Дело № 306. Волк. Вор-невидимка, стр. 54

— Да вы не беспокойтесь, — проговорил я мягко. — Не последний раз прихожу. Найдете и покажете.

— Нет, все переворошу, а найду! — сказал он. — Кто-то хозяйничает тут без меня, роется… — сердито бормотал он себе под нос.

Я попросил у мастера разрешения сфотографировать для газеты мастерскую, подсобную комнату и его самого за работой. Он молча кивнул головой и вышел из подсобки в мастерскую, чтобы поискать статью на своем рабочем столе.

Воспользовавшись моментом, я вынул лупу и осмотрел замок несгораемого шкафа. Над замком я заметил короткие, глубокие царапины и следы свежего красного лака. Убедившись, что старик полностью поглощен своими бумагами, я сдвинул круглую металлическую крышечку, закрывающую отверстие замка, — она туго ходила.

С помощью лампочки-блиц я сфотографировал крупным планом замок несгораемого шкафа. Потом с разных точек снял подсобную комнату и вышел в мастерскую сфотографировать сидящего за столом мастера.

Значит, глубокие царапины вокруг замка и попытка замазать их — не досужая выдумка старика! Но мне казалась наивной попытка вскрыть несгораемый шкаф каким-то допотопным инструментом. Взломщики, или, как их называют, «медвежатники», действуют куда хитроумнее: еще в царское время известный в уголовном мире Паршин вскрывал несгораемые шкафы, как коробки шпрот, набором особых инструментов. Его считают последним «медвежатником». И в самом деле, после нэпа эта воровская «специальность» у нас почти исчезла: советские люди хранят деньги в сберегательных кассах, а государственные ценности в банках надежно стерегут военизированная охрана и система специальной сигнализации.

— Хоть зарежь, не найду! — воскликнул мастер, прерывая мои размышления. — Недавно я давал статью Савватееву… — Вдруг он хлопнул себя рукой по лбу: — Дубовая башка! Да ведь я спрятал ее в зеленую папку! — и быстро пошел в подсобную комнату.

Я услыхал звяканье ключей, звук открываемой дверцы несгораемого шкафа и снова шелест раскрываемых газет, пришепетывание..

Широко распахнулась входная дверь, и в мастерскую вошла невестка мастера — Люба с обеденными судками в руке. Розовая, со слегка заиндевевшими бровями, в светло-серой мерлушковой шапочке, она поздоровалась со мной и спросила, где Андрей Яковлевич. Мы вошли в подсобную комнату; старик сидел на диванчике, откинувшись на его спинку и закрыв глаза.

— Вам плохо? — встревожилась Люба.

— Нет! — ответил он, медленно раскрывая глаза. — Устал.

— Может быть, отвезти вас домой?

— Не надо, Любаша, — сказал мастер. — Сейчас пройдет. Я ведь за весь день выпил только стакан чаю с бубликом.

— Как же вы так? Помните, доктор говорил: вам надо есть понемногу, но часто. А вы?

— Работа, Любаша, работа!

— Вы всегда отвечаете одно и то же. Ну куда это годится?! — воскликнула она. — Я привезла обед… А где Михаил?

— У него оркестр репетирует с гастролером. — Старик достал из судка пирожок с мясом и с аппетитом принялся за него.

— Я сейчас, Любаша… Еще немного посижу… Мы вышли в мастерскую. Люба шепотом объяснила, что работа над новой скрипкой к конкурсу совсем извела старика. Андрей Яковлевич стал себя плохо чувствовать, участились приступы стенокардии. Я хотел было уйти, но Люба сделала знак, чтобы я подождал, приложила руки к нижнему судочку и с досадой сказала:

— Ну вот, суп остыл!

— Что же вы хотите? На дворе такой морозище!

— Пока на электрической плитке разогреешь… — начала было она.

Но старик услыхал ее слова, и до нас донесся его голос:

— Я сам, сам! Поезжай домой, а то Вовка без тебя плохо ест!

— Ох, уж мне эти деды и бабки! — проговорила Люба, улыбаясь. — Только что богу не молятся на внука! — И шепнула мне: — Не уходите…

Она кивнула головой и легкой походкой вышла из мастерской, оставив после себя запах черемухи.

Золотницкий появился из подсобной комнаты с газетой в руках.

— Вы спрашивали, что я скажу о нынешних статьях? Вот слушайте. «Секрет кремонских скрипок», — прочитал он заголовок статьи и продолжал: — «Ученый Дитыар пришел к выводу, что необычайные свойства скрипок, альтов и виолончелей, сделанных старыми итальянскими мастерами, полностью зависят от лака, которым они покрыты…»

Мастер вздохнул, опустил газету и заявил:

— Лак никакого положительного влияния на скрипку не оказывает. Если хотите знать, всего чище, яснее и сильнее звучит белая скрипка!

Он раздвинул стеклянные створки шкафа и взял незагрунтованную, не покрытую краской и лаком скрипку, на которой уже были натянуты струны:

— Вот-с! Я сушил ее года два, а перед отделкой пробую звук.

Он сыграл несколько гамм. В самом деле, звук был сочный, бархатистый, превосходного тембра.

— Мой соловушко! — Старик поцеловал скрипку.

— А для чего же ее покрывают лаком? — спросил я.

— Для того чтобы она выглядела красавицей, чтобы пот от рук скрипача, изменения температуры и влажности воздуха не повредили дерево. Ведь играют на скрипке и в помещении, и на улице, носят ее и в мороз, и в жару, и в дождь! Еще мой учитель Кузьма Порфирьевич Мефодьев обращал главное внимание не на лак, а на грунт.

— Значит, вы считаете, что секрет изумительного звучания кремонских скрипок в особом грунте?

— Сохрани бог! Секретов у итальянцев нет! — Он поднял обе руки вверх, словно защищаясь от меня. — И у нас нет!

«Ах ты жох! — мысленно обругал я его. — Секретов нет, а что ты прячешь под замком в несгораемом шкафу?» Но вслух вежливо спросил:

— Вы же сами сказали, что вот грунт…

— Грунт нужен для того, чтобы лак не проникал в дерево неравномерно. Не проникал! — воскликнул он. — Теперь мы знаем, что Страдивари грунтовал скрипку снаружи и изнутри смесью пчелиного воска и клея, которые растворял в вареной олифе.

Я добрался до того вопроса, к которому стремился:

— Вы читали статью вашего сына о грунте?

Мастер широко раскрыл глаза, встал со стула, придерживая сползающие с носа очки.

— Так-с! — сказал он тихо, а мне почудилось, что он закричал. — Другим статейку о грунте показал, а меня, отца, не удостоил. Секрет-с! — И он желчно засмеялся. — Ах, Антонио! — почти шепотом произнес он. — Ах, Страдивари! Мой Михайла еще почище твоего оболтуса Франческо…

Ох и лис! Да разве Михаил Золотницкий, мечтающий о современной идеальной скрипке, чем-нибудь похож на бездарного наследника итальянца?

— Мы, кажется, говорили о статье вашего сына?

— Да, да! — зачастил мастер. — Что ему отец? Наплевать на него с высокой горы! — Он погрозил пальцем. — Отец все видит, да не скоро скажет! Мелко плаваешь, Михаила Андреевич!

— Что плохого вам сделал сын? — спросил я, глядя ему в глаза.

— Что-с? — спросил мастер и увильнул от ответа. — А то-с!

Подойдя к судкам, он развязал салфетку, приоткрыл верхнюю крышку и вдохнул в себя аппетитный запах.

— Расстаралась Любаша! — добродушно сказал мастер. — Милости прошу к нашему шалашу, — предложил он и поставил на электрическую плитку судочек с супом.

Я хотел было отказаться, но потом передумал: пока мастер будет обедать, я сумею рассказать ему о статье его сына. Он наверняка выскажет свое мнение, и я узнаю то, для чего, собственно, пришел!

Андрей Яковлевич усадил меня за стол…

СЕКРЕТЫ СКРИПИЧНОГО МАСТЕРА

— А статья вашего сына прелюбопытная, — сказал я.

Мастер, набив полный рот, что-то промычал в ответ, но я уже стал хозяином положения. В чем суть дела? Он, Михаил, доказывает, что есть скрипки Страдивари, в которых от времени сошел почти весь лак, но они по-прежнему звучат восхитительно. Однако если снять ножом немного грунта, звук ухудшится. Михаил, так же как и Андрей Яковлевич, объясняет, что именно грунт спасает скрипки от всех напастей и составлен он из разных смол и пчелиного воска. Я спросил мастера, знаком ли он с техникой восковой живописи — энкаустикой? Старик, усердно работая ложкой, отрицательно покачал головой. Я объяснил, что анализ краски древних египетских фресок показал, что входящий в нее пчелиный воск, особым способом обработанный, как его называют — пунический воск, за пять тысячелетий не растворился, не высох и вообще никак не пострадал от солнца, ветра и дождей. Естественно, что пропитанные этим воском деки скрипки никогда не теряют в весе, а следовательно, не изменяется точно установленная высота звука и характер его тембра. Но, продолжал я, воск придает краске и лаку еще необычайную свежесть и жизненность. В местах погребения египтян были обнаружены портреты, покрытые воском. Словно века их не коснулись — портреты кажутся написанными вчера!