Красный Марс, стр. 110

Третьи строили новый шатровый городок в канале Эхо, прямо под Оверлуком.

— Они пробили там водоносный слой и устроили по всему городу фонтаны, фонтанирующие статуи, водопады, каналы, ставки, бассейны — все что хочешь, такая себе маленькая Венеция. И все это хорошо сохраняло тепло.

Разговор переместился в тренажерный зал, прекрасно оборудованный устройствами, предназначенными для того, чтобы их пользователи держались в форме, которая позволила бы им вернуться на Землю.

Почти все здесь придерживались жесткого графика занятий, каждый день тратя на них не менее трех часов.

— Если их бросить, можно совсем здесь застрять, правильно? И какой тогда будет толк от всей этой экономии?

— Так или иначе, это всегда будет представлять какую-то ценность, — сказал один из них. — Куда бы люди ни отправились, американский доллар останется с ними, верно?

Ты все напутал, засранец.

— Мы сами — живое тому доказательство.

Фрэнк сказал:

— А разве договор не воспрещает использование земных денег на Марсе?

— Да договор вообще курам на смех, — сказал другой, делавший верхнюю тягу.

— Мертв, как та свинка Бесси.

Они уставились на Фрэнка, им было по двадцать-тридцать лет — с представителями этого поколения он общался мало и не знал, как они росли, во что верили, из чего были «слеплены». Их узнаваемые акценты и черты лиц создавали впечатление, что эти люди близки Фрэнку, но это было обманчивое впечатление.

— Вы так думаете? — спросил он.

Некоторые из них знали о договоре больше других, хотя и им он казался каким-то историческим явлением. Но тот, который делал верхнюю тягу, словно ничего не замечал:

Мы находимся здесь на основании сделки, согласно которой договор недействителен. И это происходит повсюду. Бразилия, Грузия, страны Арабского залива, все, кто проголосовал против договора, пускают сюда транснационалов. Среди стран с «удобными Флагами» вообще идет конкурс на лучшее удобство! А УДМ вообще лежит на спине, раскинув ноги, и говорит: «Еще, еще!» Сюда прибывают тысячи людей, и большинство из них нанято транснационалами, у них правительственные визы и пятилетние контракты, включающие время на восстановление после прибытия на Землю и все такое.

— Тысячи, говоришь? — спросил Фрэнк.

— О да! Десятки тысяч.

Он не смотрел телевизор, как сейчас понял, уже… уже долгое время.

Мужчина, поднимавший штангу стоя, говорил между повторениями:

— Очень скоро пузырь лопнет… многим это не по нраву… не только старожилам вроде вас… всей этой куче новичков тоже… они исчезают толпами… целыми подразделениями… и даже целыми городами… Наткнулись мы на рудник в Сиртисе… совсем пустой… все полезное вывезли… все ободрали… даже двери шлюзов… кислородные резервуары… туалеты… то, что пришлось… тащить оттуда часами.

— Зачем они это сделали?

— Пускали корни! — воскликнул жимовик. — Примкнули к вашему товарищу Аркадию Богданову!

Лежа ровно на спине, он встретился взглядом с Фрэнком — высокий, широкоплечий негр с орлиным носом.

— Они прилетели сюда, компания старалась создать выгодное впечатление, — сказал он. — Тренажерки, хорошее питание, восстановительный период и все остальное, но на деле они просто говорят тебе, что ты можешь делать и что не можешь. Здесь все по расписанию — когда просыпаешься, когда ешь, когда срешь, — как будто Морфлот объединился с медкорпусом, понимаете? А потом приходит ваш дружбан Аркадий и говорит нам: «Эй, американцы, ребята, вы должны быть свободными, Марс — это новый рубеж, и вы, наверное, знаете, что кое-кто из нас рассматривает его как раз в этом ключе, у нас нет этого оборудования, но мы свободные люди и сами пишем себе правила жизни в своем новом мире!» Вот так вот!

Комната взорвалась смехом, а потом все умолкли, чтобы услышать продолжение:

И это срабатывает! Народ прибывает сюда и видит, что им, как машинам, приходится вкалывать по расписанию, видит, что не может находиться в нормальной форме, если не всасывать все время воздух из трубки, да и то, подозреваю, это невозможно, так что они нам наврали. А значит, вся эта оплата ничего не стоит, мы для них — просто машины и, возможно, застряли здесь навсегда. Мы рабы! Чертовы рабы! И поверьте мне, это многих здесь бесит. Они готовы дать отпор, скажу я вам. И эти ребята как раз исчезают. Прежде чем что-то случится, их должно стать больше, гораздо больше.

Фрэнк пристально смотрел на говорящего.

— А ты почему не исчез?

Тот отрывисто рассмеялся и снова продолжил тягать гири.

— Охрана, — сказал кто-то из тренажера «Наутилус».

Жим-стоя согласился.

— Охрана — это досадно, но нужно еще, чтобы было куда идти. Как только Аркадий укажет путь — уйдем!

— Однажды, — сказал жимовик, — я видел по телику, как он говорил, что цветные парни лучше приспособлены к марсианским условиям, чем белые. Мы лучше переносим ультрафиолетовое излучение.

— Да! Да! — все рассмеялись, и скептически, и радостно одновременно.

— Да, это чушь собачья, но какого черта? — продолжил жимовик. — Почему бы нет? Почему? Пусть это будет наш мир. Пусть это будет Новая Африка. Пусть ни один босс не сможет отнять его у нас.

Он рассмеялся снова, будто все, что он говорил, было таким смешным. Или просто уморительной правдой, такой приятной, что даже произносить ее вслух нельзя было, не заливаясь смехом.

Поздно той же ночью Фрэнк вернулся к арабским марсоходам и продолжил путь с ними, но ощущения его уже были другими. Его затягивало в прошлое, и длинные дни, проведенные в разведке, лишь вызывали у него зуд. Он смотрел телевизор, кому-то звонил. Пост секретаря он так и не оставлял — в его отсутствие делами ведомства руководил его заместитель Слусинский, а ему было достаточно поддерживать их по телефону, чтобы те его прикрывали, сообщая в Вашингтон, что он на работе, затем — что он занят серьезным исследованием, затем — что ушел в рабочий отпуск, ведь ему как члену первой сотни необходимо было где-то странствовать. Долго это продолжаться не могло, но, когда Фрэнк позвонил напрямую в Вашингтон, президент был этим доволен, а изможденный Слусинский в Берроузе выглядел по-настоящему счастливым. И вообще все министерство обрадовалось, узнав, что он собирался вернуться, — Фрэнк даже слегка этому удивился. Когда он покидал Берроуз, в презрении к договору и подавленный из-за Майи, он, как ему казалось, был отвратительным начальником. Но теперь, после того как они прикрывали его почти два года, они были рады его возвращению. Люди такие странные. Несомненно, дело в ауре первой сотни. Если, конечно, это имело значение.

Итак, Фрэнк, вернувшись из последней изыскательской экспедиции, вечером сидел в марсоходе Зейка, потягивая свой кофе, наблюдая, как беседовали Зейк, аль-Хал, Юсуф и остальные, а также Назик и Азиза, которые то входили, то выходили из помещения. Это были люди, которые восприняли его, люди, которые в некотором смысле его понимали. Согласно их законам, он сделал то, что было необходимо. Расслабился в потоке арабской речи, преисполненной многозначительности. «Лилии», «река», «лес», «веселье», «жасмин» — слова, которые могли означать механическую руку, трубу, осыпь, части роботов; а может, это просто лилии, река, лес, веселье, жасмин. Красивый, изумительный язык. Речь людей, принявших его в свой круг, давших ему отдых. Но людей, которых он должен покинуть.

? * ?

Теперь тем, кто провел в Андерхилле более полугода (марсианских), выделяли личную комнату на постоянной основе. По всей планете в городах вводили подобную систему из-за того, что люди разъезжали так часто, что никто и нигде не чувствовал себя дома, а эта мера должна была улучшить ситуацию. И разумеется, первая сотня, представители которой были в числе самых подвижных марсиан, стала проводить в Андерхилле больше времени, чем раньше, и это доставляло им прежде всего удовольствие — по крайней мере, большинству. Теперь там постоянно находилось двадцать-тридцать из них, тогда как другие прибывали, проводили там какое-то время между разными занятиями и непрерывно въезжали и выезжали. Благодаря этому первые могли более-менее оставаться в курсе положения дел — новоприбывшие докладывали о том, что видели сами, а они спорили о том, что это значило.