Увязнуть в паутине (ЛП), стр. 7

— У меня сегодня встреча за городом.

— Отмените ее, пожалуйста.

— Это очень важная встреча.

— Понимаю. Мне будет лучше отметить вам визит у меня или сразу же обратиться с ордером на арест?

Долгая тишина в трубке.

— Ну, вообще-то, не такая уж эта встреча и важная.

— Прекрасно. Тогда до свидания в три часа дня.

Психотерапевт трубку не снимал. Шацкий оставил ему сообщение и почувствовал неприятное давление в желудке. Он надеялся, что мужчина лишь ненадолго отключил телефон. О других возможностях предпочитал не думать. Позвонил еще в судебный морг и узнал, что вскрытие запланировано на девять утра в среду, после чего вышел.

— Похоже, наши кабинеты находятся в различных измерениях пространства-времени, — приветствовала его начальница, — поскольку мое «немедленно» у вас равно десяти минутам, пан прокурор.

— Я и не знал, что мне предоставлен кабинет, — ответил Шацкий, присаживаясь.

Районный прокурор для Варшавы-Центра, Янина Хорко, кисло усмехнулась. Она была на несколько лет старше Шацкого, ее серый костюм сливался с серыми волосами и посеревшим от никотина лицом. Вечно слегка скривившаяся, со сморщенными бровями, она заставляла усомниться в тезисе, что некрасивых женщин не бывает. Янина Хорко была уродлива, прекрасно это понимала и совершенно не пыталась прикрыть дефектов одеждой или макияжем. Совсем даже наоборот — она сознательно поддерживала впечатление горькой, злорадной и до боли конкретной чиновницы, что прекрасно ассоциировалось с ее внешностью, делая из нее чуть ли не архетипичную начальницу-ведьму. Новые прокуроры ее боялись, практиканты бегом прятались в туалет, когда она шла по коридору.

Как прокурор она была превосходна. Шацкий ее ценил, поскольку начальница не была серой чиновницей, поднимаемой по служебной лестнице за верность и корректность, но личностью с самого края фронта. Она отслужила свое в районной прокуратуре на Воле, потом на Краковском предместье, в конце концов — попала на Кручую и железной рукой управляла самым сложным районом во всей Польше. У себя в кабинете ей удавалось самую крупную звезду превратить в тридцать три несчастья, но за пределами прокуратуры ни разу не выступила против своих людей, неоднократно рискуя многим ради них. Шацкий слыхал, что на Краковском ее тоже боятся, в особенности, в отделе подготовительных расследований редко когда решаются не согласиться с парафированным ею решением. Во время правления Хорко у Шацкого ни разу не случалось не получить согласия на привлечение эксперта в связи с финансовыми проблемами (расходы в размере выше двух с половиной тысяч должна была утверждать пани окружной прокурор), в любой другой прокуратуре такое встречалось на каждом шагу.

Вот уже семь лет они работали вместе и друг друга дарили глубочайшим уважением, хотя приятелями не были. Они даже не перешли на «ты», что было удобно обеим сторонам. Они оба были согласны в том, что прохладные, официальные отношения способствуют профессиональной работе. Тем более, когда на табличке у входа вы видели не разноцветный логотип фирмы, а герб Польской Республики.

Шацкий кратко изложил события на Лазенковской, рассказал о планах на ближайшие дни и о подозрениях в отношении психотерапевта Рудского. Подозрениях, которые никак не могли быть основанием для каких-либо действий против него.

— Когда вскрытие? — спросила Хорко.

— В среду утром.

— В таком случае, до трех часов дня среды прошу представить мне план следствия и следственные версии. Не позднее. Еще напоминаю, что до конца недели пан обязан написать акт обвинения по делу Нидзецкой. Я поверила вам и парафировала замену ареста на надзор, только это вовсе не делает меня более спокойной. Мне бы хотелось, чтобы дело как можно скорее очутилось в суде.

Шацкий кивнул. Сам он откладывал то дело еще с прошлой недели, так как не мог решить, как провести его правовую квалификацию.

— Раз уже мы беседуем, еще два вопроса. Во-первых, нечего использовать коллег женского пола, которым пан нравится; на свои процессы в суд обязаны ходить вы. Во-вторых, мне бы хотелось, чтобы вы помогли Юреку и Тадеушу с наркотиками.

Шацкому не удалось скрыть гримасу отвращения.

— Вот оно как, пан прокурор? У пана что-то болит? Пану ведь не хотелось, чтобы я подумала, будто бы пан не способен работать в коллективе? Тем более, в делах, требующих множества трудоемких, скучных и не приносящих какого-либо удовлетворения действий?

«Что правда, то правда», — подумал Шацкий.

— Дайте мне неделю, чтобы я сконцентрировался на этом убийстве. А наркотики мы будем тащить еще несколько месяцев, я еще успею включиться, — сказал он.

— Неделю. Тадеушу я передам, что с понедельника вы работаете вместе.

На сей раз Шацкий сохранил каменное лицо, хотя стоило это ему многое. У него мелькнула гаденькая надежда на то, что на неделе появятся еще какие-нибудь жмурики, что спасло бы его от скучной работы со скучными коллегами.

Аудиенция подошла к концу. Шацкий уже положил руку на дверную ручку, как тут до него дошли слова начальницы.

— Только не считайте, будто бы я говорю пану комплименты, но в этом костюме пан выглядит превосходно. Словно звезда палестры.

Шацкий повернулся с улыбкой. Поправил модные деревянные запонки на манжетах сорочки.

— Это был не комплимент, пани прокурор. И пани об этом прекрасно знает.

3

Неожиданное прекращение пребывания в Закопане привело к тому, что атмосфера в шикарном «ауди А8», на котором они быстро возвращались в Варшаву, была такой же прохладной, что и поток воздуха, исходящий из-за вентиляционных решеток. Жена собралась, не говоря ни слова, не говоря ни слова провела ночь, отодвинувшись как можно подальше от него на широком ложе в апартаменте, утром, не сказав ни слова, села в автомобиль, и так же, не говоря ни слова, ехала. Не помог любимый Гленн Миллер, не помог обед в изумительной греческой забегаловке, которая по неисповедимым распоряжениям судьбы располагалась в Крочицах, в тридцати километрах от катовицкой трассы. Он специально сделал крюк, зная, как супруга любит греческую кухню. Действительно, та все съела, не сказав ни слова.

Когда он остановился возле их виллы в «Лесной Поляне» неподалеку от Магдаленки, [27] чтобы высадить супругу, и глядел, как та, все так же молча, идет к калитке, что-то в нем лопнуло. Он вырубил долбаного лабуха Миллера и опустил боковое стекло.

— Подумай, в какую занюханную дыру ты бы сейчас возвращалась с берегов Швидера, [28] если бы не то, чем я занимаюсь, — заорал он.

В гараже под «Интрако», [29] где размещалась скромная контора его фирмы, он был через полчаса. Фирма могла бы позволить иметь помещения в «Метрополитарне» или одном из небоскребов у окружной ООН, но ему нравилось это место. У него был свой стиль, а панораму из окна тридцать второго этажа он мог рассматривать бесконечно. Вышел из лифта, кивнул красивой, словно восход солнца над цепью Татр секретарше и без стука вошел в кабинет председателя правления. В собственный кабинет. Игорь уже ожидал его.

— Присаживайся. Ты не в курсе, сколько раз в жизни у женщины случается менопауза? Я, похоже, явлююсь свидетелем уже третьей. А ведь предупреждали меня: не женись на молодой. Черт бы ее подрал.

Вместо ответа Игорь приготовил выпивку. Виски «Катти Сарк», два кусочка льда, немножечко содовой. Напиток подал хозяину кабинета, который за это время вынул из сейфа ноутбук. Оба уселись по обеим сторонам стола.

— А теперь рассказывай, что случилось.

— Хенрика убили ночью с субботы на воскресенье в постройках костёла на Лазенковской.

— И что он, бляха-муха, там делал?

— Принимал участие в групповой терапии. Быть может, его убил один из участников психотерапии, может, кто-то другой, кто знал, что он будет в том месте, и что подозрение падет на кого-нибудь другого. Быть может, это взломщик, как говорит полиция.