Зверь дышит, стр. 37

За прудом, по низу широкой балки, идёт другая дорога — примерно поперёк того направления, в котором я спускался. Мне нужно идти по ней влево. Это дорога с глубокими, заросшими колеями, сырая, но луж нет сейчас. Иногда какую-нибудь особенно непроезжую вымоину или упавшее дерево дорога или тропинка обходит рядом по лесу. На обочинах под ёлками и даже в колеях попадаются дуньки — так здесь зовут свинушки, — но я их не беру. Срезал две больших сыроежки плотных.

Вот справа лес редеет, и открывается поле. Оно пологим склоном восходит вдаль, на восток, к деревне Великово, там, немного впереди, становится видна белая колокольня на горе — без креста и купола, с поломанной дощатой обрешёткой шатра. Над нею размазанные по небу высокие облака. Поле, много лет не паханное, зарастает островками берёзок и молодых сосен, между которыми высокая трава с лиловыми пятнами люпинов кое-где. Из-за горы долетают порой неразборчивые шумы, похожие на скрежет. Там за Великовом и за речкой Нерехтой, ещё в нескольких километрах, в Мелехове, работает известковый карьер.

Слева от дороги большая поляна. Это устье одного из оврагов, спускающихся через лес со стороны Пересекина. Здесь, на углу, я вижу мотоцикл с коляской. Но людей не видно и не слышно — ушли далеко, может быть, вверх пошли за черникой. Я прохожу ещё метров тридцать, и на меня опять с какой-то берёзы валится стая лосиных клещей. Начинаю на ходу вылавливать их в волосах и давить.

Впереди справа, между дорогой и полем, снова начинается лес. Его называют «челышёвым». Широкая и густая полоса ельника, в котором собирают много подберёзовиков, а в хорошие годы и белые там растут. Я смотрю по обочине, заглядываю под ёлки, но вижу только дуньки. В чащу не иду. Где-то там, ближе к опушке раза два слышатся голоса. Возможно, это люди, приехавшие на мотоцикле. Или другие… Всё же чего-то ищут там…

Вдоль «челышёвого» леса я прохожу быстро, без остановок, а дальше снова открывается поле справа, и только две узкие берёзовые полосы выбегают в него от дороги метров на двести. Опять видна великовская колокольня, ярко освещённая солнцем на горе под белыми облаками. Отсюда виден и островок деревьев, немного в стороне от неё — это кладбище. Я прохожу мимо берёзовых полос, в первой из них грибов никогда не бывает, а во второй я смотрю — с краю, у дороги — и в самом деле нахожу молодой подберёзовик. Там дальше, если пойти по полосе, можно найти лисички. Когда-то давно я встречал там старушку, которая пасла нескольких коз. Козы находили большие лисички и с удовольствием съедали их… Но я не иду туда, а продолжаю путь прямо, между полем и сосновой опушкой. Слева в траве и во мху вижу группы старых, изъеденных червями маслят…

Теперь уже передо мной вид на Медынцево. За узкой асфальтовой дорогой, которая от совхозного бывшего аэродрома идёт в Великово и пересекает впереди мой путь, Медынцево лежит внизу, в плоской ложбине, окружённое полями. Горизонт над ним окаймлён чёрным лесом. В самом Медынцеве только группа старых вётел виднеется в том месте, где пруд, да темнеют кое-где одинокие липы перед палисадами.

Моя дорога делает крюк влево, в гору — там выезд на асфальт, — а я иду наискось вправо — полем по еле заметной тропинке, по пояс в зарослях пастушьей сумки, полыни и пижмы. Асфальтовую дорогу от поля отделяет глубокая канава, и тропинка выводит меня к месту, где можно эту канаву перелезть. Я спускаюсь в неё и залезаю на высокий откос.

Вот оно, Медынцево, передо мной, уже совсем близко. Здесь поворот с асфальта на песчаную дорогу, которая широкой светлой дугой ведёт к нему через поле. Осталось пройти не больше полукилометра. Я иду.

КУСОК ОРБИТЫ

(с 17 января больше полугода)

Во вторник, второго августа, назовём вещи своими именами. Нет смысла тебя грузить. Назовём их твоими именами. У тебя их много? По меньшей мере страница крупным шрифтом. Нравится «Вавила Текст» и «Балетка Вист». И ещё Витта Свекла?. Назови меня стрекоза. Этот шмель не летит, он исполняет «полёт шмеля». Разве ты читал Дионисия Ареопагита «О божественных именах»? Читал, но забыл. А может, и не читал. Важно то, что имя не называет сущность, а умалчивает о ней. Даже специально скрывает. Как-то так. Хоровод имён вокруг неназываемого центра. Где твоя невеста, в чём она одета, как её зовут? Назови меня как-нибудь. Отпусти меня ко мне. Костик оставил Муре свою фамилию после развода. Она была Пшенишняк, а потом она была Журбицкая — по Костику. Она умрёт, как звук печальный. И действительно, так и случилось. А её дочка Ида стала Ирой во время немецкой оккупации. Училась в художественной школе, потом в институте. Тоже, наверное, умерла от туберкулёза, «непризнанная маэстро».

Что бы она делала теперь на биеннале у Гельмана? Ты меня спрашиваешь? Спроси у Хейдиз, она уже много лет старается. До чего ж трудно художнику пробиться в наше время на какое-то заметное место. Она труднолюбивая, она пробьётся. Там опять все эти Каллимы, Синие Носы, Синие Супы — целая гирлянда. А ты чего, пишешь, что ли? Конечно, надо об этом писать. Это не хуже критических статей. А ещё лучше — придумать группу «Синие Трусы». Не морочь мне голову своими трусами.

Чего там на улице, мороз сильный? Я из лесу вышел. Да? А мы собирались в лес идти. Потепление обещали к пятнице. Складываем рюкзак и уходим, как сказал когда-то Сухотин. Думать нечего. Уайтспирита полбутылки хватит на всю пиротехнику. «Мы были не группой, а, скорее, труппой» — так он сказал, из-за чего они и поссорились. Поездки за город. Там соберутся «Синие Трупы», «Синие Губы». Бодиарт. Губы ещё означают грибы в некоторых диалектах. А у меня какое-то недоверие к твоему деверю.

Капусту в грибной суп? А я думал, ты спрашиваешь про лавровый лист. Доширак — кроме овощного: он отвратный вкус имеет. Какие шашлычки овощные были. Суперские. Теперь нигде не попробуешь такие печёные овощи. А пончики остынут, пока мы костёр разожжём, — на таком-то морозе. Конечно, можно за курами, но неохота туда переться, к метро. Поеду до Пушкино, сгори это Фрязево. А там разница всего несколько минут. Там контра, что ли? — видишь: побежали. Мамонт — это не слон, а имя. Маменькин сынок. Порождение матери. Если похож на мать, называли Мамонт — только и всего. А почему слона назвали? Они в диковинку у нас. Назови хоть как-нибудь. Они понятны лишь сперва, потом значенья их туманны. Онт — это сущность, а не порождение. Порождение будет — ген. Генезис. Ох уж мне эти эллины, этот язык! Язык сломаешь. «Внимание: переезд». А нам-то что? Это фонограмма для машиниста. Она почему-то транслировалась на вагон. А дальше уже Заветы. Я всегда беру Микояновского комбината. От Ильича до Ильича, без инфаркта и паралича чтобы прожить. А паркенсонизм? Противно, но не так опасно.

Если б мы курочку водрузили, она бы нам жирком накапала в костёр. Неужели восемь? А впрочем… Водичка с водочкой. А этот вкус должен изображать Старого Полковника? Да, немного терпкий. У тебя есть среди знакомых полковники? — Ты уже спрашивала об этом. Я не спросила, а напомнила. Не помню никого, кроме двоюродного деда, покойного. Он пишет книги более отчётливо, чем ты. Есть такой Женя. А ты ещё более? — Да, ещё более, и отчётливо в том числе. А он если муж твоей любовницы, то почему книги тогда? Целые очень толстые книги. Что на это возразить? Если ты Коперник, то это ещё не значит, что ты хороший любовник. Женя Харитонов был отличный писатель. Нина Садур, потом Катя. Маковский вообще умер, пропал без вести. И могилы нет. Женя Иорданский ездил — не нашёл. Он — не этот. Короче, если тот Женя — муж твоей любовницы, то почему, почему? Мне с тобой об этом говорить не с нем. Так Пушкин сказал Дантесу. Лось либо бежит от тебя, либо он бежит на тебя. От Пушкино до Мытищ без остановок. В Лосиноостровской, поди, заперли калитку уже. Поедем до Северянина.

Самое трудное для меня — это шея и ключицы. Грудино-ключично-сосцевидная мышца. Musculus sternocleidomastoideus. Это надо специально изучать, наблюдать. При разных поворотах головы они по-разному напрягаются. То выпирают, то нет. Надо внимательно смотреть всякие ракурсы. Ты любишь слова, я люблю изображения. Эти девчонки, они общезначимые. Ничего красивого Пентхауз не показал. Оставил его в Зверев-пункте, пусть сторожа смотрят. Мне назначает Мулен Руж по ночам рандеву. И я прошу вас, не стучите, я вам не открою. Запрокинул усы — и спишь. Ещё скрести руки на груди, как покойник. Дин-дон, дин-дон — три раза. А в восемь хорошо бы уже встать. Ещё скрести руками в бороде и просыпаться. И умоляю, не звоните, я шнур оборву.