В тени луны. Том 2, стр. 86

Надежда на спасение в осажденном гарнизоне начинала ослабевать. Армия Хэвлока, перешедшая границу Оуда в последние дни июля, одержала последовательно две победы, однако понесла тяжелые потери, обнаружив свои позиции под угрозой со стороны сил Нана Саиба, и вернулась в Мангалвар ждать подкрепления. Дважды в начале августа Хэвлок начинал двигаться к Лакноу, но оба раза был задержан: сначала вспышкой холеры, а затем мятежом в Гвейлиоре. В результате пришлось оставить базу и вернуться в Каунпур.

Новость об отступлении оккупационных войск была встречена жителями Лакноу с великой радостью, и положение осажденного гарнизона — а также горстки беженцев в Гулаб-Махале — стало более опасным. Большая часть повстанцев и населения, запуганная тем, что армия мстителей находилась совсем рядом с городом, воспрянула духом, когда выяснилось, что противник не только отступил, но и покинул границы Оуда.

Звуки перестрелки со стороны резиденции стали составной частью жизни в Гулаб-Махале: такие же привычные, как мычание коров, воркование голубей или поскрипывание колеса колодца. Для беженцев это была успокаивающая канонада, поскольку она свидетельствовала о том, что гарнизон все еще держался и резиденция не пала…

Восемнадцатого августа произошел третий штурм (Алекс выцарапывал даты гвоздем на стене павильона), и беженцы с напряжением, затаив дыхание, ждали звуков мушкетного огня, который начался после тишины, воцарившейся по окончании штурма. Услышав их, они почувствовали, как нервы и мускулы расслабились от облегчения, и вздохнули свободно, словно после приступа удушья. Три дня спустя беженцы услышали грохот взрывающегося пороха, и Дасим Али сказал в тот вечер, что это работа гарнизона, который успешно подорвал Иоханнес-Хаус, оплот мятежников за границами обороны, из которого велся перекрестный огонь по резиденции.

Но на следующий день прозвучали новые звуки. Звуки выстрелов с юго-востока.

— Господи… они здесь! — закричал Алекс, подбежав к парапету под барабанящим ливнем, принесенным муссоном, и прислушиваясь, а дождь обтекал его теплым потоком.

Это могло означать только одно: Хэвлок снова шел на Лакноу. И вдруг ливень ослаб, начал дуть теплый ветер. Выстрелы отчетливо доносились сквозь сырой, чистый воздух.

Беженцы слышали канонаду с перерывами в течение всего дня и большую часть следующего, и Валаят Шаху впервые пришло в голову, что Бог, вероятно, был на его стороне, когда он согласился приютить измученных людей, и что когда-нибудь он и его семья будут спасены от уничтожения. Эта мысль не принесла ему особого удовлетворения, поскольку, если бы не измена и резня в Каунпуре, он предпочел бы умереть в битве с оккупантами, чем принимать от них милость.

Но орудий Хэвлока больше не было слышно. И новостей о его армии тоже. Август медленно подошел к концу, наступил сентябрь. Истощенный, умирающий, измученный гарнизон в Лакноу держался, и потрепанные британские флаги гордо вились на флагштоке; его часто сбивали, но тут же восстанавливали ценой многих жизней на крыше обстреливаемой резиденции.

Глава 49

Беженцам в Гулаб-Махале, теснившимся в скромных комнатках маленького, отделанного розовой штукатуркой дворца в Лакноу, казалось, будто они живут здесь всю жизнь.

Один день сменялся другим с изматывающей монотонностью. Нервы были напряжены, раздражение нарастало. Достаточно было любого пустяка, чтобы однажды вспыхнула серьезная ссора и даже небольшая драка между шестью мужчинами, проводившими большую часть времени, крича друг на друга в крошечной душной комнате. Почти всю площадь тут занимали дешевые пружинные койки, на которых беженцы сидели или лежали днем и спали ночью.

Отсутствие новостей из внешнего мира являлось наихудшей мукой, приносящей огромные страдания. Жара стала терпимее благодаря частым ливням, с ревом скатывавшимся с крыши и по водосточным желобам. Они освежали сад, охлаждали раскаленные камни и превращали пыль в жидкую грязь, где квакали лягушки, вылуплялись и уплывали прочь муравьи.

Пища была скудной, поскольку небольшую сумму денег берегли, чтобы откупиться от банды кровожадных язычников. Однако еды хватало, и санитарное состояние жилища, хоть и примитивное, было приличным. По сравнению с тысячами их соотечественников, беженцы жили в комфорте и безопасности. Но отсутствие информации о гарнизоне в резиденции, о силах Хэвлока, о войсках на Ридже у Дели, об остальной части Индии и империи «Компании Джона» делало дни еще длиннее, доводило натянутые нервы до предела.

Люди без конца обсуждали возможность побега из Лакноу и попытку установить связь с освободительной армией. Однажды ночью трое — капитан Гэрроуби, доктор О’Дуайер и мистер Климпсон выбрались за пределы сада. Они перелезли через стену, встав на плечи друг друга, и исчезли в лабиринте города.

Беглецы никому не рассказывали о своем плане, поскольку понимали, что у маленькой группы больше шансов выбраться. Они посчитали Лапота и Добби пожилыми и слабыми. Им было лучше оставаться на месте. Алекса все еще мучила лихорадка, да он и не согласился бы бежать без своей жены, оставить ее в городе, который скоро подвергнется штурму. Что касается Карлиона, беглецы не намеревались связываться с человеком, который не предпринял ничего, чтобы установить с ними нормальные отношения, и чье презрение к языку и стране в целом, вместе с его странным характером, подвергло бы всех серьезной опасности. Естественно, они держали лорда в неведении относительно своих планов и только поздно вечером сообщили обо всем мистеру Лапота, чтобы их исчезновение не вызвало панику среди остальных и чтобы те не подумали, будто побег был организован кем-то из обитателей Гулаб-Махала.

Проснувшись на следующее утро и обнаружив побег, Карлион бушевал, поняв, что его заключение может продлиться несколько недель, если не месяцев. Лорд понимал, что не может уйти далеко, так как он не мог выговорить ни одного слова на хинди, не знал города, его окрестностей и даже направления, в котором нужно было идти, чтобы добраться до британских сил.

Лу и миссис Хоссак побледнели от страха, Валаят Шах с облегчением вздохнул, а Алекс встревожился. Он стал молчалив и лаконичен почти до грубости.

Но капитан Гэрроуби, доктор О’Дуайер и мистер Климпсон далеко не ушли. Они держались вместе вместо того, чтобы поступить более мудро и идти по одному, и заблудились в лабиринте улиц. Рассвет застал их уже в городе. Их остановили, допросили и в тот же день расстреляли, повесив за ноги для устрашения толпы.

Дасим Али принес Алексу эти новости на следующий вечер. Мужчин, сказал он, пытали, стараясь выведать у них, где они прятались, поскольку состояние их одежды и обуви свидетельствовали о том, что беглецы нашли убежище в городе, а не пришли в него, как они утверждали, вечером. Более того, их поймали при попытке покинуть Лакноу, а не при входе в него.

Мужчины умерли, никого не выдав, но жена Дасима Али, Мумтаз, и другие обитатели Гулаб-Махала испугались и разозлились. Были немедленно приняты меры против того, чтобы еще кто-либо из беженцев мог предпринять попытку выбраться из города. Те трое не выдали их под пытками, но это не значило, что у других окажется столько же смелости, попади они в руки мучителей. К тому же обнаружение в городе еще одного беженца могло привести к повальным обыскам всех домов. Теперь двери запирались на ночь, а сад патрулировался. Беженцы лишились той маленькой доли свободы, которая была предоставлена им раньше.

Для Лу и миссис Хоссак, тревожившихся за жизнь двух детей, потеря доктора О’Дуайера явилась большим, чем просто фактом гибели троих мужчин. Лично они считали попытку доктора сбежать безответственной: прежде всего он должен был подумать о них. Женщины не доверяли питью из заваренных трав и лекарствам, которыми пользовались обитатели Гулаб-Махала. Самое удивительное, большая часть медицинских предписаний была нелепой и абсолютно бесполезной — например, если вскипятить в воде строфы Корана, написанные на бумаге дешевыми чернилами, такая вода считалась исцеляющей от всех болезней. Доктор О’Дуайер прекрасно умел бороться с коликами, конвульсиями и другими детскими недугами, грозившими Джимми Хоссаку или Аманде Коттар Инглиш, но теперь он ушел, и тревоги матерей усилились.