В тени луны. Том 2, стр. 39

— Думаю, еще неделю, — сказал Алекс. Он улыбнулся, глядя на нахмуренное лицо Нияза и тихо сказал: — Мне кажется, что ты был так тяжело ранен, что я должен ехать за границу на несколько дней с грумом, чтобы все знали, что ты болен и не можешь разъезжать…

— А-а! — отозвался Нияз и улыбнулся. — И что?

Алекс продолжил мысль:

— …и если пойдешь ты и кто-то еще, пешком и ночью, и будет известно, что ты болен, думаю, можно кое в чем преуспеть.

— Я тоже так думаю, — сказал Нияз. — Скажи, что я при смерти. Это обрадует тех собак в полку! Кто поедет со мной, Юзаф?

Алекс размышлял, нахмурившись, и через минуту сказал:

— Должно быть, да.

На следующее утро он нашел Винтер сидящей в маленькой гостиной — она писала письмо Лотти. Было воскресенье, и она только что вернулась из церкви. Ее платье, серое в белый горошек, из китайского муслина, выглядело свежим и легким, а шляпка лежала на диване. Когда он вошел, она удивленно подняла на него глаза, и он заметил, как вспыхнуло ее лицо. Казалось, она сама поняла это и повернулась спиной к свету.

— Я пришел спросить, не могу ли я взять на несколько дней Юзафа, — Алекс решил обойтись без формальностей. — Нияз болен, а мне надо кое-что сделать, а Юзаф мог бы помочь мне. Но это только на несколько дней. Можете мне его дать?

— Да, конечно. Но…

— Спасибо. Это означает, что вам придется взять одного из грумов комиссара, когда вы поедете. Не заезжайте слишком далеко и держитесь подальше от города. Я отошлю его обратно сразу же, как только смогу.

Он повернулся, чтобы идти, и Винтер спросила вдогонку:

— Я слышала, что вы брали отпуск, чтобы съездить на охоту. Когда вы вернулись?

— Прошлой ночью, — ответил Алекс и, не желая вдаваться в подробности, вышел.

Дверь закрылась за ним, и Винтер посмотрела ему вслед, вспыхнув от обиды:

— Бывает, — сказала она вслух специально, чтобы ее услышали, — иногда я рада, что однажды дала вам пощечину!

Она вернулась к письму, на котором был написан только адрес и, взяв перо, обмакнула его в чернильницу. Но не стала писать. Она сидела в задумчивости и грызла кончик пера; время шло, а чернила сохли.

Пара ящериц чекко на стене, позади стола, издавали короткие резкие звуки. В саду птица пела свою песню, все повышая и повышая тон: «С ума сойти… с ума сойти…», внезапно обрывая ее на самой высокой ноте и снова начиная низкой нотой и так же монотонно. Сегодня было жарко. Жарче, чем все последнее время, и в каждой комнате двери и окна закрывались перед рассветом, чтобы сохранить прохладный воздух ночи и не допустить в доме обжигающей майской жары. — Теперь до сезона дождей больше не будет прохладных ночей, — сказал в то утро Иман Бакс.

— Я свалял дурака, что не послал документы раньше, — проворчал комиссар, вытирая пот, струившийся по его толстой шее. — Не думаю, что этот чертов Кэннинг поедет в этом году с проверкой. Дураком буду, если он поедет, — жариться тут в такую погоду не из-за чего! Надо было уехать еще месяц назад. Да убери ты этот кофе и принеси чего-нибудь холодного. Черт тебя подери!

Он смешал шампанское с бренди и начал день с «горючей смеси».

Алекс сидел за столом в комнате, которую он использовал как офис, и рассеянно слушал приглушенный голос старшего клерка, читавшего какое-то длинное и запутанное ходатайство. «У нас есть только один шанс, — думал Алекс, — он состоит в том, что зачинщики не смогут сдержать их до назначенного ими срока. Они слишком устали. Какой-нибудь осел обязательно вмешается и вызовет преждевременный взрыв, который послужит сигналом. Но если все произойдет в срок и сразу по всей Индии, то можно уже теперь сочинять для нас некрологи…»

В далекой Калькутте старший член Верховного Совета закончил читать телеграфный отчет сэра Генри Лоуренса о мятеже в нерегулярных войсках и взял в руки перо. «Чем раньше будет положен конец распространению эпидемии мятежей, тем лучше, — писал член Верховного Совета. — Полумеры здесь не годятся. Нужно, чтобы наказание было суровым и показательным… Я убежден, что, в конце концов, своевременная строгость даст свои плоды…»

В большом доме военного поселения в Мируте, что в сорока милях к северо-востоку от Дели, полковник Кармайкл Смит, командир 3-го полка легкой кавалерии, сел завтракать.

— Приговор был совершенно справедливым! — сказал он.

Полковник был человеком, чьи мнения полностью совпадали со взглядами члена Верховного Совета и, торопясь подать всем пример, он на следующее утро после возвращения из отпуска приказал отобрать из каждого взвода по пятнадцать человек для того, чтобы обучить их пользоваться новыми патронами.

— Я не потерплю никаких глупостей в своем полку! — заявил полковник Смит.

Было выстроено девяносто человек — восемьдесят пять из них отказались иметь дело с патронами, так как это противоречило законам их касты. Они немедленно были переданы военному суду и приговорены к десяти годам тюрьмы. Престарелый дивизионный комиссар генерал-майор Хьюит приказал всему личному составу присутствовать при вынесении приговора. В течение нескольких часов на Мирутском учебном плацу под лучами палящего солнца в мертвящей тишине стояли полки и смотрели, как с восьмидесяти пяти выборочно взятых солдат из одного выборочно взятого полка содрали форму, заковали в железные кандалы, которые им предстояло носить все десять лет заключения, и наконец, когда все было кончено, эти люди, бывшие солдаты, гремя кандалами, уходили под ярким безжалостным солнцем и в отчаянии взывали к своим товарищам:

— Разве это справедливо? Из-за того, что мы остались верны своей касте, чтобы от нас не отвернулись люди нашей касты, должны ли мы так страдать? Где справедливость? Братья, помогите нам! Помогите нам!

— Совершенно справедливо! — подтвердил полковник Смит, доедая яичницу. — Жестоко? Вздор! Этих взбунтовавшихся дураков нужно хорошенько проучить. Только так можно остановить разложение!

— Братья, подождите! Подождите… подождите. Потерпите. Запомните этот день! Он скоро придет! Очень скоро! — убеждали народ агенты Ахмеда Уллы, муллы из Файзабада, Дунду Панта, муллы из Бишара; Кишана Прасада…

— Ты из кавалерии? — послышался резкий голос проститутки, обращенный в сумерки к группе потенциальных клиентов, на улице Шлюх в Мируте. — Ты говоришь, из третьего кавалерийского полка? Тогда тебе здесь не место. Вон! Вон отсюда! Мы не спим с трусами! Где твои товарищи, которые едят грязь и звенят кандалами? Вот они — настоящие мужчины! А ты —…! Куриные сердца — сопляки — все вы трусы! Ух! — Она плюнула в сердцах, и со всех балконов и из окон высунулись размалеванные девицы, и разноголосый хор подхватил: «Вон! Вон! Мы не спим с трусами! Если вы действительно мужчины, а не младенцы, освободите своих братьев от оков!»

Их крики и насмешки преследовали мужчин из третьего кавалерийского полка на жарких, многолюдных, шумных базарах Мирута, доводя их до ярости и безумия.

Винтер обмакнула перо в чернильницу еще раз и под адресом поставила дату:

«Воскресенье, 10 мая 1857 г.

Дорогая Лотти…»

Глава 37

Ночь была жаркой и очень тихой. Такой тихой, что каждый малейший звук, отделяясь от других, только подчеркивал эту тишину. Писк ондатры, сухой шелест скорпиона, ползущего по стене, хлопанье крыльев летучей мыши в темноте веранды, приглушенное жужжание москитов и доносящееся издалека эхо воющих шакалов в долине у реки.

Винтер лежала и слушала эти звуки, не в силах заснуть. Ей почудилось, что кто-то шепчется и, вспоминая ночь, когда она прислушивалась в ванной комнате, она бесшумно выскользнула из постели и на цыпочках подошла к ванной. Но голосов там слышно не было. Только шуршание сухих листьев, слетающих с деревьев, кружась в горячем, безветренном воздухе, и падающих на выжженную каменную крышу или на сухую ломкую траву.

— Сегодня в воздухе не слышно там-тамов, — подумала Винтер, прислушиваясь, стоя у раскрытого окна. — Сегодня впервые за десять дней я их не слышу. Может быть, из-за жары. До сих пор еще не было настоящей жары.