Крейсерова соната, стр. 21
– Один глоточек… Вот так… Молодец… – влила в него горячее, сладко-душистое молоко. Он проглотил. Было видно, как растекается по телу горячий глоток, умягчая железное ледяное дыхание. Человек сделал глубокий вдох, словно в нем что-то ожило. Остановившиеся глаза под тяжелыми веками стали оттаивать, веки медленно опускались на серо-голубые, чуть затуманенные глаза.
– Теперь отдохните, поспите…
Она собиралась уложить его тут же, в кухне, на маленьком диванчике. Но человек казался слишком большим, и она ушла в спальню. Перестелила свою постель, набросив свежую простыню. Успела заметить в зеркале свое лицо, в котором померещилось нечто птичье, тревожно-радостное, торопливо-трогательное. Привела из кухни человека и уложила его, накрыв шерстяным теплым пледом. Человек лежал на спине, светлея в сумраке исхудалым, заостренным лицом. Глаза его несколько минут оставались открытыми, в них застыли серебряные точки, прилетевшие из зеркала, а потом веки бесшумно сомкнулись, и он уже спал. Плед медленно вздымался и опускался на его груди.
Аня сидела у его изголовья, и было ей печально, и было ей странно, и было ей хорошо. Она опять почувствовала, что действует согласно чьему-то предначертанию. В рукописи, которая кем-то о ней написана, только что были прочитаны строчки про молоко, про мед, про фамильную серебряную ложку с потемнелой прабабушкиной монограммой. И что там еще впереди?..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На тайную встречу, подальше от глаз президентской разведки, в глубоких подземных нишах собора сошлись союзники и осторожные заговорщики Мэр и Плинтус. Сидели в крохотном кабинете, затерянном среди подземных гаражей, дансингов, конференц-залов и казино. Наверху, в необъятном пространстве храма шла поминальная служба – сорок дней со дня гибели подводного крейсера. Печально толпились вдовы и матери. Чернела форма морских офицеров. Рокотал огромный, волосатый, похожий на льва диакон. Было светло от свечей и слез.
Мэр и Плинтус, соблюдая диету, пили свежевыжатый морковный сок. Созерцали из-за столика, как на огромном телеэкране демонстрируют кадры заграничного турне Истукана. Святая Земля, и седоголовый Истукан, сделав комичную физиономию, лезет в какую-то пещеру, окруженный лучами фонариков. Древние монастыри Тибета, и бонза в оранжевом облачении тянет к носу Истукана благовонную палочку. Шоколадные воды Ганга, и плывущий в них Истукан, на шею которого надет венок из живых цветов. Звезды Голливуда на празднике присуждения «Оскара», и Истукан, похожий на медведя, с неуклюжей развязностью приглашает на танец кинозвезду. Кадры сменяли один другой. Диктор с упоением рассказывал о странствующем Первом Президенте, который ушел от политики и теперь предается радостям пенсионного возраста.
– Все-таки странно, – произнес Мэр, поднося к своему зубатому рту стакан с розовым соком, который отразился в его полированном безволосом черепе. – Говорили, что он едва живой, на искусственном питании, с искусственным сердцем, а он переплывает Ганг и кладет свою медвежью лапу на ягодицу американской стриптизерши. Что-то не так…
– Мне кажется подозрительным его столь продолжительное отсутствие, – Плинтус колыхнул жирным, выбритым зобом, осторожно влил в него морковный сок, на мгновение соединив стекло стакана с мясистым пеликаньим носом. – Он уехал из России год назад, и теперь его видят то среди памятников крито-микенской культуры, то на ацтекских пирамидах Мексики. Какой-то здесь угадывается умысел…
– Если присмотреться, он все время чуть-чуть не в фокусе, – продолжал Мэр, цедя сквозь редкие зубы пенистую розовую влагу, наблюдая, как Истукан кидает монетку в фонтан Версаля. – Его всегда показывают некрупным планом, на удаленном расстоянии.
– Мне тоже приходила мысль о двойнике, – Плинтус внимательно смотрел на экран, где Истукан в белом костюме и шляпе разгуливает среди златоглавых пагод Бангкока. Огромный, стекающий на грудь зоб Плинтуса менял окраску как чуткий подводный моллюск. От нежно-розового до зеленовато-желтого, от бирюзового до темно-синего и оранжево-красного. Это свойство зоба менять окраску было широко известно в дипломатических кругах, где умели угадывать, в каком умонастроении пребывает Плинтус. Он же, в свою очередь, пользовался цветовой гаммой зоба, чтобы ввести в заблуждение собеседника. – Мне кажется, есть смысл инициировать в Думе запрос о столь долгом отсутствии Первого Президента России. Думаю, это будет чувствительным уколом для Счастливчика.
На экране Истукан, окутанный паром, сладострастно погружался в глиняный чан турецкой бани. И секундой позже, весь в мехах, в чукотском чуме с аппетитом поглощал сырое собачье мясо.
– Очень важна ваша книга, появление которой с нетерпением ждет российская и мировая общественность, – открывая рот, Мэр показывал короткие, похожие на гвозди зубы. – Вы подвергаете сомнению происхождение Счастливчика. Вскрываете тайну его появления в политике и его связь с Истуканом. Ставите под сомнение его легитимность. По прочтении вашей книги должно возникнуть ощущение, что он – самозванец.
На экране Истукан радостно раскалывал большой кокос, выплескивая млечный сок, в окружении очаровательных, первобытных африканок. И следом – задумчиво и величественно стоял в галерее Прадо, рассматривая картину Эль-Греко.
– Книга печатается, и скоро я устрою презентацию, – зоб Плинтуса покрылся нежно-малиновым румянцем, и это был цвет удовлетворенного честолюбия. – Однако нам нужно торопиться с основными деяниями. Нас могут опередить. После нашего выступления перед вдовами в «Рэдисон-Славянской» Счастливчик и Модельер воспринимают нас как открытых врагов. У меня есть чувство, что за мной установлена непрерывная слежка. – Зоб стал сине-фиолетовым, покрылся воспаленными розовыми пупырышками, напоминая влажный экзотический плод, что было выражением тревоги и готовности к агрессивному действию.
– Этому и посвящена наша встреча, – Мэр кивнул лысой головой.
Оба поднялись из-за столика, глядя на огромный телеэкран, на котором Истукан ел сосиску, запивая пивом на фоне Кельнского собора.
Они поместились на эскалатор, который переносил их с уровня на уровень, все глубже под землю, где располагались гаражи, стояли тяжеловесные «мерседесы» для высших иерархов церкви и величественные «аудио» для государственных чиновников. Миновали залы игральных автоматов, пересекли дорожки боулинга. Наконец оказались перед дощатыми, деревенского вида воротами с коваными скобами и засовами, где красовался известный на всю столицу плакат «Испанская коррида в Москве. Мэр приглашает». Огромная, с налитым диким глазом, бычья башка. Изящный, узкий в талии тореадор, облаченный в золотистый камзол. Черные бакенбарды, алое полотнище и короткая шпага. Мэр толкнул ворота, и оба, оставив мраморный, с паркетом коридор, оказались на скотном дворе.
Здесь вкусно пахло сеном, пряным силосом, жаркой животной жизнью. Смуглые толстые доски и кованые чугунные решетки выгораживали просторные стойла, в каждом из которых помещался огромный черно-фиолетовый бык. Звери мощно и мерно дышали. Их откормленные бока казались лакированными. Под короткой стеклянноблестевшей шерстью лениво перекатывались могучие мускулы. Тяжелые бычьи головы были увенчаны отточенными, словно пики, рогами. Костяное острие переливалось металлическим блеском. Исподлобья влажно, угрюмо взирали выпуклые глаза с синими белками и кровавой поволокой. Звери вздыхали, окунали розовые шершавые ноздри в кормушки, звенели цепями. Над ними веселой стайкой перелетали воробьи. Слышался плеск разбиваемой о пол звериной мочи.
Мэр гордым, ликующим взором оглядывал свое богатство:
– Эти великолепные зверюги выращены на горных пастбищах Андалузии и доставлены в Москву военно-транспортной авиацией, для чего мне специально пришлось добиваться у лидеров европейских государств воздушного коридора.
– Ваша затея с корридой великолепна, как и все, что вы предпринимаете, – Плинтус сквозь доски с опаской и восхищением взирал на быка, который наставил на него мрачный, с лиловым отливом глаз.