Лучшие стихи, стр. 4

Часы недлинной жизни человека,

увидите, —

я вас перехитрю!

Я в дом вбегу.

Я дверь закрою крепко.

Теперь стучите, —

                         я не отворю!..

Зароешься,

              закроешься,

                             не впустишь,

свои часы дареные испортишь,

забудешь время

                    и друзей забудешь,

и замолчишь,

и ни о чем не вспомнишь.

Гордясь уютной

тишиной квартиры

и собственною хитростью

                                   лучась,

скорее

двери забаррикадируй!..

Но час

         придет!

Неотвратимый час.

Наступит он в любое время года

на мысли,

на ленивые мечты.

Наступит час

                  на сердце и на горло…

И, в страхе за себя,

очнешься ты!..

И разобьет окошко

                          мокрый ветер.

И хлынут листья

                       в капелькак росы…

Услышишь:

бьют часы!

И вслед за этим

почувствуешь:

наотмашь

             бьют

                    часы!

1960

Утро

Есть граница между ночью и утром,

между тьмою

                 и зыбким рассветом,

между призрачной тишью

и мудрым

ветром…

Вот осиновый лист трясется,

до прожилок за ночь промокнув.

Ждет,

        когда появится солнце…

В доме стали заметней окна.

Спит,

       раскинув улицы,

                             город,

все в нем —

                от проводов антенных

до замков,

             до афиш на стенах, —

все полно ожиданием:

скоро,

скоро!

        скоро!! —

вы слышите? —

                      скоро

птицы грянут звонким обвалом,

растворятся,

сгинут туманы…

Темнота заползает

                         в подвалы,

в подворотни,

                   в пустые карманы,

наклоняется над часами,

смотрит выцветшими глазами

(ей уже не поможет это), —

и она говорит голосами

тех,

     кто не переносит

                            света.

Говорит спокойно вначале,

а потом клокоча от гнева:

– Люди!

Что ж это?!

Ведь при мне вы

тоже кое-что

                 различали.

Шли,

       с моею правдой не ссорясь,

хоть и медленно,

                      да осторожно…

Я темней становилась нарочно,

чтобы вас не мучила совесть,

чтобы вы не видели грязи,

чтобы вы себя

                   не корили…

Разве было плохо вам?

Разве

вы об этом тогда

говорили?

Разве вы тогда понимали

в беспокойных красках рассвета?

Вы за солнце

                 луну принимали.

Разве я

         виновата в этом?

Ночь, молчи!

Все равно не перекричать

разрастающейся вполнеба зари.

Замолчи!

Будет утро тебе отвечать.

Будет утро с тобой говорить.

Ты себя оставь

                   для своих льстецов,

а с такими советами к нам

                                   не лезь —

человек погибает в конце концов,

если он скрывает

                       свою болезнь.

…Мы хотим оглядеться

                               и вспомнить теперь

тех,

     кто песен своих не допел до утра…

Говоришь,

              что грязь не видна при тебе?

Мы хотим ее видеть!

Ты слышишь?

Пора

знать,

       в каких притаилась она углах,

в искаженные лица врагов взглянуть,

чтобы руки скрутить им!

Чтоб шеи свернуть!

…Зазвенели будильники на столах.

А за ними

             нехотя, как всегда,

коридор наполняется скрипом дверей,

в трубах

           с клекотом гулким проснулась вода.

С добрым утром!

Ты спишь еще?

Встань скорей!

Ты сегодня веселое платье надень.

Встань!

Я птицам петь для тебя велю,

Начинается день.

Начинается

               день!

Я люблю это время.

Я

жизнь люблю!

Творчество

Как оживает камень?

Он сначала

не хочет верить

                     в правоту резца…

Но постепенно

из сплошного чада

плывет лицо.

Верней —

             подобие лица.

Оно ничье.

Оно еще безгласно.

Оно еще почти не наяву.

Оно еще

безропотно согласно

принадлежать любому существу.

Ребенку,

           женщине,

                        герою,

                                старцу…

Так оживает камень.

Он —

        в пути.

Лишь одного не хочет он:

остаться

таким, как был.

И дальше не идти…

Но вот уже

               с мгновением великим

решимость Человека сплетена.

Но вот уже

               грудным, просящим криком

вся мастерская

до краев полна:

«Скорей!

           Скорей, художник!

Что ж ты медлишь?

Ты не имеешь права

                           не спешить!

Ты дашь мне жизнь!

Ты должен.

Ты сумеешь.

Я жить хочу!

Я начинаю

               жить.

Поверь в меня светло и одержимо.

Узнай!

Как почку майскую, раскрой.

Узнай меня!

Чтоб по гранитным жилам

пошла

         толчками

                     каменная кровь.

Поверь в меня!..

Высокая,

живая,

по скошенной щеке

                          течет слеза…

Смотри!

Скорей смотри!

Я открываю

печальные

              гранитные глаза.

Смотри:

я жду взаправдашнего ветра.

В меня уже вошла

                        твоя весна!..»

А человек,

который создал

                     это,

стоит и курит около окна.

1961.

Да, мальчики!

Мы – виноваты.

Виноваты очень:

Не мы

        с десантом

                      падали во мглу.

И в ту —

            войной затоптанную —

                                            осень

мы были не на фронте,

                               а в тылу.

На стук ночной

                     не вздрагивали боязно.

Не видели

              ни плена,

                          ни тюрьмы!

Мы виноваты,

что родились поздно.

Прощенья просим:

виноваты мы.

Но вот уже

               и наши судьбы

                                   начаты.

Шаг первый сделан —

                              сказаны слова.

Мы начаты —

                   то накрепко,

                                   то начерно.

Как песни,

              как апрельская трава.

Мы входим в жизнь.

Мы презираем блеянье.

И вдруг я слышу разговор о том,

что вот, мол, подрастает поколение.

Некстати… непонятное…

                                Не то…