Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле, стр. 25

Я вошла в ресторан, повторяя: «Извини, извини, извини».

Казалось, Арчи ничуть не был огорчен.

— Я начал немного беспокоиться, — сказал он. — Давай возьмем что-нибудь поесть.

Однако вечером в постели он спросил:

— Ты спишь?

— Спала, — произнесла я нашу стандартную шутку.

— Ты не будешь больше опаздывать, милая? — Он погладил меня по волосам. — Ведь это говорит людям, о которых ты призвана заботиться, что они не могут на тебя рассчитывать. Это вовсе не то, что ты собираешься поведать людям о себе — особенно теперь, когда твой отец болен.

— Ты прав, — сказала я. И попросила его помочь мне.

— Ты должна думать о человеке, судьба которого в немалой степени зависит от тебя. Я имею в виду Путтермана.

Я встретила Софи в «Тортилла Флэтс», где мой бывший дружок Джейми работал барменом и решал, то ли открывать свой собственный ресторан, то ли стать кинорежиссером, то ли вернуться в медицинское училище. Теперь мы были друзьями, хотя я не видела его с тех пор, как вернулась к Арчи. Когда я оповестила об этом Арчи, лицо его не изменилось. Он лишь посмотрел как-то потом на Софи с выражением, говорившим: «Присматривай за ней». А она пожала плечами, как бы отвечая: «Я делаю все, что в моих силах».

За столиком мы беседовали с ней обо всем, кроме Арчи, пока не пошли по второму кругу.

— Поскольку ты ни разу не заикнулась о сексе, никаких перемен к лучшему у тебя в этой области, надо думать, не произошло, — заметила Софи.

Я сказала, что это уже не так важно, как прежде.

— Важно, — ответила она.

Мы с Арчи поехали на его ферму в пятницу поздно вечером. Мне хотелось спать, но я крепилась изо всех сил, чтобы поговорить с ним, пока он вел машину. Он не просил меня играть в старые игры автомобилистов — «Названия столиц», «Имена президентов», «Двадцать вопросов» или «Привидения», — которые вкупе раскрывали недостаток моих знаний по каждому предмету. Вместо этого он пытливо расспрашивал меня об отце: какая черта его характера восхищала меня больше всего (самообладание); какое выражение он употреблял, воспитывая меня, чаще других («избегай легких путей»); какое мое самое раннее воспоминание о нем (как во время парада я сидела у него на плечах).

Арчи сказал: «Когда-нибудь у нас будет своя маленькая девочка», и мои глаза в темноте чуть не вылезли из орбит.

Когда мы проснулись, моросил прохладный дождик. Мы позавтракали — время было уже обеденное, — а потом долго бродили по городу. Я зашла в магазин «Рыба и рыболовные принадлежности», хотела сделать себе серьги из блесен, но они все были слишком блестящие или слишком характерной для блесен формы.

После полудня Арчи развел очаг. Я читала Путтермана, Арчи читал новую книгу Микки. Ближе к вечеру мы оба подустали.

Арчи сказал:

— Не сходить ли нам куда-нибудь поужинать и не заглянуть ли потом в кино?

Я ответила:

— Лучшего плана и придумать невозможно.

Он предложил, чтобы к нам присоединился его друг, профессор Колдуэлл. Я скорчила гримасу.

— Ты сейчас похожа на Элизабет, когда ей было тринадцать лет, — сказал он.

— Колдуэлл выглядит на все сто тринадцать, — отозвалась я.

— Не придавай такого значения возрасту.

— У него дурные манеры. Он любит перебивать.

— Он неотразим, когда начинает рассказывать о Фицджеральде. Он написал о нем лучшую книгу: «Скотт на войне».

— Я непременно прочитаю ее.

Арчи покачал головой.

— Он никогда ни о чем меня не спрашивает, — не унимаюсь я. — Похоже, что он вообще меня не замечает. Я просто твоя малышка. Порочная молодая особа, сидящая по другую сторону стола.

Арчи поцеловал меня и сказал:

— Ты и есть порочная молодая особа.

5

Я планировала провести долгий четвертый июльский уикенд с родителями, а не с Арчи и чувствовала себя виноватой перед ним. Я объяснила ему ситуацию, но речь моя звучала так сбивчиво, что сначала он подумал, будто я приглашаю его с собой.

— Да-да, ты хочешь побыть со своей семьей, — спохватился он и предложил взять его машину, чтобы не ехать автобусом.

— Спасибо, — ответила я. — Мой брат приедет из Бостона и заберет меня.

Я попыталась представить себе реакцию родителей при виде сворачивающего на наш подъездной путь шикарного «линкольна».

— Я все думаю, как рассказать о нас родителям, — сказала я.

— Ну и как же? — спросил он и передразнил меня: — Хорошие новости, папа. Я опять с этим славным парнем Арчи.

Я промолчала.

— А что? — не унимался он. — По-твоему, я — плохая новость?

— А скажи, — поинтересовалась я, — если бы Элизабет гуляла с каким-нибудь мужчиной, который на двадцать восемь лет старше ее, тебя бы это не расстроило?

— Твой отец знает меня, — сказал он. — Я не просто «какой-нибудь мужчина». Во всяком случае, я себя таким не считаю.

Я не знала, что мой отец думал об Арчи.

Через несколько месяцев после того, как мы с Арчи расстались, мама упомянула о своей подруге, чья дочь путалась с алкоголиком. Она произнесла слово «алкоголик» так, будто оно находится в одном ряду с понятиями «насильник» и «убийца» и означает психа и дебошира, которого надо «гнать в три шеи».

Отец промолчал, и мне подумалось, что он знал или, по крайней мере, подозревал, что Арчи был алкоголиком.

В пятницу вечером я снесла вниз свою сумку с вещами и бросила ее возле двери. Арчи читал у себя в рабочем кабинете. Я наклонилась, поцеловав его, и сказала:

— Мне пора ехать.

Казалось, он смутился.

— Твой брат приехал?

— Нет, — ответила я, — он заберет меня из квартиры.

— А почему не отсюда?

— Милый, — промолвила я, — я ведь до сих пор ничего не сказала отцу.

— Черт возьми! — вздохнул он. — И Генри тоже не знает? — Он покачал головой и вернулся к книге. Перевернул страницу, хотя я знала, что он не читает.

Так я и стояла, ожидая, что он со мной заговорит. Когда я взглянула на часы, они показывали уже семь — как раз на это время я договорилась с братом.

— Я не собираюсь удерживать тебя, — произнес Арчи, и тон его был жалок.

— Я сейчас как раз подумала о Путтермане, — сказала я.

Он ответил:

— Хотел бы я стать Путтерманом. Хотя бы на время.

— Сначала ты должен перестать быть раздолбаем! — отрезала я.

6

В такси мною овладело беспокойство. Было почти полвосьмого, когда я добралась до дома, но братом там и не пахло. Ни записки в дверях, ни сообщения на автоответчике.

Я позвонила родителям и сказала маме, что мы задерживаемся, а она ответила, как обычно: «Когда бы ты ни приехала, это будет кстати».

Выглянув в окно, выходящее на Одиннадцатую улицу, я принялась наблюдать за молодой семьей, которая, собираясь на уикенд, нагружала свой огромный джип. Внезапно мною овладел страх: как сильно, возможно, болен отец и как мало времени я смогу с ним провести! Я подумала: когда бы мы туда ни приехали, это может оказаться поздно.

Я решила сделать Генри внушение, но он приехал не один — с ним была девушка по имени Ребекка.

Сначала мы не разговаривали. У него в машине был включен приемник, настроенный на волну службы дорожного движения, и Генри говорил в унисон с диктором: «Слушайте наше радио! Вы уделяете нам двадцать две минуты, мы открываем вам целый мир…»

Когда мы проехали Голландский туннель, Ребекка обернулась, чтобы поговорить со мной, и я увидела, что она прехорошенькая, хотя, вероятно, не придавала этому значения: высокая смуглянка с большими черными глазами и крохотным золотым пятнышком на носу.

Ребекка сказала, что она художница-пейзажистка и продает водоочистители, чтобы оплачивать аренду мастерской. Когда она заявила: «Вы тоже должны купить один», я подумала, что она поймала меня на золотое пятнышко. А потом она пояснила, что из-за хлора, свинца и ила вода в Нью-Йорке еще хуже, чем в Бостоне.