Попугай в медвежьей берлоге, стр. 9

Толстощекая выдра уставилась на меня, затем прикрыла глаза, раздумывая над ответом, и разделила вилкой напополам картофельный, щедро смазанный маслом дерун.

– Не знаю. Он хлопнул дверью и убежал…

– Ужас, – сказал я. – Вы кого-нибудь подозреваете?

– Да есть тут у меня недоброжелатели…

Глава 8

Как-то раз, спасаясь от холодного дождя под козырьком универмага «Украина», я встретил Вадима – курсанта Военного института, который изучал с нами арабский язык. Он выбежал из перехода и тоже спрятался под козырьком. Нет хуже города, чем Киев во время дождя… лучше уж снежная буря или невыносимая жара, чем дождь в Киеве. Мы разговорились, Вадим предложил ба?хнуть пива в забегаловке «Е-база» за трамвайными путями.

Мы трепались о жизни. Вадим завязал с арабским языком и военной карьерой, не начав оную. Он устроился корреспондентом в крупное информационное агентство. Он много болтал о своей работе, о командировках, о козле-директоре, о паскудах-политиках, о сотрудниках. Все у него оказывались плохими, только один он хороший! Мы вспоминали университетские годы, точнее, вспоминал только Вадим, ведь мне, не считая пьяной вечеринки, приуроченной к Восьмому марта в столовой Института филологии, и вспомнить-то было нечего.

– А где ты сейчас, кстати? – спросил Вадим.

Мы взяли по третьей кружке пива. Я сделал вид, что не расслышал вопроса, и удалился в туалет.

Когда я вернулся, он снова спросил:

– Где ты работаешь?

– Я? В компании. Нефтяной компании. Контракты, договоры, постоянно в командировках. Да, такие дела. Редко в городе бываю. То Саудовская Аравия, то Бахрейн, то Йемен, на днях из Лондона вернулся. В Каир вот собираюсь послезавтра.

– Странно, – сказал Вадим.

– Что странного?

– Я с Сашкой встречался, – сказал Вадим. – Сашка говорит, что ты на полставки в КИМО преподаешь…

– Сашка? Этот балабол?! Трепло, господи, какое же он трепло! Я такого трепла в жизни не видел. Он всю дорогу в институте пургу гнал. Брехло, ну и хрен с ним! Помнишь, как у него изо рта воняло?! Только он рот откроет – все разбегаются.

Мы чокнулись и выпили.

– Так ты не преподаешь? – спросил Вадим.

– Преподавать? Нет, только не я. Институт – как сон дурной, отучился – и слава богу. Чтоб я каких-то тугодумов учил за гроши? За копейки эти?! Нет, это не для меня. Только время впустую тратить.

– Мне казалось, тебе нравилось учиться. Постоянно учебники таскал, с преподавателями спорил.

– Это от скуки. От безделья. Ничего подобного. Ненавижу эти морды, я вечно прогуливал…

– Ты? Да ты на всех лекциях был! – Вадим нагловато хохотнул и пошел в туалет.

Я прижал к груди дешевый дерматиновый портфельчик и незаметно выскользнул в дождь.

Глава 9

Всю ночь я пил кипяток и работал над учебником для первого курса. Работа продвигалась медленно. Иногда я дремал. Очень хотелось колбасы, сыра, красной рыбы, пельменей, горохового супа с ребрышками, заварных пирожных или, скажем, двойной, нет, тройной, порции ленивых вареников со стаканом сметаны. Из общего холодильника на кухне воровать не хотелось. Жильцы в последнее время жаловались на пропажу продуктов. А я всего-то похитил горсть макарон, две булочки и полпакета невкусного томатного сока. Таксист успел приврать, что у него сперли четыре сосиски, не брал никто его пресные испорченные сосиски, он сам их слопал и забыл!

В комнате Танечки кричал ребенок. Рассвет застал меня на кухне, когда я в очередной раз поставил кипятить чайник. Теперь жильцы прятали кофе, чай и сахар у себя в комнатах. Угрюмый молдаванин в несвежем нижнем белье готовил себе яичницу. Мы никогда не здоровались. Он не замечал меня, я бы тоже рад не замечать его, но от него исходило зловоние, как от тысячи гниющих ворон.

Позавтракав кипятком с кипятком, я дождался восьми и поехал на первую пару КИМО. Третий курс. Очень хотелось есть и спать. С трудом поднявшись на третий этаж, я поздоровался со студентами, достал из портфеля подготовленный материал и подошел к доске. Вызвав отвечать самую наглую студентку, крашеную длинноногую блондинку, я принялся диктовать ей текст о выращивании оливок в арабских странах. Она медленно, нехотя скользила синим маркером по доске и все время оборачивалась то на меня, то на студентов.

– Пишите и не вертитесь, – излишне резко сказал я.

Внезапно она кинула маркер на учительский стол и подошла вплотную ко мне. У меня сбилось дыхание. Я вдыхал аромат ее дорогих духов и чувствовал, как ее феромоны буквально разъедают мою кожу. Она смотрела на меня ясными голубыми глазами ребенка, который душит щенка насмерть, потому что тот не желает повиноваться.

– Вы думаете, я не умею писать? – спросила она с вызовом.

– Я полагаю, что вы только в первом предложении совершили четыре ошибки, – сдержал я натиск. – Пожалуйста, Карина, продолжайте…

О, как же невыносимо знать, что такую стерву назвали таким прекрасным именем – Карина. Подходит ли это имя блондинкам? Конечно нет, мне хотелось спросить Карину не о том, почему она написала хамзу без подставки, или почему она пропустила артикль, или поставила касру вместо фэтхи… [14] о нет! Но о том, почему она решила перекраситься в блондинку и о ногах ее матери. Такие же они длинные, ровные и худые, как у нее? Эти чудные ножки, которые я частенько по ночам представлял на своих плечах. Карина!

– Вы не учитель, – сказала Карина.

– Почему? – спросил я. Глупый вопрос, я слил все преимущество. Оставалось лишь капитулировать.

Аудитория притихла, они ждали, что Карина пустит мне кровь. Это был лишь вопрос времени. Студенты жаждали моей крови, унижения и позора. Я не должен был поддаваться на подобные провокации. «Зеленый преподавателишка, вздернись!» – вот о чем шептались эти скоты.

– Потому что учителю не может быть двадцать два года, – ответила Карина.

– Мне еще нет двадцати двух. Двадцать два мне будет в конце ноября.

– У вас нет опыта.

– У меня есть знания…

– Чему может научить двадцатидвухлетний паренек?

В аудитории раздались смешки. Студенты оживились.

Чему бы я мог научить тебя в своей комнатушке?

Я бы пустил тебя в мир своих фантазий и уверяю, тебе бы там не понравилось. Ты бы ползала на коленях с голой, раскрасневшейся от ударов ремня задницей. Или понравилось бы?!

От недосыпания мой язык заплетался, я плохо слышал, мало соображал и нервничал. Вы все заметили, что я нервничаю?! Ну, так знайте, я вас боюсь и ненавижу. Всех до единого.

– Пожалуйста, продолжайте писать, – снова попросил я.

– Не буду, – сказала Карина и уселась на учительский стол.

– Тогда хорошо, – кивнул я и принялся складывать материалы в многострадальный дерматиновый портфельчик. – Тогда ладно. Прощайте.

И я не блефовал, я действительно хотел уйти прямо в начале пары.

– Не уходите! – попросили студенты.

– Не обижайтесь, – сказала Карина и спешно взяла маркер. – Извините, видите, я уже пишу…

Испытующе посмотрев на студентов, я на мгновение задержался в дверях.

– К следующей паре подготовьте текст про чертовы оливки. Синонимы, антонимы, грамматический разбор, устный пересказ и диктант, все как обычно. Пусть староста группы возьмет копию текста на кафедре.

– Это я староста! – сказала Карина.

Хлопнув дверью, я поспешил в туалет, поставил портфель на кафель, наклонился над умывальником и несколько раз умылся ледяной водой. Затем испил ледяной воды. Из коридора донесся быстрый цокот каблучков.

Я переждал, пока цокот утихнет, и осторожно выглянул: коридор, залитый холодным солнечным светом, пустовал.

В тесной курилке я встретил друзей не разлей вода: двух профессоров английского и преподавателя немецкого. Больше всего мне в них нравилось то, что они держались особняком, вели себя непринужденно и независимо. Они любезно пригласили меня покурить. Преподаватель немецкого языка курил сигарету в длинном деревянном мундштуке с золотым ободком и рассказывал о командировке в Берлин. Я слушал и кивал, когда надо, когда надо – улыбался. Потом лысый профессор английского языка, с черепом яйцеобразной формы, посетовал на напряженный график: из-за дополнительной работы в Академии при президенте Украины ему приходилось вести четырнадцать пар в неделю. Я слушал и кивал, кивал и слушал, когда надо скромно улыбался. Все понятно! У меня и у самого столько работы, что еле успеваю!