Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов, стр. 21

<На полях:>

И вот опять письмо ничего не говорит. А может быть даже оно Ваши стихи рассказывает своими словами? Какие они превосходные!

Постарайтесь с оказией прислать Психею и все, что издано у Вас после Ремесла. Очень нужно. Все присланное замечательно. Совершенно волшебен «Занавес». Спасибо.

Письмо 24

<июль 1924 г.>

Цветаева – Пастернаку

Знаю о нашем равенстве. Но, для того, чтобы я его чувствовала, мне нужно Вас чувствовать – старше <вариант: больше> себя.

Наше равенство – равенство возмож<ностей>, равенство завтра. Вы и я – до сих пор – гладкий лист. Учит<ываю> при сем всё, что дали, и именно поэт<ому>.

Вы всегда со мной. Нет часа за эти 2 года, чтобы я внутренне не окликала Вас. Вами я отыгрываюсь. Моя защита, мое подтв<ерждение>, – ясно.

Через Вас в себе я начинаю понимать Бога в друг<ом>. Вездесущ<ие> и всемогущ<ество>.

Пока мальчика нет, думаю о нем. Вспомните старика Гёте в Wahlverwandschaften. Гёте знал.

Борис, а будет час, когда я Вам положу руки на плечи? (Бо?льшего не вижу.) Я помню Вас стоя и высок<им>. Я не в<ижу> иного жеста <кроме> рук на плеч<и>.

«Но если я умру, то кто же – мои стихи напишет?» (Опускаю ненужное Вам, ибо Вы сами – стихи —)

То, от чего так неум<ело>, так по-детски, по-женски страдала А<хмато>ва (опущ<енное> «Вам»), мною перешагнуто.

Мои стихи напишете – Вы.

5 го ию<ля>

Борис, Вы никогда не будете лучшим поэтом своей эпохи, по-настоящему лучшим, как например Блок. У Блока была тема – Россия, Петербург, цыгане, Прекрасная дама и т. д. Остальное (т. е. его, Блока, в чистом виде) принимали бесплатным приложением.

Вы, Борис, без темы, весь – чистый вид, с какого краю Вас любить, по какому поводу? Что за Вашими стихами встает? Нечто: Душа: Вы. Тема Ваша – Вы сам, которого Вы еще открываете, как Колумб – Америку, всегда неожиданно и не то, что думал, предполагал. Что здесь любить читателю?

Вас.

Любить Вас читатель не сог<ласится>. Будет придир<аться> к ритмике, etc., но за ритмику любить он не сможет. Вы, самый большой <поэт> Вашего времени, останетесь в стороне того огромного тока любви, идущего от миллионов к единственному.

Вы первый, дерзнувший без тем, осмелившийся на самого себя.

Борис, Вы, конечно, меня поймете и не подставите вместо себя Бальмонта. Бальмонт весь в теме: экз<отика>, женщ<ины>, красивость, крас<ота> – que sais-je! [14] «Я» только повод к перечислению целого ряда предметов (Бальмонт).

«Все предметы только повод к я» – вот Блок.

Повод – без я (имажинисты).

Я – без повода (Пастернак).

Жел<ать> – жел<ать> большего себя. Иначе не стоит.

Вне фабулы.

Фабула: дети, присл<уга>, прост<о>. А дальше? Зрите<ли> <оборвано>

События в долине, на горах нет событий, на горах событие – небо (облака). Пастернак на горе.

Свою гору (уед<иненность>) Вы тащите с собой повсюду, разговаривая с з<накомыми> на улице и отшвыривая ногой апельсинную корку в сквэре – всё гора. Из-за этой горы Вас, Пастернак, не будут любить. Как Гёльдерлина и еще некоторых.

Как глубоко, серьезно и неспешно разворачивается моя любовь, как стойко, как – непохоже. Встреча через столько-то лет – как в эпосе.

8 го ночью

Стр<анно> созн<авать>: то, что должно было бы нас разъединить, еще больше скрепило.

Мне было больно от твоего сына (теперь могу это сказать, п.ч. тебе будет больно от моего!). Теперь мы равны. Со страхом жду твоего ответа, как отзовешься?

Недавно брала твою книгу в лес, лежала с ней.

С гордостью думаю о твоем влиянии на меня, не влиянии, как давлении, о в – лиянии, как река вливается в реку.

И так как до сих пор на меня не влиял ни один поэт, думаю, что ты больше, чем поэт – стихия, Elementargeist [15], коим я так подвержена.

Письмо 25

<осень 1924 г.>

Цветаева – Пастернаку

Борис, родной. Я не знаю, долетело ли до Вас мое письмо – давнишнее, в начале лета. Длительность молчания между нами равна только длительности отзвука, вернее: все перерывы заполнены отзвуком. Каждого Вашего последнего письма (всегда – последнего!) хватает ровно до следующего, при частой переписке получ<илось> бы нечто вроде сплошного сердечного перебоя. Сила удара равна его длительности, – есть ли в физике такой закон? Если нет, – есть.

Борис, если не долетело, повторю вкратце: в феврале я жду сына. Со мной из-за этого ребенка уже раздружились два моих друга, – из чистой мужской оскорбленности, негодования, точно я их обманула, – хотя ничего не обещала! А я, в полной невинности, с такой радостью сообщ<ала> им эту весть (оба меня любили, т. е. так думали) – и знаете чего ждала и не дождалась в ответ: «Ваш сын! Это должно быть чудо!» и еще… «но пусть он и внешне будет похож на Вас». Это я бы сказала Вам, Борис, п.ч. я Вас люблю, и этого ждала от них, п.ч. они меня любят, а дождалась – ну, <оборвано>

Теперь я совсем одна, но это не важно, всё, что не насущно – лишне, двоих не теряют, а одного не было, я ничего не потеряла, кроме – времени от времени – своего же волнения (сочувствия) в ответ на чужое.

Борис, мне противно повторять то? свое письмо, тем более, что писала я в глубокой потрясенности, теперь свыклась – но там была формула, необходимо, чтобы она до Вас дошла: «единственное отчаяние мое, Борис, – Ваше имя». Я его Вам посвящаю, как древние посвящали своих детей божеств<у>, <оборвано>

Борис, с рождения моей второй дочери (родилась в 1917, умерла в 1920 г.) прошло 7 лет, это первый ребенок, который после этих семи лет – постучался. Борис, если Вы меня из-за него разлюбите, я не буду жалеть. Я поступила правильно, я не помешала верстаку жизни (совсем гётевское наблюдение и определение и даже форма, – только Гёте бы вместо жизнь сказал природа. О «Детстве Люверс» – потом), я не воткнула палки в спицы колеса судьбы. Это единственное, что я чту. Да, Борис, и будь этот ребенок у меня от первого прох<одимца>, он все-таки был бы, п. ч. он захотел через меня быть. Да, Борис.

Впрочем, Вы мудры и добры, – зачем всё это? Горечи моей Вы не сможете не прочесть уже с первой буквы февраля. Ни о радости, ни о горечи я говорить не буду, – <оборвано>

А если это будет дочка – значит, сын впереди.

Я назову его Борисом и этим втяну Вас в круг.

Борис, я закончила большую вещь – I часть трилогии «Тезей»: Ариадна. Приступаю ко второй. В «Современных Записках» (XXI кн.) есть моя проза, из советских записей, – достаньте и прочтите. Часть сказки «Мо?лодец» уже отпечатана, выйдет к Рождеству, пришлю. (Здесь очень неисправные типографии) <оборвано>

Письмо 26a

<ок. 14 февраля 1925 г.>

Цветаева – Пастернаку

Дорогой Борис,

1^го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете но желание С. (не треб<ованье>) было назвать его Георгием – и я уступила. И после этого – облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некая внутренняя неловкость: Вас, Любовь, вводить в семью: приручать дикого зверя – Любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было – было бы! – уменьшительное). Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навеки простилась с Будущим: Вами, Борис, и сыном от Вас. Та?к, назвав этого Георгий, я сохр<аняю> права на Бориса, то есть на Вас и – Борюшка, это не безумие, я просто чутко слушаю себя, Вас и Будущее.