Адептус Астартес: Омнибус. Том II (ЛП), стр. 259

С каждой секундой он приближался к Призрачной Вершине, пока она, казалось, не стала планетой, падающей на Гатис, чтобы неизбежно с ним столкнуться, и засыпать все сущее хаотическими планетарными внутренностями и артериальной лавой. Ике хотелось, чтобы так и случилось, чтобы он мог оседлать гребень этого огненного катаклизма и сгореть в воздухе подобно ничтожной искре.

В этом подвешенном состоянии он едва ощутил пальцы силы, снова копающиеся в его разуме. Ике не хватало сил, чтобы вызвать рвоту, и от психического контакта он лишь беспомощно разевал рот. Голос библиария Трина вновь проник в его мозг, пульсируя за глазными яблоками.

— Там… — прошипел он, и глаза самопроизвольно устремили взгляд на поверхность скалы, где — если бы Ика сам посмотрел против бьющего в лицо потока воздуха и сосредоточился — он мог бы разобрать темный провал над плоским выступом. Еще одна пещера. Юноша увидел, что Дал отреагировал точно так же, повернув лицо к далекой платформе.

И близнецы устремили свои опустошенные, израненные тела к выступу, и неуклюже, неловко спустились на него.

Камень показался мягкой периной, приняв на себя тело Ики и смягчив его падение. Какой-то частью мозга юноша осознавал губительность посадки, отдаленно фиксируя распространяющуюся боль, но был не в силах вздрогнуть или застонать.

Дал, конечно, был уже на ногах. Он сорвал с себя гибкие крылья, затем сжал кулаки и триумфально вскинул их в воздух.

— Первый! — выкрикнул он в сторону горы, развернулся и посмотрел на задыхающегося брата глазами, полными безумия. — Я победил тебя!

Ика недоуменно пробормотал:

— Ч-что?

— Я победил тебя. Я пришел первым, — ухмылка Дала расширилась. Она была похожа на уродливую глубокую рану на его бледном грязном лице. — Теперь мы умрем, н-но это не будет иметь значения, потому что… потому что, когда это случится, ты будешь знать, что я лучше тебя, и мир будет знать, что я пришел первым, и, и… — Усмешка превратилась в нечто иное — гримасу боли и гнева, который сверкал в глазах и исторгал из них слезы. Слезы текли по лицу, пока Дал не умолк, не в силах продолжать говорить. Ику удивила и испугала истерика брата, неспособного ничего понять. Впервые на его памяти Дал был похож на ребенка — переломанного и опустошенного полным ненависти миром — но тем не менее ребенка, со всей раздражительностью и мелочностью, которыми может обладать только ребенок.

Затем ветер, казалось, устремился вниз прямо им на головы: теплая буря, становящаяся все горячее и горячее. Ика устало изогнул шею и увидел спускающегося в ореоле дыма и перегретого воздуха библиария Трина. Как пара растущих из колоссальных плеч сверкающих крыльев, его поддерживали два потока жара. Потоки медленно ослабевали, пока, наконец массивные ноги гиганта не лязгнули о камень, и он не встал твердо на скале.

— Выжившие… — произнес библиарий, словно ощупывая братьев взглядом глубоко посаженных глаз. — Выжившие, которые уже мертвы, но все же живы. Гм. Можете ощутить чувство облегчения, юнцы. Вы все равно умрете.

Ика боролся с заполнившей мозг энергией, превращая изможденные стоны в слова:

— З-зачем? Зачем вы с нами так поступили?

Трин улыбнулся, психический капюшон издал потрескивание.

— Посмотрим… — прошипел он.

Энергия протянулась к братьям, проникла в их разумы, и они увидели…

Разум Ики был склоном горы. Наклонная поверхность мучения, не выравнивающаяся, не обрывающаяся пропастью фатализма. Она простиралась вперед, погружаясь в страдание слишком далеко, чтобы иметь возможность вынырнуть из него и зафиксироваться, но все же слишком крутая и ровная для того, чтобы дойти до самоубийства.

Жизнь Ики ничего для него не значила.

Жить без чувств и забот было для него так же легко, как отказаться от жизни.

Библиарий Трин внутренне улыбнулся.

Разум Дала был похож на минное поле горечи и боли.

В каждой стоящей перед ним проблеме, в каждой задаче была цель. Внимание отца, которое тот неохотно уделял и редко им баловал. Была любовь матери, далекая и неуклюжая.

И был Ика. Ика, отцовский любимчик. Ика, которого мать звала перед смертью. Ика, который был любим и испорчен. Ика, который мог не нести ответственности. Ика, который был на час старше. Ика, который унаследовал бы чамак отца. Ика, который, благодаря шестидесяти проклятым Императором минутам, имел значение.

Жизнь Дала ничего для него не значила. Все, что имело значение — превзойти брата, быть на первом месте, наконец показать родителям — пусть слишком поздно — что он, младший брат, карлик, презираемый, нелюбимый и запущенный — что он лучше!

Продолжать жить, бушуя и ревнуя, отчаянно нуждаясь во внимании, было намного легче, чем отказаться от жизни.

Библиарий Трин нахмурился.

Когда реальность вернулась, ветер выл как ребенок. Когда Ика открыл его глаза, мир искажали слезы, а разум был наполнен скорбным голосом библиария Трина.

— Все сущее страдает, юнцы. Лишь приняв собственную смертность, мы можем… что-то изменить. Лишь под ношей собственных неудач мы можем черпать силу. Только вдали от славы, чести или ревности… и от самой жизни мы можем надеяться спасти других от горя. Мы — Обреченные Орлы. И мы уже мертвы.

Серебряная перчатка поднялась и указала на Ику, заполняя собой весь его мир.

— Ты можешь войти, юнец. Войди и узри Гнездо Обреченных Орлов. Ступи на путь скромного и благодарного служения Золотому Трону. Но помни: в этот день ты не выжил. Ты теперь мертв. Никогда об этом не забывай.

Ика оцепенел. Ничто не было реально. Ничто не имело значения. Ветер ревел, стремясь швырнуть его в пропасть, и юноша, пошатываясь, шаг за шагом углублялся в мрак пещеры. Он знал, что позади идет библиарий Трин, чье огромное тело изящно скользит в гостеприимных тенях.

Ика не оглядывался назад, но слышал, как закрылись противовзрывные двери, отрезая пещеру от дождя. Он слышал ветер, усиливающийся с каждой секундой. И слышал, как тихо плачет его брат. За несколько мгновений до того, как закрылась противовзрывная дверь, за мгновения до того, как закончилась жизнь Ики как крестьянина Гатиса началась его не-жизнь как Обреченного Орла, он услышал, как его близнец кричит в пустую, больную вселенную:

— Но я был первым! Это несправедливо!

И Ика сказал себе: Да, это несправедливо. Это — жизнь.

С глухим звуком двери Призрачной Вершины закрылись, и близнецы, каждый по-своему, умерли.

Транзианское восстание (не переведено)

Не переведено.

Джим Александр

Чумной корабль

Брат-капитан Торр пришел в себя, словно очнувшись от сумбурного сна. Немедленно пригнувшись, он описал широкую дугу стволом болтера, отыскивая возможные угрозы и следя, как вокруг материализуются боевые братья. Мгновением позже по узкому коридору понеслось эхо какого-то гулкого, грохочущего звука, заставив Торра вздрогнуть. Стена слева от него задрожала, словно нечто невероятное мощное билось в неё с другой стороны. Капитан понял, что произошло — когда-то у него на глазах уже погиб один из боевых братьев, Обреченных Орлов, телепортировавшись прямо в корпус корабля.

— Отменить перенос! Прием! Подтвердите прием! — с упавшим сердцем закричал Торр в вокс-канал. Капитан не знал, слышат ли его на «Скорбном пути», ударном крейсере ордена, с которого он телепортировался несколько секунд тому назад. В ушах надоедливо жужжали помехи. Похоже, что-то сбивало настройку и вокса, и телепортера, Торру оставалось лишь надеяться, что его слышат на той стороне.

Десантник побледнел при мысли о том, что следующая группа перенесется мимо цели и в мгновение ока окажется раздавленной, но в этот момент треск в канале немного стих.