Безумные затеи Ферапонта Ивановича, стр. 9

Теперь представьте себе, что на фронте появились целые дивизии бойцов, которые ночью видят так же, как днем, т.-е. вернее будет сказать—видят ночью так, как другие видят днем, потому что эти ночные дивизии будут почти слепыми во время дня. Дневной рассеянный свет будет ослеплять их так же, как солнце ослепляет нас, когда мы посмотрим на него.

Итак, «ночные дивизии», обладающие зрением ночных птиц и кошек, находятся на фронте. Представьте, какие данные доставит штабу ночная разведка таких молодцов. Но этого мало — вот утомленный дневными боями противник расположился на отдых и вдруг... планомерно и с полной ориентировкой наша армия обрушивается всей своей массой на противника в одну из темнейших ночей, когда, как говорится, хоть глаз выколи!

Разгром! Паника! Психический шок!

Бегущий противник рассчитывает, по крайней мере, что ночь спасет его от преследования, — напрасно!... Ночные бойцы работают не вслепую!.. Разгром довершен.

Что же нужно сделать для создания этих ночных дивизий? Не выдумка ли все это? — Нет! — отвечаю я.

Пусть уберут все сильные световые раздражители, которые травматизируют светоощущающий орган так же, как артиллерийская стрельба травматизирует слух. Создай, говоря фигурально, «тихий фон». Посади человека на длительный срок в темное помещение, и тогда весь объем восприятия «световых» колебаний передвинется в сторону более медленных. Но объем-то останется. Только то, что было тьмой, будет светом. И когда такой человек выйдет из своего абсолютно темного помещения, то ночь, как бы она ни была темна для других, для него будет почти днем.

Разве нельзя построить такие казармы, где бы солдаты содержались в полной тьме?..

Меня удивляет, как это догадываются создать особые лыжные команды и т. п. и никто из руководителей армий не додумался до создания дивизии ночных бойцов...

Ведь я же не только на основании теоретических соображений говорю это, я сам испытал то, о чем говорю. Больше месяца я не выходил из темной комнаты, а когда вышел из нее ночью в лес, то мне стало жаль тех естественников, которые не пользуются этим средством, чтобы полностью изучить ночную жизнь животного мира.

Ночная природа безбоязненно открывала мне свои тайны...

Практическое указание: воспитывая войска в темноте, можно для проверки результатов употреблять следующий простой способ: надо каждый день разбрасывать в казарме мелкие предметы, например, иголки, и требовать от солдат, чтобы иголки все были собраны.

Курение, как вообще зажигание какого бы то ни было огня в казарме нужно строго воспретить»...

— Все, — сказал читавший, закрывая тетрадь.

Все молчали.

— Да-а... — сказал человек в толстовке, невидящим взором глядя в пространство.

— Да-а... — сказал человек в борчатке.

— Черт возьми! — вскакивая со стула и стукнув кулаком по столу, сказал третий, — если бы этот человек явился туда, к нам, в нашу армию!!!

Часть вторая

— Ах, как хорошо все-таки, что сегодня воскресенье и оба мы не на службе! — говорила Елена, повисая на руке мужа и заставляя его тащить ее по тротуару, чтобы замедлить его шаги.

— Ах, как хорошо! — радовалась она.

Они шли по Лермонтовской мимо политехнического института к церкви. Действительно, было очень хорошо и тепло.

А еще недавно стояли багрово-туманные стужи. Люди, как нахлестанные, бежали по улицам неумелой рысцой, захватывая то нос, то уши. Даже хорошо знакомые предпочитали, по взаимному согласию, не узнавать друг друга, только бы не остановиться, не начать разговаривать. Вбегая в помещение, долго вели себя, как ошалелые, протирая очки, пенсне, сдирая сосульки с бороды и усов, топая ногами.

На улице от каждою вздоха разламывало лоб.

Теперь все переменилось. В сугробах чувствовалась какая-то дряхлость: они утратили свой неприятно-жесткий рельеф. Кресты церквей и проволока, поддерживающая кресты, унизаны были галками, кричавшими и ссорившимися из-за места. Телеграфные проволоки провисли, перегруженные мохнатым снегом, который легко обваливался от каждого мимо пролетавшего воробья и осыпал прохожих. Люди, даже мало знакомые, узнавали друг друга, останавливались, брали друг друга за пуговицы и подолгу разговаривали о пустяках.

Хотелось вобрать в себя весь воздух...

— Знаешь, не верится, что может быть так хорошо... Мне все кажется, что это из сказки, — говорила Елена, указывая на отягощенные снегом деревья. — Да и ты из сказки, — сказала она, взглянув на мужа, — в этой буденовке ты словно русский витязь... правда!.. Вот видишь, — серьезно добавила она, — даже здесь большевики больше русские, чем те, кто ввел эти безобразные фуражки!

— Ну, брось, — притворно сердито ответил он, довольный ее похвалой, — хоть здесь-то забудь свою агитацию!..

Они прошли сад.

— Куда — на Атамановскую? — спросил он.

— Нет, пройдем лучше через мост — на Люблинский.

Они свернули направо и пошли к мосту через Омку.

Омский мост... мост через реку Омь... по неприглядности он вполне достоин своей реки. Извилистая и тощая, с безрадостными берегами, проблуждав сотни верст, она дорвалась до Иртыша, преодолев навоз и нечистоты «Нахаловки», разорвав надвое стиснувший ее город, и отдала, наконец, Иртышу свои мутные и нечистые воды.

Мост невысоко над водой. Летом под ним проходят небольшие шлепанцы-пароходы и проплывают полчища арбузных корок, гак как чуть повыше его всегда стоят плоты с арбузами. Летом в жаркие дни прохожий охотно задерживается на мосту: свежий ветерок от воды вбегает в рукава рубашки, приятно охлаждает тело. Зимой пробегают мост с поднятым воротником: на нем вечный сквозняк.

Этот мост притворяется. Если б мог он прогрохотать о всех тех, кого пронесло по нему за один только год!

Савинков, Брешко-Брешковская, Авксентьев, Колчак, Пепеляев, Каппель, Дитерихс, Войцеховский, Гайда, Павлу и Сыровой, Красильников, Дутов и Анненков, Нокс, Жанен и другие — имя им —легион, — кто из них миновал этот мост?..

Ноги всех иноземных солдат попирали ею. Проходили:

Аккуратные в бою, умеющие думать только по прямой линии чехи.

В шубах с фальшивыми воротниками, подавившиеся своим собственным языком, стоеросовые англичане.

Нелепые в Сибири, в серых крылатках, тонконогие оперные итальянцы.

Голубоштанные завсегдатаи кафешантанов французы.

Сухие, закопченные, не понимающие шуток сербы.

Спесью и грубостью нафаршированные поляки.

Пристыженные белизною сибирского снега суданцы.

Вскормленные шоколадом, консервированным молоком и литературой «Христианского Союза Молодежи» — вихлястые американцы.

Легкие на ногу картонные румыны.

Маленькие похотливые японцы.

А потом, потом, омский мост, помнишь?.. — помнишь, как 14 ноября, наконец, отпечатал свой след на тебе разбитый, рваный красноармейский сапог из цейхгауза Брянского полка?!..

Омский мост! подымись на дыбы — по тебе прогрохотала История!..

Неужели ты позволишь, чтобы нога домашней хозяйки, отправляющейся за мясом, чесноком и петрушкой, попирала тебя?!.

Елена и ее муж шли по мосту. Сквозило. Елена отвертывалась от ветра и закрывала лицо. Муж шел с наветренной стороны, немного опережая ее, скользя рукою в перчатке вдоль перил. Возле самою спуска к проспекту, где кончались перила, опираясь на костыли, стоял оборванный нищий с деревянной левой ногой. Его вытянутая державшая деревянную чашечку, рука, словно отвратительный шлагбаум, преграждала дорогу идущим по этой стороне.

— Погоди-ка, Елена, — пошарив в карманах, сказал муж Елены. Нищий с протянутой рукой ждал. Вдруг рука его дернулась, костыль выпал. Чашечка упала на снег и откатилась по укатанному полозьями спуску.

— Господин капитан?! — хрипло закричал нищий, бросаясь к мужу Елены, хватаясь правой рукой за перила, чтобы не упасть.

— Силантий?!.. Шептало?!.. — сказал Яхонтов.