Где-то я это все… когда-то видел(СИ), стр. 39

— Of course…конечно!

Старые добрые советские кафешки!

Первое, что всегда поражает — это густой запах ванили и сдобы. Такой запах не создашь освежителями и дезодорантами. Так пахнут настоящие, без примесей и добавок истинные лакомства. И здесь таким запахом пропитано все. И более всего, кажется, сама продавщица. Согласен, в те времена маловато было эффектных и молодых сотрудниц модельного ряда. Вернее, вообще их не было. Феи сливок и мороженного всегда были под стать продаваемому продукту — пышные, белые и объемные.

А цены! Господи, какие тут смешные цены! Сдоба по шесть копеек — огромные душистые облака запеченного теста. Молочный коктейль, семь копеек, не оторвешься, пока трубочка не станет с хрипом тянуть воздух. Вазочки со сбитыми сливками, шоколадные бруски пастилы, какие-то розочки, прянички, пышечки…бр-р! И все — копейки, копейки, копейки…

— Трудно тебе будет здесь разориться, — задумчиво говорю я Ричарду, стоя у витрины, — Вот скажи, у вас бывает мороженное… ммм… за десять центов?

— Десять? Ноу! Самое меньшее… Quarter… двадцать пь-ять…Бат… сорри… Но… не вкусный… одна вода. Наполнитель. Usually…обычно… пятьдесят. И больше.

— Жуть. Как вы там вообще живете?

— Пух-нем… с… го-ло-духа.

— Нахватался уже где-то, фольклорист. Знавал я одного американского журналиста, который ни черта не понимал в России, зато всюду вставлял русские поговорки. В основном — не к месту…

— О! Я его знаю?

— Не думаю. Нам, пожалуйста, вот это, это и вон то. И две чашечки кофе. А, ну и два коктейля, будьте добры. Ричард, забирай.

Официантов сервис не предусматривал, поэтому все угощения пришлось перетаскивать самим. Мы расположились за круглым тяжелым столиком у окна с видом на кинотеатр и верхний участок Таврической лестницы. Старичка уже видно не было.

— Так, что там, на счет хороших людей, Ричард? — спросил я в перерыве между всасыванием коктейля через трубочку, — Много их у нас?

— Очь-ень. Можно сказать…всь-е.

— Я и не сомневался. А все же, кто больше всего тебе понравился, — не унимался я, и даже уточнил по-английски — Who do you guess is most attractive?

Неожиданно Ричард покраснел. Кто бы мог подумать! Если он артист, то артист гениальный.

— Well…I can`t… Это есть… интимно…

— Нет-нет, Ричард! — слегка всполошился я, — Я не имею в виду твои симпатические интересы к противоположному полу. Нет! Кого ты просто уважаешь? Респект?

— А! I don't quite understand correctly. Sorry. Ну, ваш мэр, как это…чиф гоу-рис-пол-коум… Паул Стен-коу-вой. Гур-лень Володья, ком-со-моул. Эндрю За-ха-роув…

Ричард перечислил с пару десятков имен и фамилий, так или иначе связанных с руководством города. Странно, Михалыча среди них не было.

— …Галь-я Мар-тьи-нэн-ко… вери бьютефул экти-вист… Стэпа-ан Гришь-коу… бэйлиф…

— Стоп-стоп-стоп! Кого ты назвал? Гришко?

— Йеа! Это мой… как это…бодига-ард… охраня-йет… над-смат-ри-ва-йет…КГБ-officer. Чудь-есный чело-вьек. Делать добрый работа…

Нормально?

Гришко шифруется что есть мочи, землю роет голубыми тапками, а его давно срисовали и просто считают телохранителем. Как неизбежное зло. Да, что там! Неизбежное добро. Он оказывается «чудь-есный чело-вьек»! И «делать добрый работа». Прикол! Хотя, собственно, чему тут удивляться? Ну, не выглядит Гришко высоким профессионалом, как ни крути.

— И он тоже хороший? Гришко?

— Конечно! Смешной только…чуть-чуть. Очень старается. Но ведь это хорошо? Маслом кашу… не испачкать?

— Почти… А Михалыч? — не выдержав, прерываю я перечень высоких номенклатурных работников, — Он какой человек?

— Мик-калыч? О! Очень добрый СЁРВЕНС. Только… чуть-чуть… фамилиэари… грубость… Соленый шутка… Но это…Забавно… Русский ментэлити…

Ах, вон оно что! Ах ты тварь капиталистическая!

СЁРВЕНС? Это Михалыч — «сёрвенс»? Прислуга, стало быть. Лакей! Вот он кто для тебя? То-то ты мне втираешь про местных друзей-начальничков! Видимо, про тех, с кем твой папочка общался, пробивая разрешение на пребывание в городе. И кого считаешь ровней своей великой заднице. А крабов твоих варить — так сразу сёрвенс Михалыч?

Рейтинг этого папиного сынка в моих глазах сразу скатился до плинтусовых отметок. Вот, гадёныш! Ну, погоди!

— Слушай, Ричард! А как твои крабы получились? Вкусные?

— Фантэстик! Оч-чьень вкусно.

— А сколько съел? Ну, сколько штук? How many?

— Съел? Perhaps… Пьять или шьесть, не помню…

— Это хорошо! Это очень… полезно… для желудка. Ты пей, пей коктейль-то. Молочный. Нравится? Я сейчас тебе еще принесу…парочку!

Глава 30

Похоже, Ричард ничего не знал о смерти Михалыча.

По крайней мере, не дал повода за что-либо зацепиться. Вел себя естественно, если не учитывать неконтролируемые проявления собственной исключительности и озабоченности, связанной с «бременем белого человека». Но это, как раз было нормально. Нам ли, жителям России нулевых этого не знать?

Мы с Ириной мрачно сидели в моей палате и уныло гоняли ночной чай.

Как и предполагал Пятый, медики только руками развели по итогам вскрытия тела старого ветерана. Выяснилось, что его сердце остановилось в результате обширного инфаркта. Обычное дело в таком возрасте. На внешнее воздействие не было никаких намеков. Разве что, был очень сильно напуган. Или же все-таки отравлен. Только отравляющие вещества, дающие такую реакцию, очень редки с точки зрения прикладного использования. Разумеется, они применяются спецслужбами разных стран, но очень редко, так как чудовищно дороги. К слову, такие препараты моментально разлагаются на простейшие составляющие и не подлежат обнаружению даже при углубленной экспертизе. Получается, что если Михалыча отравили, то для кого-то это было очень важно — до такой степени, что не пожалели супер спецсредств.

Это все нам поведал только что ушедший Сергей Владимирович.

Я угрюмо размешивал в стакане давно уже растворившийся сахар.

Не шутилось, не говорилось, да и не чаёвничалось толком. От событий прошедшего дня остался тяжелый, гнетущий осадок. А также — недовольство собой и полный сумбур в голове. Что-то очевидное плавало на поверхности, но всякий раз проскакивало сквозь пальцы при попытке ухватить суть.

А еще было стойкое ощущение, что в какой-то момент я свернул в своих изысканиях немного в сторону. Не так, чтобы совсем не туда, но как-бы — параллельно с основной трассой. По проселкам, буеракам и загадочным колдобинам. А совсем рядом, за редколесьем будто-бы мелькает что-то важное, простое и логичное.

Правильно говорят — за деревьями леса не видно.

— Слушай, Ирин. Тебе не кажется, что мы время теряем впустую с этим Ричардом? Его полгода под микроскопом разглядывала вся контора. Американец нашего небесного капитана вообще чуть ли не в штатные ангелы хранители записал. Души в нем не чает.

— Отработаем. Не скули, Старичок.

На завтра я договорился с Ричардом совместно поохотиться за крабами. Вернее, я предложил ему показать уникально-заповедное место, а он с радостью согласился.

В мои незамысловатые намерения входила проверка реакции американца на демонстрацию ему загадочной площадки на диком пляже в Карантинной бухте. На тех самых пресловутых «Скалках», где мы… в будущем будем ползать с Вовкой Микояном. Там, где, по-моему, и были сделаны снимки на испорченную пленку. Что бы ни говорил Сан-Саныч.

Ну, не переубедил он меня.

И что-то мне подсказывало — именно в этой точке я начал плутать. С его подачи, между прочим. Где-то был ошибочный поворот на второстепенную кривую дорожку, а значит, нужно было шагнуть назад. Так и родилась у меня спонтанная идея — продолжая отрабатывать версию Ричарда, совместить это с изучением скальных загадок. Идея, прямо скажем, неординарная, если не сказать корявая. За неё я получил недоверчивое хмыкание Козета и кривые взгляды от Ирины. Ее «не скули» из той же обоймы. Тем более, что моему симпатичному инструктору отводилась своя особая роль. А нравится ей или нет, я как-то не удосужился поинтересоваться.