Канал Грез, стр. 37

Потом ее, избитую, полуоглушенную, напуганную, что сейчас ее вырвет, что они ее утопят, втащили, подталкивая сзади, по трапу на главную палубу. Она бросила прощальный взгляд на футляр с виолончелью, который остался на дне катамарана.

Сукре и сопровождавший его боевик встретили еще одного боевика у дверей в салон «Надии». Сукре открыл дверь. Она увидела Филиппа и остальных пленников. Заметила на его лице выражение облегчения. Закрыла глаза и потрясла головой.

Ее ввели в салон. Затем Сукре подошел к миссис Блевинс, взял ее под локоть, а заодно прихватил и Мари Булар. Он подтащил их к бару и, так же как и всем мужчинам, связал руки.

Никто в помещении не разговаривал. Сукре поставил обеих женщин на колени перед стойкой бара, словно перед алтарем. А в дальнем конце комнаты тремя кружками, лицом наружу, стояли на коленях корейцы, североафриканцы и остатки команды; по-видимому, они были связаны друг с другом. Один из лжевенсеристов заканчивал связывать корейцев, которые составляли самую большую из трех групп. Люди испуганными глазами следили за происходящим. Сукре о чем-то переговорил с боевиком, который стоял за стойкой бара за крупнокалиберным пулеметом, затем подошел к самому большому кружку и похлопал по плечу боевика, который только что закончил связывать пленников. Теперь Хисако следила за происходящим; глаза ее были широко раскрыты от боли и ужаса, ее мутило, желудок сводило болью от полученного удара. Она увидела, как Сукре делает вид, что проверяет, как связаны люди в дальнем кругу. Увидела, как он вынул гранату, хотя, казалось, больше никто этого не заметил. Увидела, как он пошел ко второй группе. Боевик за ее спиной сильнее стиснул ее связанные руки.

Кто-то из первого круга, очевидно, что-то почувствовал. Он выкрикнул несколько слов по-корейски и завизжал; в отчаянной попытке встать с полу он даже приподнял за собой соседей по связанному кружку, а остальные смотрели на это, ничего не понимая. Сукре подскочил ко второму кругу, бросил в середину гранату, потом повторил то же самое с последним, после чего отбежал к двери. Кают-компания наполнилась воплями. Сукре вместе с боевиком, только что связывавшим пленников, нырнул за диванчик. Другой, который держал Хисако, отодвинулся в сторонку, укрывшись за дверью. Пулеметчик нырнул под стойку бара.

Взрыв был более приглушенным, чем в тот раз, когда с боевиками сражался Оррик. Хисако наблюдала за происходящим. В момент взрыва ее глаза на мгновение закрылись, но она видела, как круг людей приподнялся, видела, как на другом конце взорвалось красное облако. Второй круг почти успел подняться с колен; некоторых ранило осколками от первого взрыва, однако почти все стояли. Ее взгляд упал на Леккаса, который что-то кричал остальным и вслепую нашаривал ботинком гранату у себя за спиной, чтобы пинком отшвырнуть ее. Не успел грохот первого взрыва смениться криками и стонами раненых первой группы, как взорвалась вторая граната, расшвыривая по салону людей и оторванные ноги. С потолка посыпались клочья кровавого мяса, что-то просвистело у нее мимо левого уха. Люди в третьей группе почти все успели вскочить; грянувший взрыв срезал им ноги, как косой.

Заработал крупнокалиберный пулемет; Сукре и боевик, который связывал пленников, вынырнули из-за двери и тоже начали стрелять. Боевик, державший Хисако, протолкнул ее вперед и начал стрелять из своего «узи»; трескучий, сверлящий звук раздавался у самой ее головы.

Филипп, Брукман, Эндо и Блевинс пытались встать на ноги. Мари Булар и миссис Блевинс стояли на коленях и дрожали так, как будто их сотрясал самый звук выстрелов. Миссис Блевинс пыталась оглянуться назад, чтобы увидеть мужа. Мандамуса Хисако увидеть не смогла. Весь салон плавал в густом дыму, как в тумане.

Увидев, что офицеры встают, Сукре, не снимая пальца с курка, повернул ствол к ним. Брукмана отбросило назад, словно отдернуло тросом; Филиппу разворотило живот, и он сложился пополам. Она закрыла глаза.

Она открыла глаза снова, когда сквозь звук стрельбы услышала, как закричала миссис Блевинс. Женщина метнулась сквозь ряд поваленных стульев к своему мужу; он лежал на боку, его рубашка была пропитана кровью. Она так и упала на него. Сукре продолжал стрелять, блузка миссис Блевинс прорвалась в четырех или пяти местах. Одновременно с нею вскочила и Мари Булар и бросилась на Сукре; боевик, державший Хисако, повел стволом «узи» чуть-чуть в сторону, и женщина упала в грохоте и облаке дыма.

Они покончили со всеми мужчинами. Господин Мандамус чудом остался невредим и протестовал до последнего, пока Сукре не заставил его замолчать одним выстрелом из своего пистолета. Солдаты решили, что обе другие женщины мертвы. Они бросили Хисако на пол и сорвали с нее юкату.

Они собирались изнасиловать ее тут же, но вместо этого потащили за ноги по коридору в телевизионную каюту: в салоне было не продохнуть от удушливого едкого дыма.

Форс-мажор [53]

Глава 9

АГУАСЕРОС

Ее пальцы начинали болеть от каждого прикосновения к виолончели.

Прежде чем разойтись, демонстранты собрались вместе, чтобы проверить, кто арестован или ранен. Один из студентов вызвался отправиться с группой, которая должна была проводить полицейские автобусы до города и выяснить, что случилось с теми, кого они недосчитались. Остальные должны были вернуться на машинах и нанятых микроавтобусах.

Она обнаружила, что без всякого труда может хранить молчание; никто даже не заметил пережитого ею потрясения. Все остальные испытывали воодушевление, радуясь, что отделались всего лишь красными глазами да сопливыми носами. Они болтали, вновь переживая и пересказывая случившееся. Похоже, никто ничего не слышал про мертвого полицейского.

Они пошли в тот же бар, в котором встретились в прошлый раз. Она зашла в туалет, где ее вырвало.

По телевизору показывали новости; столкновение около аэропорта было главной новостью, сенсацией – убитый полицейский. Мнения студенческой компании разделились; одни сами пострадали от дубинок или знали людей, которым во время беспорядков в университете, на демонстрациях в аэропорту или на митингах против вьетнамской войны полицейские сломали руки, эти цедили сквозь зубы, что полицейский, скорее всего, получил по заслугам, а возможно, это вообще было делом рук другого полицейского, который в разгар боя свел с ним старые счеты… другие, подобно Хисако, отмалчивались.

Она ушла как можно раньше, кашляя и ссылаясь на головную боль. Дома она сидела в темноте, уставившись на прихотливые отсветы городских огней, просачивающиеся на стены и потолок сквозь оконные жалюзи. Она все еще смотрела на белые и оранжевые полосы, когда те начали постепенно бледнеть в предрассветном полумраке наступающего дня.

Она не знала что делать: признаться, сбежать или просто притвориться, будто ничего не произошло…

Она не знала, что заставило ее сделать это. Гнев и боль, возможно, но что в этом особенного? Наверное, там были сотни людей, еще более разгневанных и больнее побитых, чем она. Однако они никого не убили.

Что же в ней есть такое, что толкнуло ее на это? Обыкновенно она не проявляла склонности к насилию; иногда ее обвиняли в том, что она бросается в музыку, точно в сражение, что ее смычок и пальцы чересчур агрессивны, но ведь это (она засунула руки под мышки и уставилась на серый рассвет) все-таки не убийство.

Она все еще не могла поверить, что сделала это, но память, живая и кровоточащая, как привкус и запах газа, говорила иное. Память засела не только в мозгу, но даже в костях и в пальцах. Пальцы помнили, как хрустнуло под ними, когда они вонзились в горло; пальцы вновь начинали болеть при одном воспоминании о том, как они прогнулись от удара, наткнувшись на чужую кость. Она скорчилась, охватив руками колени и уронив голову; она рыдала, уткнувшись в джинсы и вдавливая пальцы в тело с такой силой, точно хотела их сломать.