Западня свободы, стр. 21

— Они хороши, — сказал он. — Очень хороши. Первоклассная безопасность, безупречная организация. — Он нахмурился. — Я не думаю, что такой уровень может быть достигнут обычными преступниками.

Эта мысль тоже пришла ко мне, и она мне не понравилась.

— Вы полагаете, что-нибудь по вашей части?

— Вряд ли, но возможно. Чтобы обеспечивать такую структуру, нужно много денег. Западные немцы после войны имели нечто подобное, — более или менее частную организацию, но ее поддерживали американские деньги.

— А кто мог бы поддерживать эту?

Он ухмыльнулся.

— Мои люди могли бы.

Довольно верно. Слэйд, казалось, уже чувствовал себя дома и в безопасности. Вместо того, чтобы отращивать в тюрьме бороду, он скоро будет пить водку с каким-нибудь боссом из КГБ и диктовать мемуары высокопоставленного офицера британской разведки. Именно это выяснилось во время суда — ему удалось проникнуть в Интеллиджент-сервис и занять там весьма высокий пост.

Он спросил:

— Что вы думаете обо мне?

— А что я могу думать о вас?

— Ну, я же шпионил против вашей страны…

— Не против моей. Я — из Южно-африканской республики. — Я улыбнулся ему. — И по происхождению ирландец…

— Ах да, я забыл.

Таафе обслуживал нас превосходно. Еда подавалась вовремя, приготовлена была прекрасно, комната содержалась в идеальном порядке, но от Таафе мы не слышали ни одного слова. Он исполнял все приказания, но когда я пытался вовлечь его в разговор, только смотрел на меня своими голубыми глазами и молчал. За то время, что я сидел взаперти в этой комнате, он не вымолвил ни звука, и я пришел к заключению, что он нем.

За дверью постоянно мелькал еще один человек. Иногда, когда Таафе входил в комнату, я замечал в коридоре смутную и темную фигуру. Лица его я не видел. Разумеется, один человек не мог выполнять все обязанности по дому в течение двадцати четырех часов в сутки. Для этого нужны по крайней мере трое. Итого, всего их было минимум пять, а, может быть, и больше.

Ни одной женщины здесь не было; дом, видимо, обслуживался только мужчинами.

Я внимательно осмотрел решетки на окнах, в комнате и в ванной, а Слэйд смотрел на меня с саркастическим удивлением. Ясно было, что убежать этим путем абсолютно невозможно. К тому же Таафе регулярно делал то же самое. Однажды я вышел из ванной и увидел, как он методично проверяет, не было ли попыток что-нибудь сделать с решетками.

Пончик заходил к нам время от времени. Он был само благодушие и с удовольствием болтал о международных делах — о ситуации в коммунистическом Китае, о шансах Южной Африки в крикетном чемпионате. Он даже выпивал с нами, хотя и немного.

Это навело меня на одну мысль — создать у них впечатление, что я большой любитель этого дела. Пончик видел, как я поглощаю бренди и становлюсь пьяно сентиментальным, но никак на это не реагировал. К счастью, у меня крепкая голова, крепче, чем казалось со стороны, и, кроме того, в его отсутствие я почти не пил, хотя мне удалось внушить Слэйду обратное. Я не слишком доверял ему и не знал, как он поведет себя в критической ситуации. И каждый вечер, перед тем, как лечь спать, с глубоким сожалением спускал в унитаз по полбутылки прекрасного напитка.

Я всегда предпочитал выглядеть не тем, что есть на самом деле, и то, что Пончик и его команда сочли меня пьяницей, в нужный момент могло мне дать хотя бы небольшое преимущество. Никто не пытался отвратить меня от выпивки. Таафе каждый день уносил пустые бутылки, заменяя их новыми, и даже подобие улыбки не появлялось на его лице. Слэйд, однако, стал относиться ко мне с нескрываемым презрением.

Слэйд не играл в шахматы, но все же я попросил Пончика принести мне шахматную доску и фигуры. «Так вы любитель шахмат? — с интересом спросил он. — Могу сыграть с вами партию-другую, если хотите. Я неплохой игрок».

Он действительно играл неплохо, хотя и не так хорошо, как Косей, но у того все же было больше времени для тренировки. Меня он обыграл довольно легко и после двух партий давал мне две пешки форы. Тем не менее, мне приходилось бороться за выигрыш изо всех сил.

Однажды после партии он сказал:

— Алкоголь и сосредоточенность, необходимая для шахмат, не вяжутся друг с другом, Риарден.

Я налил себе еще одну стопку бренди.

— А я не собираюсь становиться профессионалом, — сказал я небрежно. — За ваше здоровье. — Э…Э…Э… кстати, как вас зовут, черт возьми?

Лицо его было бесстрастным.

— Это не имеет значения.

Я пьяно хихикнул.

— Я вас называю Пончиком.

Он надулся и, кажется, обиделся.

— Но должен же я вас как-то называть? — объяснил я ему. — Что я должен делать? Свистеть и кричать: «Эй, вы!»

Шуточка стоила мне партнера по шахматам.

Чек цюрихского Экспортного банка прибыл через неделю после того, как я очнулся здесь, и за это время мы со Слэйдом уже стали действовать друг другу на нервы. Я все время думал о закодированном швейцарском счете, о Макинтоше и о своих слабых шансах на освобождение. О чем думал Слэйд, не знаю, но и он становился все более беспокойным.

Один раз его увели из комнаты, и когда он через час вернулся, я спросил, в чем дело.

— Деловое совещание, — загадочно ответил он и погрузился в молчание.

На следующий день наступила моя очередь. Меня провели по лестнице вниз в приятно обставленную комнату, у которой был только один недостаток — задернутые занавеси на окнах. Скарперы работали тщательно и даже здесь не давали мне ни малейшей возможности узнать, где я находился.

Вошел Пончик и положил на стол чек. Вынув из кармана авторучку, он отвинтил колпачок и положил ее рядом с чеком.

— Номер счета, — сказал он лаконично.

Я сел за стол, взял ручку — и заколебался. Номерные счета — любопытная вещь, и номер — это нечто, хранимое бережно, как комбинация цифр на замке твоего сейфа.

Я должен был действовать убедительно, потому что он этого ожидал от меня. Я положил ручку на стол и сказал:

— Послушайте, Пончик. Если вы будете фокусничать с этим счетом, то пожалеете, что родились на свет божий. Вы возьмете со счета точно ту сумму, которая указана на чеке — 200000 швейцарских франков и ни сантима больше. Если вы обчистите мой счет, я найду вас и сломаю вам хребет.

— Найти меня может оказаться вам не под силу, — сказал он невозмутимо.

— Не скажи, парень, не скажи, — я пристально смотрел на него. — Вы меня хорошо проверили и знаете мой послужной список. Кое-кто пытался обвести меня вокруг пальца. Они горько пожалели об этом. О моей репутации вам должно быть хорошо известно. Ходят слухи, что обманывать Риардена невыгодно. Я найду вас.

Если он и занервничал, то не показал этого. Только сглотнул прежде чем говорить.

— У нас есть репутация, которую мы поддерживаем. Никто не тронет ваш счет.

— Ладно, — сказал я зловеще и снова взял ручку. — Надеюсь, мы поняли друг друга.

Я аккуратно написал шифр — длинный ряд цифр и букв, которые я запомнил по настоянию миссис Смит, и, как это принято у нас в Африке, поставил черточки на семерках.

— Сколько времени это займет?

Он взял чек, посмотрел на него, затем помахал им в воздухе, чтобы просушились чернила.

— Еще неделю.

Глядя на порхающий в его руке чек, я вдруг внутренне похолодел. Теперь я был полностью в их лапах.

Три дня спустя они забрали Слэйда, и он больше не вернулся. В последнее время он меня сильно раздражал, но без него стало одиноко и беспокойно. Я полагал, что дальнейший путь к освобождению мы пройдем вместе.

Пончик теперь невзлюбил меня и прекратил свои дружеские визиты. Мне ничего не оставалось, как долгие часы стоять перед окном и смотреть сквозь цветы в горшках во двор в любую — солнечную или дождливую — погоду. Смотреть там было особенно не на что — дорожка, покрытая гравием, ведущая к дому и ухоженный газон, исклеванный скворцами.

Я обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Каждое утро примерно в одно и то же время слышалось цоканье копыт — не грубое лошадиное, а легкое, как у пони, и вместе с ним какое-то мелодичное позвякивание. В какой-то момент эти звуки прекращались, потом позвякивание возобновлялось, и слышалось негромкое посвистывание человека, пребывавшего в хорошем расположении духа, один раз я заметил тень человека, перекрывшую вход во двор, но его самого не видел.