Воин кровавых времен, стр. 96
Потом Эсменет прочла:
— Не дозволяй…
Она узнала эти слова, потому что они часто повторялись. А потом, разобрав по буквам следующее слово, она произнесла: «Шлюхе…» — и остановилась. Она взглянула на Келлхуса и с гневом произнесла наизусть:
— Не дозволяй шлюхе жить, ибо она превращает яму своего чрева…
У нее горели уши. Эсменет едва сдержала внезапное стремление швырнуть книгу в огонь.
Келлхус смотрел на нее без малейшего удивления.
«Он ждал, пока я прочту этот отрывок. Все время ждал…»
— Дай мне книгу, — невыразительным тоном произнес он. Эсменет повиновалась.
Плавным, почти беспечным движением Келлхус извлек кинжал из церемониальных ножен, которые носил на поясе. Взяв его за клинок у самого острия, он принялся соскребать оскорбительную надпись с пергамента. Несколько мгновений Эсменет никак не могла понять, что же он делает. Она просто смотрела — окаменевший свидетель.
Как только колонка очистилась, Келлхус немного отодвинулся, чтобы рассмотреть дело своих рук.
— Вот так-то лучше, — сказал он так, будто соскреб плесень с хлеба.
И протянул книгу обратно.
Эсменет не смогла заставить себя прикоснуться к ней.
— Но… Но ты не можешь этого сделать!
— Не могу?
Он сунул ей книгу. Эсменет просто уронила ее в пыль.
— Келлхус, это же Писание! Бивень. Священный Бивень!
— Я знаю. Утверждение о твоем проклятии. Эсменет уставилась на него разинув рот — дура дурой.
— Но…
Келлхус нахмурился и покачал головой, словно поражаясь ее глупости.
— Эсми, как по-твоему, кто я?
Серве весело рассмеялась и даже захлопала в ладоши.
— К-кто? — запинаясь, переспросила Эсменет.
Это было уже чересчур для нее. Она никогда не слышала, чтобы Келлхус говорил с такой надменностью — разве что в шутку или в редкие мгновения гнева.
— Да, — повторил Келлхус, — кто?
Его голос был подобен грому. Он казался вечным, словно круг.
Затем Эсменет заметила золотое сияние, окружающее его руки… Она, не задумываясь, рухнула на колени перед ним и уткнулась лицом в землю.
«Пожалуйста! Пожалуйста! Я — ничто!»
Потом Серве икнула. Внезапно, нелепо, перед Эсменет оказался прежний Келлхус; он засмеялся, поднял ее с земли и велел поесть.
— Ну что, полегчало? — спросил он, когда оцепеневшая Эсменет села на прежнее место.
У нее жгло и покалывало все тело. Келлхус отправил в рот ложку риса и кивком указал на открытую книгу.
Смущенная и взволнованная, Эсменет покраснела и отвела взгляд. И кивнула, уставившись в свою миску.
«Я знала это! Я всегда знала!»
Разница состояла в том, что теперь это знал еще и Келлхус. Она ощущала боковым зрением его сияние. Как — задохнувшись, подумала она, — как теперь она посмеет взглянуть ему в глаза?
На протяжении всей жизни она изучала людей, державшихся особняком. Она была Эсменет, и это была ее миска, императорское серебро, шрайский мужчина, божья земля и все такое. Она стояла на том, и эти вещи существовали. До последнего момента. Теперь же ей казалось, будто все вокруг излучает тепло его кожи. Земля под ее босыми ногами. Циновка, на которой она сидит. И на краткий безумный миг Эсменет охватила уверенность, что если она коснется своей щеки, то ощутит под пальцами мягкие завитки льняной бороды, а если повернется влево, то увидит Эсменет, застывшую над миской риса.
Каким-то образом все сделалось здесь, и все здесь сделалось им.
Келлхус!
Эсменет сделала вдох. Сердце колотилось об ребра. «Он стер этот отрывок!»
Осуждение, всю жизнь висевшее над ней, словно бы оказалось сдернуто единым рывком, и Эсменет впервые почувствовала себя освобожденной от греха, на самом деле освобожденной. Один вздох — и она прощена! Эсменет ощутила необыкновенную ясность, как будто ее мысли очистились, словно вода, пропущенная через чистую белую ткань. Эсменет подумала, что заплачет, но солнечный свет был слишком резким, а воздух — слишком чистым, чтобы плакать.
Все было таким… настоящим.
«Он стер этот отрывок!»
Потом она подумала об Ахкеймионе.
Воздух провонял перегаром, рвотой и потом. Во мраке ярко, неровно горели факелы, раскрашивая глинобитные стены в оранжевый и черный, выхватывая из темноты толпящихся пьяных воинов: там — очертания бороды, тут — нахмуренный лоб, здесь — блестящий глаз или окровавленная рука на рукояти меча. Найюр урс Скиоата бродил среди них по тесным улочкам Неппы, старинного базарного района Аммегнотиса. Он прокладывал себе путь через толпу, старательно двигаясь вперед, словно к какой-то цели. Из распахнутых дверей лился свет. Шайгекские девушки хихикали, зазывая прохожих на ломаном шейском. Дети торговали вразнос ворованными апельсинами.
«Смеются, — подумал Найюр. — Все они смеются…»
«Ты не из этой земли!»
— Эй, ты! — услышал он чей-то оклик. «Тряпка! Тряпка и педик!»
— Ты! — повторил стоящий рядом молодой галеот. Откуда он взялся? Глаза его сияли изумлением и благоговением, но неровный свет факелов превращал лицо в жутковатую маску. Губы его казались похотливыми и женственными, а черная дыра рта выглядела многообещающе.
— Ты путешествовал с ним. Ты — его первый ученик! Его первый!
— Кого?
— Его. Воина-Пророка.
«Ты избил меня, — крикнул старый Баннут, брат его отца, — за то, что трахался с ним так же, как с его отцом!» Найюр схватил галеота и подтянул к себе.
— Кого?
— Келлхуса, князя Атритау… Ты — тот самый скюльвенд, который нашел его в Степи. Который привел его к нам!
Да… Дунианин. Найюр отчего-то забыл о нем. Он заметил краем глаза лицо, подобное степной траве под порывом ветра.
Он почувствовал чью-то ладонь, теплую и нежную, на своем бедре. Его затрясло.
«Ты больше… Больше, чем Народ!»
— Я — из Народа! — проскрежетал он.
Галеот дернулся, пытаясь вырваться из его хватки, но безрезультатно.
— Пожалуйста! — прошипел он. — Я думал… Я думал… Найюр швырнул его на землю и гневно взглянул на прохожих. Они смеются?
«Я следил за тобой в ту ночь! Я видел, как ты смотрел на него!»
Как он очутился на этой дороге? Куда он едет?
— Как ты меня назвал?! — крикнул он распростертому на земле человеку.
Найюр помнил, как бежал изо всех сил, прочь от черных тропинок среди травы, прочь от якша и отцовского гнева. Он натолкнулся на заросли сумаха и расчистил там местечко. Переплетение зеленых трав. Запах земли, жуков, ползающих по сырым и темным пещеркам. Запах одиночества и тайны. Он стянул с пояса обломки и уставился на них в полнейшем изумлении. Он перебрал их. Она была такой печальной. И такой красивой. Невероятно красивой.
Кто-то. Он забывал кого-то ненавидеть.
ГЛАВА 17
ШАЙГЕК
«В ужасе люди всегда вскидывают руки и прячут лица. Запомни, Тратта, — всегда береги лицо! Ибо это и есть ты».
«Поэт отложит свое перо лишь тогда, когда Геометр сумеет объяснить, как жизнь умудряется быть одновременно и точкой, и линией. Как может все живое, все мироздание, сходиться в одной точке — "сейчас"? Не ошибитесь: этот момент, миг этого самого вздоха и есть та хрупкая нить, на которой висит все мироздание.
И люди смеют быть беспечными…»
4111 год Бивня, начало осени, Шайгек
Однажды, возвращаясь от реки с выстиранной одеждой, Эсменет случайно услышала, как несколько Людей Бивня обсуждают подготовку Священного воинства к дальнейшему пути. Келлхус провел часть вечера с ней и Серве, объясняя, как кианцы, прежде чем отступить через пустыню, перебили всех верблюдов на южном берегу, в точности так же, как сожгли все лодки, прежде чем отступить за Семпис. И это очень осложнило налеты на юг, на пустыни Кхемемы.