, не стоит денег».

Люба вызвала из комнаты Андрея Яковлевича сиделку. Лев Натанович стал так подробно и горячо расспрашивать ее о самочувствии и о жалобах старика, что это походило на допрос с пристрастием.

Выслушав все, он снял очки, подышал на стекла, старательно протер их платком и в сопровождении сиделки и молодых Золотницких направился в комнату Андрея Яковлевича.

Через минуту Люба вышла оттуда, всхлипывая и прикладывая платочек к глазам. Я стал утешать ее. Она прошептала:

— Не могу! — и заплакала.

Чтобы отвлечь ее, я спросил, почему она не выступает на концертах самостоятельно, а только аккомпанирует. Она вытерла глаза, поглядела на меня, и в ее чистых зрачках сверкнули синие зарницы.

— Вам приходилось готовить ленивые щи? — спросила она.

— Нет!

— А латать сыну штанишки?

— Тоже нет!

— Все это делаю я! И, кроме того, работаю. И еще покупаю продукты для хозяйства, меняю книги в библиотеке, хожу в аптеку, в прачечную. Да я не кончу до утра перечислять мои занятия. И ко всему этому, что бы ни случилось у свекра, у мужа, у Вовки, во всем, во всем виновата я…

Я сказал, что в каждой семье есть человек, который несет на своих плечах бремя основных забот, и вдобавок на его голову валятся все шишки.

Тут я услыхал голос Галкина, который, выйдя из комнаты больного, наставлял сиделку, как, чем и в какие часы кормить старика, какие лекарства и когда ему давать. Лев Натанович написал рецепт и велел сейчас же съездить в аптеку № 1 (на улицу 25 Октября), где есть эти лекарства. Скрипач сказал, что ему через полчаса надо выступать на концерте, и попросил жену это сделать.

Я подумал: «А не спросить ли мастера, где он хранит, кроме нижней деки, все другие части его „Родины“?» Это намного облегчит мое расследование. Правда, он болен, нехорошо его тревожить. Но все же я вошел к нему в комнату.

Сиделка стояла возле окна и, встряхивая термометр, рассматривала его на свет. Андрей Яковлевич лежал полузакрыв глаза. Заметив меня, сиделка приложила палец к губам, и до меня едва долетело: «Спит!» Но старик открыл слезящиеся, покрасневшие глаза и попросил хриплым голосом:

— Михаила! Водицы!

Я взял со стоящего в изголовье столика стакан с водой и, приподняв голову больного, поднес к его губам. Он сделал глоток, сказал: «Спа», что могло означать не то «спасибо», не то «спать», и откинулся на подушки…

В аптеку мы с Любой доехали на автобусе, постояли в очереди к фармацевту. Потом вышли на улицу. И я остановил такси.

Когда автомобиль тронулся, я повертел ручку, чуточку опустил стекло — в машину потекла морозная струя воздуха, и от Любиной шубки запахло черемухой. Она сидела, уткнувшись в воротник, — только сверкал ее правый глаз.

Шофер включил радио. И скрипка запела адажио Чайковского.

— Милый вы мой! — сказала Люба, назвав меня по имени-отчеству. — Мне очень жалко Андрея Яковлевича. Они с Вовкой большие друзья. Вчера сынишка нарисовал человечка: «Это деда!» Я измучилась… — Она поморгала ресницами, прогоняя набежавшие на глаза слезы. — Все несчастья Андрея Яковлевича от него самого. Упрямство железное, а память уже девичья… В позапрошлом году, — продолжала она, — Андрей Яковлевич пошел в бухгалтерию сдавать деньги и документы, а счетовод и кассир уехали по делам. Вернулся он к себе и, вместо того чтобы спрятать все в несгораемый шкаф, положил в ящик рабочего стола. К концу занятий хотел пойти в бухгалтерию, полез в шкаф — ни документов, ни денег! Ученики уже ушли домой. Поднялся переполох. Ночью Андрею Яковлевичу было плохо, а утром все сам нашел.

— Когда я был у него недавно, он искал газету в одной папке, — сказал я, — а до этого сам положил ее в другую!

— Вот видите! — подтвердила Люба и посмотрела на меня с улыбкой. — Я прошу вас: проверьте в его шкафу все, все до последней бумажечки! Не найдете — посмотрите во всех ящиках, во всех шкафах. Уверена, целехонек красный портфель, и никто оттуда ничего не брал!

Я дал слово выполнить ее просьбу.

КТО ЖЕ УКРАЛ ПОРТФЕЛЬ?

Погода капризничала: то дарила ледяной улыбкой, то вдруг пригоршнями бросала в лицо мелкий снежок.

Я закончил очерк о скрипичном мастере и стал раздумывать о загадочном похищении красного портфеля. Рассуждая, я старался не думать о том, что среди подозреваемых есть безупречные, симпатичные мне люди и что в глубине души я не верю в их вину. Ведь в любом деле обстоятельства могут сложиться так, что косвенные улики затронут десятки различных людей. Достойный труд следователей и оперативных работников состоит в том, чтобы путем объективного, кропотливого исследования отбрасывать одну версию за другой и в конце концов напасть на след настоящего преступника.

Итак, двадцать девятого декабря прошлого года Андрей Яковлевич к концу рабочего дня видел красный портфель в несгораемом шкафу. С этого момента до утра запертая мастерская охранялась внизу сторожем, вахтерами, и никто из посторонних не мог туда проникнуть. А вот тридцатого декабря к нему приходили: утром сын Михаил, днем кинорежиссер Разумов, позднее коллекционер Савватеев. И при мне в шесть часов вечера мастер обнаружил, что из секретного ящика несгораемого шкафа исчез красный портфель. Таковы сухие факты.

Михаил Золотницкий превосходно знал обстановку и распорядок в мастерской: отец страдает приступами стенокардии, устает, дремлет и забывает спрятать ключи. Тут и раздумывать нечего: ясно, каким образом можно проникнуть в шкаф. Но имеет ли смысл скрипачу — предполагаемому вору № 1 — взять красный портфель? Да, учитывая размолвку между отцом и сыном. А по справкам, которые я успел навести у знакомых скрипичных мастеров, конечно не называя ни места происшествия, ни фамилий, было ясно, что по табличкам можно доделать нижнюю деку «Родины», потом, подобрав подходящее дерево и воспользовавшись грунтом и лаком старика, собрать всю скрипку. Пошел бы на это Михаил Золотницкий? Музыкант он средней руки, его заработок невелик, расходы значительные ребенок, молодая жена, которая любит хорошо одеваться. Кроме того, он мог знать, где хранятся остальные части «Родины», мог ими завладеть. К этому надо добавить и уязвленное самолюбие: отец относился к нему, «как к ученику-первогодку», по словам Любы. Он отстранил его от совместной работы над скрипкой. Секретничал…