Умм, или Исида среди Неспасенных, стр. 34
– До деревни – наперегонки.
Глава 11
В рекордное время пробежав стометровку, мы позволили себе сбавить скорость только за углом, а здоровяк из «Ламанчи» остался стоять у открытых ворот, с трудом удерживая за ошейник рассвирепевшего Тайсона, выкрикивая угрозы и размахивая бейсбольной битой.
К деревушке Джиттеринг мы приближались уже трусцой; это было тихое и зеленое, как и полагается деревне, местечко с единственным пабом. Боз хохотнул:
– Во дает! Не собака, а мазерфака!
– Чуть. Это, – выдавил побледневший Зеб. – Не обделался. – Его прошиб пот.
– Вы уж простите, ребята, – сказала я.
– А ты у нас спортсменка, Айсида, – восхищенно протянул Боз.
– Ну, спасибо.
– Тебе бы еще ума побольше: нефиг тормозить, когда эта гребаная собака Баскервилей исходит на дерьмо.
– Говорю же тебе, – напомнила я, – у меня есть подход к животным.
– А головы на плечах нет, – засмеялся Боз.
– Как выражается моя бабушка Иоланда, – я поправила шляпу, стараясь не особенно раздуваться от гордости и тщеславия, – крутая, как яйцо.
– Во-во, бабка знает, что говорит, – согласился он и кивнул в сторону телефонной будки на краю деревни. – Давайте-ка такси вызовем.
Пока Боз набирал указанный на табличке номер, мы с Зебом стояли на стреме, но ни Тайсон, ни его взбешенный хозяин не пустились за нами в погоню. Боз вышел из будки.
– Тот же самый мужик, сейчас подъедет. Говорит, книга для тебя наготове.
– Какая любезность, – сказала я. – Пропусти-ка. – Сделав глубокий вдох и стиснув зубы, я шагнула в будку, где изучила инструкции, а потом высунула голову и одну руку. – Зеб, мелочи дай, пожалуйста.
Посмотрев на меня страдальческим взглядом, Зеб покашлял, но все же вынул монету в пятьдесят пенсов.
– Прости, Господи, – шепнула я, вставила монету в щель и набрала номер, который значился на листке для записей в «Ламанче».
Боз и Зеб, не веря своим глазам, наблюдали через стекло.
– Доброе утро, – ответил приятный женский голос.
Я вздрогнула, хотя мысленно подготовила себя к тому, что услышу человеческую речь; после многолетнего использования телефона исключительно в качестве телеграфа меня охватил легкий мандраж, когда в трубке зазвучал не гудок, а словесный ответ.
– Оздоровительный центр при загородном клубе Клиссолда, – сердечно продолжал голос – Чем могу помочь?
«Я ее беспокою», – сказала я про себя и с трудом удержалась, чтобы не попросить к телефону Мораг.
– Как вы сказали? – переспросила я.
– Оздоровительный центр при загородном клубе Клиссолда, – повторил тот же голос, но уже с меньшей сердечностью.
Выговор был явно английский, но это и все, что мне удалось определить.
– Ой, я же звоню… м-м-м… в Шотландию. – Пришлось изобразить волнение.
– Вы ошиблись номером. – Дамочку позабавил мой ответ. – Может быть, неправильно набран код? Мы находимся в графстве Сомерсет.
– Правда? – У меня получилось довольно живо. – А в каком месте? Сомерсет я знаю как свои пять пальцев, – солгала я.
– Даджен-Магна, поблизости от Веллза.
– Как же, как же! – Моя радость была неискренней, но вполне убедительной. – Знакомые места. Я там… ах ты, деньги кончились. – Трубка со щелчком легла на рычаг.
Зеб не на шутку встревожился. Он покосился на телефонный аппарат.
– Разве тебе не… – начал он.
– Сомерсет! – объявила я им с Бозом, и в тот же миг на дороге, среди зелени, показалось знакомое такси.
Как ни странно, поджог фабрики по переработке водорослей способствовал тому, что наша вера не осталась блажью горстки чудаков. Мой дедушка предпочел бы не ворошить это дело, однако стряпчие, взявшиеся довести тяжбу до конца, не проявили должной гуманности. Виновники возгорания были задержаны, им тут же предъявили обвинение, а когда дело дошло до суда, Сальвадору и его женам волей-неволей пришлось выступить в качестве свидетелей.
К тому времени дед взял за правило ходить в черных одеждах, а выбираясь за пределы фермы в Ласкентайре, непременно надевал широкополую черную шляпу. В таком виде, да еще с длинными (и к тому времени уже белыми как лунь) волосами и окладистой седой бородой, в сопровождении обеих сестер, которые по такому случаю нарядились в самые яркие, узорчатые сари, он и явился в суд городка Сторноуэй. Газетчики были тут как тут; наш Основатель не выносил огласки, но был бессилен им помешать; стоит ли говорить, что его отказ общаться с журналистами местной «Сторноуэй газетт» и даже со специальным корреспондентом «Дейли диспетч», прибывшим из Глазго, только подогрел любопытство прессы (а из-за слухов о нашем Основателе и его знойных наложницах любопытство и без того било ключом).
Дед сумел-таки остаться в тени: широкополая шляпа сослужила ему добрую службу, защитив от назойливых фоторепортеров; к тому же их аппаратура была в те годы весьма громоздкой и не позволяла снимать идущего быстрым шагом человека прямо на улице, исподтишка да еще под проливным дождем. Ему удалось обойти тему двоеженства и вообще отвести провокационные вопросы по поводу конкретного характера отношений с двумя женщинами, но когда речь зашла о новом вероучении, Сальвадор стал более словоохотлив, и в результате кое-какие его заявления, хотя и претерпевшие обычную метаморфозу по пути из зала суда на газетные полосы, задели душевные струны некой четы из Эдинбурга – Сесила и Герти Поссил, однако мой дедушка в ту пору еще об этом не знал.
Когда на свидетельское место вызвали Аасни, а потом и Жобелию, они не смогли (то есть не пожелали) сообщить ничего путного: их знание английского и гаэльского – в то время уже вполне приличное – резко пошло на убыль в зале суда. Когда же судья затребовал переводчика, оказалось, что в этом качестве способны выступить только члены семьи Азис; защита не сразу решила, насколько приемлем такой вариант, но в конечном счете это не сыграло никакой роли, потому что члены семьи наотрез отказались выслушивать, а тем более переводить слова двух наглых, бесстыжих потаскух, которые некогда приходились им родней, и даже предупреждение об ответственности за неуважение к суду не поколебало решимости Азисов.
Столкнувшись с таким препятствием в ходе судебного процесса, который, по сути, вертелся вокруг никому не нужной фабрики, шериф графства не стал проявлять настойчивость – Аасни и Жобелию освободили от дачи свидетельских показаний.
Сальвадор, не водивший знакомства с семейством Азисов, гневно осудил такую черствость по отношению к дочерям рода (самим дочерям это было по барабану) и поклялся за версту обходить новый семейный магазин в Сторноуэе, а потом и лавку в Тарберте. Эта клятва приобрела, можно сказать, силу заповеди и, по мере того как Азисы расширяли свой бизнес, открывая все новые и новые торговые точки, распространилась на все предприятия розничной торговли – так уж, на всякий случай.
Разбирательство завершилось; жалкие, даром что строго одетые подсудимые, которым инкриминировался поджог фабрики, совершенный в состоянии алкогольного опьянения, не были ни осуждены, ни оправданы: их отпустили «за недоказанностью» – типично шотландский вердикт, который на языке закона означает то же самое, что «не виновен», но негласно подразумевает: «скорей всего, облажался, но доказать трудно»; преимущество этой формулировки заключается в том, что она, во-первых, расцвечивает ноткой неуверенности скучные черно-белые категории, типа «виновен / невиновен», «законопослушный гражданин / криминальный тип», «хороший / плохой», а во-вторых, дает общественности обильную пищу для пересудов и подозрений, чтобы обвиняемые впредь не зарывались.
Дедушка и сестры вернулись в Ласкентайр, на ферму; Сальвадор, как и прежде, занимался скотоводством на пару с мистером Мак-Илоуном, много читал, работал над собой и создавал «Правописание», а сестры разъезжали по островам в автолавке, что когда-то служила передвижной библиотекой, помаленьку мошенничали, но едва сводили концы с концами. Когда наступило лето сорок девятого (для деда – первое лето на островах), сестры обнаружили, что идут ноздря в ноздрю: обе заметно округлились. Сальвадор, конечно, преисполнился мужской гордости, но в то же время стал раздумывать, как они смогут прокормить два лишних рта, – и тут появились Поссилы.