Правда о войне 1812 года, стр. 4
Ровно за три недели до вступления французов в Москву (24 августа 1812 г.) граф Ростопчин писал Багратиону: «Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву. Народ здешний… решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему (Наполеону — прим. авт.) дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазины хлеба, ибо он найдет уголь и золу». (Понасенков Е. Указ. соч., с. 63).
Подобные проекты не могли устроить Кутузова: Наполеон, не задержавшись в сгоревшей столице, мог продолжить преследование русской армии, или пойти на Петербург (такие планы у императора действительно были), в случае чего очередная отставка ему была гарантирована. Поэтому-то Кутузов до последнего момента создавал видимость готовящейся обороны Москвы, о чём сообщал губернатору, которого на совет в деревни Фили просто не пригласили, а о сдаче столицы сообщили только в последние часы.
Уже в первую же ночь, как была занята столица, начались пожары (приказы о поджогах были наспех отданы лично Ростопчиным; см. Тартаковский А. Обманутый Герострат. // Родина, № 6 — 7, с. 88 — 93), а поскольку фельдмаршал приказал вывести все пожарные трубы, то их тушение было невероятно затруднено. Солдаты французской Императорской гвардии, не прерываясь на сон, несколько дней подряд боролись с огнем. Им удалось спасти несколько кварталов и Воспитательный дом, но только дождь смог покончить со стихией.
Однако, прикрывая своё неумение военного чисто восточными методами, Кутузов не задумывался о цене. Благодаря обману Кутузова столичные власти не успели эвакуировать ни арсенала, ни государственных реликвий, ни раненых под Бородиным: несколько тысяч русских солдат заживо сгорели в московском пожаре. Французский офицер Цезар Ложье вспоминал: «среди всех этих зрелищ самое ужасное, самое плачевное — пожар больниц. Там было более 20,000 тяжело больных и раненых русских солдат. Только что пламя охватило эти здания, как из открытых окон послышались страшные крики: несчастные двигались, как призраки, и после, томительных, мучительных колебаний, бросаются вниз. Таким образом, погибло 10,000 больных и раненых — т. е. приблизительно половина». Ермолов с горечью говорил о тех событиях: «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля». (Понасенков Е. Указ. соч., с. 63 — 64).
Малоярославец: очередное поражение русских
После сдачи столицы армия по плану, разработанному всё тем же полковником Толем, отошла в Тарутинский лагерь. Неизвестно: сколько бы Кутузов там простоял, если бы начавшиеся холода не заставили Наполеона выйти из Москвы и пойти во фланг Тарутинскому лагерю. Он рассчитывал нанести поражение главной русской армии, чтобы обезопасить свой тыл во время дальнейшего отхода на зимние квартиры к Смоленску и Вильно.
Армейская разведка Кутузова была налажена из рук вон плохо: манёвр французов был замечен по чистой случайности одним партизанским разъездом (причём, его командир не сразу разобрался в том, что происходит).
Когда о движении французов доложили Кутузову, тот, по выражению присутствующего штабного офицера, «сплюнул так близко от лица докладчика, что тому пришлось вытираться». Кутузов попытался преградить путь Наполеона под Малоярославцем, но сражение русскими было проиграно, город взят, и главнокомандующий вновь приказал отступить. Наполеон принял решение идти на зимние квартиры к Смоленску и Вильно: преследовать Кутузова дальше просто не имело смысла: даже в русском штабе не знали, какой пункт Кутузов сочтёт пределом возможного отхода. (Там же).
Низкая месть: Кутузов — спаситель Наполеона
Однако великий полководец не предполагал, какие преграды ему придётся преодолеть: его армия ещё никогда не попадала в 30-градусный мороз при отсутствии развитой европейской городской системы и невозможности поставок продовольствия в виду отсутствия внутреннего рынка (в предшествующих кампаниях французы закупали провизию на месте).
Полное окружение армии Наполеона на р. Березине было неминуемо: на противоположном берегу деморализованной Великой армии путь преградила, армия Чичагова, с флангов — корпуса Петра Христиановича Витгенштейна и Платова, с тыла — основные силы русских (армия Кутузова).
С самого начала кампании войска Чичагова и Витгенштейна образовали фланги театра военных действий, которым противостояли французские и австрийские силы. В ходе боевых действий нашим частям удалось потеснить наполеоновских маршалов, и в соответствии с планом, разработанным в Петербурге и одобренным Кутузовым, им предстояло соединиться, преградив, тем самым, путь центральной группировке армии вторжения.
Знаменитый военный теоретик Карл Клаузевиц (в 1812 г. находился при русской армии) авторитетно заявлял: «Никогда не встречалось столь благоприятного случая, как этот, чтобы заставить капитулировать целую армию в открытом поле». (Там же). Тем не менее, Наполеону удалось спокойно навести понтоны и переправить основную часть войск.
Здесь вступает в силу фактор роли личности в истории. Дело в том, что Кутузов остановил марш и в течение нескольких дней не двигался с места, он практически перестал даже координировать действия групп обхвата! Выставив небольшие силы на флангах, Наполеон смог легко провести манёвр против оставшегося в меньшинстве Чичагова. Таким образом, помимо широко сегодня известного титула «Спасителя Отечества» Кутузову весьма подошёл бы и звучный титул «Спаситель Наполеона». В чём же дело? Некоторые историки грешили даже на то, что масон Кутузов мог помочь «братьям», но всё оказалось куда проще. «А ларчик просто открывался», говорил И.А. Крылов; «Человечество совершило два падения: один раз — в грех, а другой — в банальность» — говорил М. Хайдеггер. Кутузов просто подставил своего недавнего «обидчика». Этот факт был широко известен современникам.
Рассудив, что деморализованные воска Наполеона и так оставят пределы «Великороссии», а ему как главнокомандующему в любом случае достанутся лавры победителя, Кутузов, по выражению одного очевидца, просто не стал лишний раз «дразнить раненного тигра», а отпустил его, заодно расправившись с Чичаговым. Механизм этой мелочной «расправы» весьма подробно изложил Денис Давыдов: «Кутузов со своей стороны, избегая встречи с Наполеоном и его гвардией, не только не преследовал настойчиво неприятеля, но, оставаясь почти на месте, находился всё время значительно позади. Это не помешало Кутузову писать Чичагову, будто он, Кутузов, уже «на хвосте неприятельских войск», и поощрять Чичагова к решительным действиям. Кутузов, при этом, пускался на очень затейливые хитрости: он помечал свои приказы Чичагову задним числом так, что адмирал ничего понять не мог и делал не раз весьма строгие выговоры курьерам, отвечавшим ему, что они, будучи посланы из главной квартиры гораздо позднее чисел, выставленных в предписаниях, прибывали к нему в своё время. А на самом деле Кутузов всё время оставался на месте в Копысе». (Там же, с. 64).
Так наступила развязка интриги, которая началась весной 1812 г. с замены Кутузова Чичаговым на посту командующего турецким фронтом. Внимательный Жозеф де Местр докладывал своему королю, что именно в этой неприязни «и лежит разгадка всему». А великолепно осведомлённый Давыдов считал, что Кутузов «ненавидел Чичагова за то, что адмирал обнаружил злоупотребления князя во время командования Молдавской армией». Де Местр позже вспоминал: «Кутузов ненавидел адмирала и как соперника, могущего отнять у него часть славы, и как моряка сведущего в сухопутной войне. Посему он ничего не упустил, дабы помешать ему и погубить. Если бы Наполеон командовал русскими, то уж конечно, взял бы в плен себя самого». (Там же; Троицкий, 2002, с. 311).