Истории, от которых не заснешь ночью, стр. 19

— Но что это меняет?

— Не многое: это ведь вы сказали, что карты те же, а не я, Я хочу проверить: карты, которые вы продаете публике за стойкой, такие же, как и те, которыми мы играем? Ну, скажем… я хочу поэкспериментировать.

Саркастически улыбаясь, Рэфферти спокойно направился к стойке. Крупье шел за ним по пятам, спрашивая:

— А что вы собираетесь делать?

— Просто куплю колоду карт. — Рэфферти обратился к продавщице кивком головы: — Карты, пожалуйста.

— Один доллар, сударь, — сказала девушка, протягивая колоду карт.

Рэфферти выложил серебряный доллар на прилавок, затем повернулся и протянул колоду крупье.

— Вот. Держите. Так вам будет спокойнее. Вы будете уверены, что я не шельмую.

Тот взял карты и поднял на Рэфферти глаза.

— Вы думаете, что мы боимся скандала, не так ли? Ну и вы пытаетесь причинить неприятности.

— Вовсе нет. Это вы норовите навлечь на себя неприятности, — ответил Рэфферти. — Может, вы сочтете, что я повторяюсь, но я ничего другого не делаю кроме как принимаю ваше предложение.

— Ну, предположим, что вдруг фортуна вам улыбнется, — глотая слюну, сказал крупье.

— Ну так это будет везение…

— И тогда вы сможете рассказывать налево и направо, что это доказательство, что мы, мол, мошенники.

— Но если это не так, то вам и бояться нечего.

— Ну, а если вы будете по-прежнему проигрывать, то это будет отнесено на счет сдающего?

— А будут зрители, — сказал Рэфферти. — Меня абсолютно не волнует раздача карт. При таких условиях никакого мошенничества.

— А потом? Прекрасно останетесь здесь чинить нам всякие неприятности.

— Ну что вы! — убедительно заявил Рэфферти. — Ведь колода карт в игре действительна не более часа, не так ли? Если, не дожидаясь часа, я бы вернулся к стойке за новой колодой, ну тогда это было бы за пределами допустимого. Не находите? Нет, я буду строго придерживаться того, что сказал. Мне интересно только одно, неужели вы считаете, что я слишком много прошу?

Крупье рассматривал свои ботинки.

— Вообще-то это не докажет ничего, — сказал он. — Если бы мы шельмовали, то самым простым решением для нас было бы сделать все, чтобы вы выиграли.

— Я был бы счастлив, но при этом представляю себе ваши вытянутые лица.

— Так, чего же вы хотите?

— Новую игру. Снова играть. Новой колодой.

— Господин Рэфферти, — начал крупье, — я… — Потом оборвал себя и сказал: — Хорошо, согласен. В вашем распоряжении — час.

— Спасибо, — буркнул Рэфферти и направился к игровому карточному столу.

Позвали нового сдающего. Колоду вскрыл сам крупье и разложил ее на столе.

Рэфферти играл час на глазах у крупье и все возрастающей толпы любопытных зрителей.

Через час он поднялся. Он выиграл 18 000 долларов.

— Вы удовлетворены? — спросил у него крупье.

— Не совсем, — ответил ему Рэфферти. — Готов сыграть еще на один доллар.

— На сколько?

— На один доллар. За карты.

— Понимаю, — еле сдерживал себя крупье. — Для одного доллара немного дороговато. Ваши карты теперь этого не стоят. Они износились. Держите, господин Рэфферти, вот ваша колода. Попробуйте продать ее за столько, сколько вам удастся из нее извлечь выгоды. Подождите. Есть одна вещь, которую я, в общем, не должен вам говорить, но я все-таки скажу: чтобы вашей ноги здесь не было, господин Рэфферти. Нам слишком дорого стоит доказательство вашей непорядочности, я не говорю о материальной, финансовой стороне вопроса. Мы люди честные и ценим клиентов, которые оказывают нам доверие. Так как единственный способ не прогореть, когда занимаешься таким делом, как наше, это оставаться честными и прочно поддерживать репутацию игорного дома. Вы меня понимаете, господин Рэфферти?

— Абсолютно. Не беспокойтесь, я не вернусь. Вполне вероятно, что мне еще раз повезет, как сегодня.

Он поприветствовал крупье кивком головы, пробрался сквозь толпу зевак, подошел к лифту и поднялся наверх, в свой номер. Там, в номере, за столом сидела молодая женщина. Исключительно тонким карандашом художника она крапила новую колоду карт. Коробочка была открыта так, чтобы не повредить упаковочное клеймо.

— Привет! — сказал Рэфферти.

— Дела идут? Это была продавщица табачной стойки.

— Пятнадцать тысяч чистыми, — объявил Рэфферти. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты здесь не показывалась? Да оставь ты в покое эти карты хоть сейчас. Подожди, пока мы не будем в Рино.

Гай Флеминг

Бумеранг

Худощавый мужчина, сидевший в свидетельском кресле, без конца теребил свой галстук. Это был секретарь Рэйнора и один из тех двоих, кто находился в доме атторнея в тот вечер, когда Рэйнор был убит. Я спросил у него:

— В день, когда Рэйнор был убит, не говорил ли он вам что-нибудь такое, что казалось бы бесспорными уликами против обвиняемого?

— Протестую!

Сэм Льюбок, адвокат обвиняемого, вскочил, а лицо его, мясистое, с тяжелым подбородком, побагровело.

— Протест принят! — рявкнул судья Мартин, даже не глядя в мою сторону.

И так было постоянно во время процесса. Льюбок заявлял протест, судья принимал его, и при этом считалось, что мы находимся во Дворце правосудия. А за его стенами из каменной груди дамы, держащей в руке весы правосудия, должно быть, раздавался хохот. Но в общем-то смешного во всем этом было мало. Льюбок усмехнулся и сел рядом со своим подзащитным.

Как только я взглянул на подсудимого, жгучая ярость овладела мной. Я ни секунды не сомневался, что это он убил моего шефа, атторнея Рэйнора, единственное существо, которое я когда-либо любил и кем когда-либо восхищался.

Судя по некоторым критериям, Фрэнк Хаузер был весьма преуспевающим человеком. Он сумел сохранить то состояние, которое было нажито потом, трудом и кровью сотни своих собратьев. Ночные клубы, игорные дома, игральные аппараты, подпольные лотереи, шантаж "телохранителями" — все это приносило большие доходы.

Это был высокий человек, немного слащавый, но опасный, как гремучая змея. Он господствовал над всеми с улыбочкой, полной презрения, зная, что стоит ему только "дернуть за веревочку", и он сможет заставить плясать любого политика.

А потом вдруг, два месяца тому назад, в результате победы реформатор Дэн Рэйнор был назначен на пост атторнея. Ни за что на свете он бы себя не продал и никто на свете не смог бы его подкупить. Один он не был опасен. Но вместе с Томом Гэхэгэном, следователем, его правой рукой, они становились угрозой организации, самому существованию Хаузера.

Гэхэгэну, полицейскому в душе, с трудом удалось собрать достаточно доказательств, чтобы отправить Хаузера на электрический стул, его и полдюжины таких же, как он, заправил.

Итак, Рэйнора убрали и уничтожили дело, содержащее веские доказательства. Ну а Гэхэгэн… А никто не знал: способен он привлечь к уголовной ответственности Хаузера за это убийство?

Может быть, он на дне Гудзона? Может быть, где-нибудь упрятан? Может быть, удалось его подкупить? Я ничего об этом не знал. Да если бы даже и знал, вероятно, не слишком далеко я бы продвинулся в этом деле. А этот процесс давно уже привлек к себе всеобщее внимание. Все было сделано для того, чтобы в отношении Хаузера уголовное дело было прекращено за отсутствием состава преступления.

Присяжные были куплены: меня об этом проинформировали сразу же, на второй день слушания дела. По слухам, поскольку своим назначением судья был обязан Хаузеру, он уж, конечно, не преминет сделать все, чтобы вытащить его из этой истории. Да, вытащит, даже если ему придется извратить, подтасовать все доказательства, все свидетельства. Единственное, чего я желал, и почти безнадежно: это — видеть Гэхэгэна в свидетельском кресле. Я хотел бы услышать, как он буквально кричал бы о том, что он знал, да так бы кричал и до тех пор, пока судебные привратники не выволокли бы его из зала. Конечно, с таким судом присяжных и с таким судьей Хаузера не приговорить, но хоть зал бы услышал Гэхэгэна, хоть бы журналисты услышали, и, может быть, мир узнал бы, что происходит в нашем распрекрасном городе.