Наследство колдуньи, стр. 32

Тошнотворный запах крови, от которого воротило с души, хрипение роженицы ужасали ее. Если бы Альгонда не держала ее за руку, девушка убежала бы не оглядываясь.

Альгонда не замечала ничего вокруг. Все ее существо было подчинено этому главному чувству, этому голосу, звучащему внутри нее, похожему на журчание ручья, который просил у нее помощи и любви. Ее дочка, такая крошечная и беззащитная, смогла найти в себе силы, чтобы направлять ее. Но времени у них было мало.

— Боже, меня сейчас вырвет! — заикаясь, пробормотала Филиппина и попыталась освободить свои руки, чтобы зажать ими рот.

— Позже… Потом… — ответила Альгонда, тужась еще сильнее. Голова ее запрокинулась, глаза закатились.

Услышав ее нечеловеческий крик, Филиппина лишилась чувств и упала на ковер. Безучастная ко всему, что ее окружало, Альгонда подняла свои юбки и прижала сложенные чашей ладони к своему раздираемому болью лону. Головка уже вышла. «Еще одно усилие!» — и приказывал, и умолял журчащий в ней голосок. В большой любви, которую она испытывала к Матье вопреки всем и вся, таился для Альгонды неисчерпаемый источник физических и душевных сил. На свет появилось, словно разматывающийся моток ленты, маленькое тельце. Альгонда упала на попу, поднимая его вверх. Лицо у ребенка было синюшным, на нем читалось страдание ускользающей жизни. Подчиняясь инстинкту, выходящему за рамки людского понимания, Альгонда приблизила губы к полуоткрытому ротику девочки и вдохнула в него весь воздух, что оставался у нее в легких.

Она ощутила биение под своими пальцами. Чудо! Биение ожившего сердца! Словно зачарованная, она поднесла к лицу свою малышку, которая вдруг залилась пронзительным криком. От нее исходило синеватое сияние, лучи которого все удлинялись, пока не озарили их обеих. Альгонда ощутила его тепло и доброту.

— Ты — Элора. Моя дочь. И в тебе не будет ни капли зла, — прошептала она, а потом с улыбкой перекусила пуповину зубами.

Она улыбалась, потому что ощутила полнейшую уверенность в том, что, сколько бы Марта ни пыталась им навредить, она не сможет предотвратить то, что должно сбыться.

Этой туманной, холодной ночью на долину Изера обрушился дождь. Весеннее тепло обманчиво, поэтому никто не удивился. Филиппина бесшумно сбросила с себя одеяло, соскочила с постели и в третий раз побежала в свою уборную, чтобы исторгнуть из себя рвоту. Это была цена ее освобождения. Внутренности у нее болели, но воспоминания о страданиях Альгонды настолько были живы в памяти, что она без колебаний проглотила содержимое черного флакона, который ей передала ее горничная. Каким бы горьким ни показалось ей зелье, какими бы болезненными ни были спазмы в животе, которые последовали за его приемом, она сто раз предпочла бы эту боль родовым болям. Филиппина все для себя решила. У нее никогда не будет детей. В свете свечи она промыла рот надушенной водой и, морщась, вытерла его перед зеркалом. Сидония права: после таких треволнений и в таком состоянии она не смогла бы наутро отправиться в Сен-Жюс де Клэ. Ей следовало бы сразу же вернуться в постель, но она накинула на плечи халат и открыла дверь, отделявшую ее комнату от спальни Альгонды.

Она сожалела о том, что не увидела самого момента рождения ребенка. Зато прекрасно помнила яркий голубоватый свет, который согрел ее и привел в чувство. Когда Филиппина открыла глаза, комната показалась ей совершенно обычной. В ней царила тишина. Она привстала, стараясь побороть головокружение, и посмотрела на Альгонду. Бледная, с кругами под глазами, та сидела возле колыбели недалеко от нее, и юбки ее были подняты чуть ли не до груди. В это мгновение в комнату вбежала повитуха и нашла их обеих, сидящих друг напротив друга, и заляпанный кровью паркет.

Только увидев, как она крестится, Филиппина пришла в себя и встала с пола. Она склонилась над колыбелью и посмотрела на малышку с тем же любопытством, какое отразилось на лице повитухи.

— Пресвятая Дева, да вы только посмотрите на это чудное дитя, которое сосет ваш палец, Альгонда! Дайте-ка его мне, я его обмою! Вы и так прекрасно потрудились!

Альгонда подчинилась. Новорожденная заплакала.

— Вес — чуть больше пяти фунтов, головка с кулачок, но сильное сердечко! — таков был вердикт повитухи, обмывшей малышку с ножек и до головы.

— Как ты? — спросила у своей юной госпожи Альгонда.

Филиппина улыбнулась.

— Хорошо, по сравнению с тем, что пришлось перенести тебе.

Их пальцы снова переплелись, и Филиппина заплакала. Через несколько минут повитуха попросила ее выйти, и Альгонду она увидела только когда пришло время ложиться спать. Она ушла к себе, так и не решившись посмотреть на ребенка вблизи. В руке у нее был зажат полученный от Альгонды флакон. Желание посмотреть на Элору мучило ее несколько часов, несмотря на боль, которая пришла вскоре после того, как она выпила приготовленное Мартой зелье. Интересно, а голубоватый свет как-то связан с появлением на свет этого ребенка?

С пола уже смыли кровь и усыпали его лепестками роз. Рядом с кроватью спящей Альгонды стояла колыбель маленькой Элоры. Филиппина на цыпочках приблизилась к ней. На столике у изголовья кровати горела свеча, в камине разожгли огонь, чтобы согреть комнату и маленькое щуплое тельце новорожденной. «Еще неделя, и она бы родилась вовремя!» — подумала девушка.

Филиппина долго смотрела на удивительно нежное личико девочки, на ее розовые щечки, длинные реснички. И вдруг ее накрыла волна нежности. Она любила ее. Так же, как и Альгонду. Или даже сильнее. Обещание, данное ею горничной, обрело истинную силу. Элора будет ей как дочь. Потому что другой Филиппине иметь не суждено. Нет, другой дочери у нее не будет… Она тихонько отошла от колыбели, вернулась к себе в комнату, совершенно разбитая. Повалилась на постель. На долю Филиппины де Сассенаж сегодня выпало слишком много событий и волнений…

Глава 15

Расположенная в маленькой бухточке на юго-западном побережье Сардинии, рыбачья деревня Мюртас грелась в теплых лучах весеннего солнца. Вернувшись на берег, загорелые рыбаки раскладывали на циновках из утесника или прямо на прибрежном песке попавшуюся в сети рыбу. Невдалеке от мола, куда приходили за рыбой матери семейств, торговцы овощами расставляли свои горшки с оливковым маслом и высокие корзины, полные апельсинов, лимонов и сезонных овощей, выращиваемых в долинах. Мунии нравилось приходить сюда за покупками. Она с удовольствием подставляла лицо мелким брызгам, долетавшим с моря. Когда она проходила мимо, многие оборачивались ей вслед, настолько ее необычная красота и горделивая стать контрастировали со скромным поношенным платьем. Но египтянку скромность ее наряда совершенно не смущала. Она была намного счастливее теперь, в бедности, чем в те времена, когда жила в роскоши.

Муния подошла к повозке торговца, взяла арбуз и взвесила его на руке, желая убедиться в правильности своего выбора. Через несколько минут она купила за сущие гроши пять прекрасных рыб-дорад, задыхавшихся в рыбацкой сети. Это означало, что сегодня их с Ангерраном ждет вкусный ужин. Молодая женщина протянула торговцу несколько монет и улыбнулась. Обычно она приходила на рынок раз в неделю, и этот старик-торговец всегда с удовольствием угощал ее горстью спелых оливок. Муния взяла одну своими красивыми полными губами. На вкус оливка оказалась превосходной. Остальные она завернула в полотняный плат и положила в корзину.

Приветливо кивнув нескольким знакомым, она покинула шумное столпотворение продавцов и покупателей. Пройдя через деревню, насчитывавшую два десятка скромных домов, она стала подниматься по тропинке, которая вела к вершине скалы, туда, откуда открывался прекрасный вид на море.

Шли месяцы, и жизнь молодой четы постепенно устраивалась. Ангеррану, естественно, хотелось бы жить, не отказывая Мунии ни в чем, однако та понимала, что в таком случае деньги быстро закончатся, а ведь им предстоит еще долгое путешествие в Египет. Разумеется, Ангерран мог бы поступить на службу к какому-нибудь местному вельможе, однако в таком случае ему пришлось бы рассказать, кто он и откуда, и рано или поздно весть о нем дошла бы до госпитальеров. Муния предположила, что Гуго де Люирье отказался от мыслей о мести, но Ангерран ничего не желал слышать. Он успел оценить хитрость и подлость де Люирье, а потому предпочитал соблюдать осторожность. Сойдя на сушу в порту, они пошли пешком вдоль берега, пока не нашли эту рыбачью деревеньку, укрывшуюся в уютной бухте. Местные жители встретили чужаков настороженно, но скоро привыкли, и только старики продолжали проявлять по отношению к чете осторожность и сдержанность.