Увязнуть в паутине (ЛП), стр. 45

1

С самого утра Шацкий заехал к Олегу на улицу Вильчу. Так случилось, что на выходных никого не убили, и прокурора беспокоило, что если полицейский не доставит ему никаких новых сведений о Теляке, придется заняться наркотиками.

Они пили кофе из пластиковых стаканчиков в буфете полицейской комендатуры. Кузнецов в своей блестящей безрукавке, наброшенной на зеленоватую футболку выглядел ну совсем как валютчик со стадиона. Шацкий в сером костюме — походил на бухгалтера мафии, желающего серьезно поговорить с преступником о делах.

— Фоноскопия для тебя имеется, — сообщил Кузнецов. — К сожалению, не экспертиза, а неофициальное заключение. Лешек сделал мне это по знакомству, обычно же сравнительный материал необходимо записывать в их специальной фоноскопической студии. За нее заплатили бешеные деньги — они заглушили даже шорох электронов в электропроводах — и теперь о других записях не желают даже слышать. Выпендриваются. Но Лешек парень свой. Знаешь, что он все время настраивает пианино? Слух у него просто фантастический, я вообще удивляюсь, что работает на нас.

Шацкий купил бутылку воды, чтобы прополоскать рот после кофе, обладавшего вкусом мокрой тряпки. То ли заварили ячменный, то ли не промывали кофе-машину уже пару лет. Или же и то, и другое.

— Так каков же неофициальный вывод пана Лешека?

— Ты понятия не имеешь, что это за псих; как-то раз я был у него дома, уже не помню, по какой причине. Двухкомнатная квартирка в крупноблочном доме на Урсынове, но ребенок спит вместе с ними, так как вторая комната предназначена исключительно для прослушиваний. Столик и ничего больше; все стены и потолок выложены лотками для яиц, ну, знаешь, теми большими, квадратными…

— Олег, смилуйся, у меня куча работы, а могут подвалить еще больше. Вывод.

Кузнецов заказал очередной кофе.

— Погоди, не пожалеешь.

— Пожалею, — махнув рукой заявил Шацкий.

— И вот как ты думаешь, что он там слушает?

— Ну, раз спрашиваешь, не музыку.

— Жену он слушает.

— Ой какой хороший семьянин. Это уже конец?

— Нет. Он слушает оргазмы собственной жены.

Кузнецов замолчал и триумфально глянул на прокурора.

Шацкий понимал, что прямо сейчас следует кольнуть приятеля точно нацеленным злорадством и закрыть тему, но не мог сдержать любопытства.

— Ну ладно, ты выиграл. Ты хочешь сказать, что они трахаются на тех его яичных лотках?

— Почти. Он заставляет ее мастурбировать в этой комнате и записывает ее стоны. Там никаких помех не должно быть.

Шацкий пожалел, что не прикрыл тему.

— Последний вопрос: на кой ляд ему это?

— Ради бабок! Он разработал такую теорию, что женщина, когда кончает, издает особенный звук, частично выходящий за порог слышимости. Он хочет этот звук синтезировать, запатентовать и продавать рекламщикам. Ты понимаешь? Ну вот идет реклама живца [99] по ящику, сравнивают его с тем, с этим, а ты вдруг сходишь с ума от возбуждения, потому что в рекламу вмонтировали тот самый звук. После того идешь в лавку, видишь это пиво, и у тебя тут же встает. И что? Станешь после того покупать другой пивасик? Можешь смеяться, но что-то в этом есть.

— Я даже знаю, что конкретно. Драма ребенка, вынужденного спать с родителями…

Кузнецов покачал головой, наверняка размышляя о том, а мог бы сам он заработать на кончающих рекламах, после чего вынул из кармана безрукавки блокнот.

— Лешек на девяносто процентов уверен, что голос, говорящий «папочка», это голос Квятковской. Варшавский акцент, характерная интонация, несколько приближенная к французской — вполне возможно, что девица когда-то проживала во Франции — и слегка заглушенная «р». Но только на девяносто процентов, потому что сравнительный материал был рабочим. Жену Теляка он решительно исключил, Ярчик, собственно говоря, тоже, хотя тут обнаружил много общих моментов. Он утверждает, что обе — и Квятковская, и Ярчик — должны быть варшавянками как минимум во втором поколении, причем — живущими в центре. И у них похожий, весьма высокий, окрас голоса.

Шацкий наморщил брови.

— Не шути. Ты никогда не сможешь уболтать меня, что по акценту можно узнать, кто живет в центре, а кто на Праге.

— Так я и сам удивлялся. Явно не тогда, когда живешь тут пару-тройку лет, но если твои дед с бабкой жили здесь — тогда да. Неплохо, а?

Шацкий автоматически согласился, размышляя над тем: а вот интересно, перехватила ли дочка, с рождения проживающая на Праге, пролетарский выговор правого берега Вислы?

Они еще поговорили о следствии, но Кузнецову особо сказать было и нечего. Только сегодня он встретится с финансовым консультантом Теляка; ага, еще он послал человека найти знакомых Теляка из техникума и политехнического института, чтобы тот порасспрашивал о давних любовных увлечениях покойниого. А под конец, когда Шацкий попросил полицейского как можно скорее найти акты расследования еще 1987 года, они поссорились.

— Не может быть и речи, — пошел в отказ Кузнецов, поглощая булку с кремом. — Никакой, курва, речи.

— Олег, пожалуйста.

— Напиши письмо коменданту. Ты всегда был настырным, но в этом следствии переходишь самого себя. Вот напиши на листке все, о чем до сих пор ты меня просил сделать, и сам увидишь. Нет, не может быть и речи. Или направь требование в полицейский архив. Недели через три все будет готово. Я же заниматься этим не собираюсь.

Шацкий поправил манжеты сорочки. Он прекрасно понимал, что приятель был прав. Но интуиция подсказывала, что этот след необходимо проверить как можно скорее.

— Ну в последний раз, честное слово, — просящим голосом произнес он.

Кузнецов только пожал плечами.

— Это тебе повезло, что мой приятель работает в архиве, — буркнул он наконец.

— Вот почему меня это не удивляет? — подумал Шацкий.

2

Янина Хорко — к счастью — выглядела, как и всегда некрасивой. На сей раз она умело подчеркнула полное отсутствие красоты с помощью черных брюк с тщательно заглаженной стрелкой и серой вязаной блузки с громадных размеров брошью из кожи. Так что Шаций мог расслабиться и во время беседы глядеть начальнице в глаза.

— Иногда у меня складывается впечатление, пан прокурор, — бесстрастно цедила та, глядя на прокурора слоно на отстающий кусок обоев, — будто бы у пана, в свою очередь, складывается впечатление, что пан у меня пользуется некими особенными предпочтениями. Так вот, впечатление это ошибочное.

Шацкий был счастлив. Вот если бы она снова начала заигрывать и бросать на него значительные взгляды, пришлось бы менять работу. Какое облегчение!

— Среда, — ответил он.

— При чем тут среда? — спросила Хорко.

— По нескольким причинам… — начал было он, но снизил голос, так как в кабинете раздалось пикание, сигнализирующее приход эсэмэски: он забыл отключить телефон.

— Можете посмотреть, — злорадно оскалилась начальница. — А вдруг это кто-то признался в вине.

Шацкий глянул. «Понимаю, что глупо, но со вчерашнего дня страшно полюбила свои новые сандалии. Угадай, почему. Кофе? Мо».

— Это личное сообщение, — сказал Шацкий, делая вид, что не замечает мины начальницы. — Во-первых, мне нужно еще два дня, чтобы покопаться в деле Теляка, во-вторых, мне нужно подготовиться к процессу Глинского, а в-третьих, у меня куча бумажной работы.

— Не смешите меня, у каждого куча.

— В-четвертых, не думаю, чтобы над этим делом должно было бы работать уж столько человек, — сказал Теодор, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более деликатно.

Хорко глянула в окно, выдула верхнюю губу и тихонько фыркнула.

— Притворюсь, что вот этого не слышала, — заявила она, не глядя на подчиненного, — в противном случае, мне пришлось бы согласиться с тем, что пан оспаривает то, как я руковожу работой прокуратуры. Либо, что вы сомневаетесь в компетентности собственных коллег. Ведь вы имели в виду не это?