Игуана, стр. 77
Седой, одетый в старомодную «тройку» старичок, с трудом и со стоном мочившийся у писсуара, тщетно пытаясь выжать из себя долгожданную каплю, раскрыв рот смотрел на Геру и на оставшееся лежать на полу кабины тело неизвестного мужчины.
– Закрой рот, дед, – грубо посоветовал Гера. – Все путем.
Выставка ему понравилась.
Он с жадностью съел четыре бутерброда, буквально вырванные им из рук, каких-то старых интеллигентов, попавших на вернисаж, скорее всего, бесплатно, как гости художников. Удалось перехватить и пару стаканчиков со сладко-кислым вином.
– Очень нужно, извините, это вон туда, устроителям, – почему-то соврал Гера, и, спрятавшись за большой портрет Юрия Лужкова работы Александра Евстигнеева, так, что перед его лицом на выгородке висело большое декоративное панно, изображавшее поле жизни, которое, пытается перейти похожий на флорентийского путти толстопопый младенец, поставил второй стаканчик с вином на тумбу, на которой было установлено большое пасхальное яйцо, расписанное яркими приятными красками молодой художницей Сашенькой Смирновой, вцепился зубами сразу в два бутерброда, положенных один на другой…
– Хрен его знает, из чего теперь колбасу делают, – сокрушенно подумал Гера.
Однако, если честно, его куда больше занимала мысль, как отсюда вырваться.
Но ещё больше другая.
В чем дело, еб вашу насыпь в пересыпь? – элегантно выразил он свою мысль. – Мы все сделали, как договорилась. Что это – было? Случайное нападение туалетного педераста? Попытка убрать его как человека, способного вывести на посредника? Или операция другой банды, готовой взять его в заложники и пытать, пока не выдаст, где картинки?
Ответа у Геры не было.
И от того было особенно страшно.
Самое обидно, что он не знал, что с друзьями.
По увидевшемуся ему раскладу они в эту минуту, могли быть все мертвы.
Ситуация приобретала закольцованный характер.
Невезуха киллера Зарубина
Ивану Ивановичу не повезло.
После того, как его теща померла в его ласковых руках от чрезмерного сжатия ладоней Ивана, жизнь пошла на перекосяк.
И то сказать, – обидела его теща сильно.
– Ишь ты, у рыжих моча ядовитая! – все повторял и повторял мысленно Иван, идя по Тверскому бульвару.
Сколько времени прошло, а сцена убиения им тещи стояла перед глазами явственно и безобразно.
Безобразно было не то, что он слишком сильно сдавил ей череп своими могучими дланями.
Безобразны, были обидные слова тещи насчет того, что когда он мочится в туалете, то завсегда попадает хоть немного на стульчак.
Не было такого!
Безобразны были её намеки на рыжеватость каштановой шевелюры Ивана Ивановича.
Безобразно было и сухонькое невеликое тельце тещи, неуклюже посаженное им на пресловутый стульчак туалета.
Безобразно некрасиво лежал на полу коридору сосед Володя.
Сколько ни щупал потом Иван его пульс, ни прикладывал зеркальце ко рту, предварительно раскрыв пальцами губы, – не запотевало зеркальце.
То есть в квартире, где только что кончился эаебантельский матч со «Спартаком», лежали два трупа, что, конечно же, несколько снижало приятную эйфорию от победы любимой команды.
С трупами надо было что-то делать.
Оставлять тещу на полу было нецелесообразно, поскольку на полу уже лежал Володя, перекрывая проход.
Оставлять тешу в туалете было и вовсе глупо, – ни тебе пописать, ни вообще.
Иван Иванович только с виду был глуповат.
А так то он в трудные минуты соображал быстро и в нужном направлении.
Правда, относительно этой способности сомнения возникали ещё у его армейского старшины, который так и прозвал Ивана Ивановича:
– Фитиль – долбоеб…
Извините, из песни слова не выкинешь.
А пел Иван Иванович дивным дискантом.
Но – только в одиночку, то есть соло.
Потому, что если пел вместе со всеми, то получалось так, что все пели в одной тональности, а он в другой. Его несколько оправдывало то, что он вообще ничего такого про эти тональности не знал.
А вот армейские команды доходили до него действительно туго. Так что грубоватый снаружи старшина в чем-то был прав, выдавая такую нелицеприятную характеристику рядовому Зарубину. Он и его фамилию несколько переделал. Но в такую неприличную, что привести её в тексте не представляется возможным. Извините, если что не так.
Словом, Иван Иванович сообразил.
Так сказать, на троих.
В том смысле, что перетащил тяжелое и неповоротливое тело Володи в спальню, и водрузил его на их со Светой спальное ложе.
Причем отодвинул его как бы на свое привычное место. А на свободное пространство, где обычно спала Света, он положил тело тещи.
Может, все бы ещё и обошлось.
Если бы они так и лежали, как положено трупам, то есть недвижимо.
Но тут мы вынуждены приоткрыть одну очень личную тему брачной жизни Ивана Ивановича Зарубина.
Жена его, Света, обожала спать на мягком.
А он, Иван Иванович, привык на твердом.
И лет пять семейной жизни они из-за этого постоянно ссорились. Он иногда даже ложился спать на пол. При этом делал это во сне, и по рассеянности брал с собой одеяло. А поскольку они как и положено супругам накрывались одним одеялом, то Света натурально мерзла.
Скандал, одним словом.
И спустя пять лет покойная теща, видя их мучения и, страдая от их ссор (она мучилась эвукофобией и не терпела громких звуков), подала им трезвую мысль на пьяную голову:
– А – чтобы вам не спать отдельно?
– Ну, мамаша, Вы уж скажете, так непременно глупость, – парировала Света. – Где в нашей комнате поставить вторую кровать, если все свободное место занимают шифоньер, стенка и трюмо-трельяж?
– А, вы спите отдельно на одной постели, – предложила неугомонная старушка.
Это как? – несколько удивились вчерашние молодожены.
– А так. На Светкином месте положьте перину, а на Ванькином – дверь от дачного туалета, что у – нас в лоджии без дела лежит.
Мысль показалась трезвой, даром что стареющая теща от усталости успела с утра принять уже стаканчик наливки собственного производства.
Так и сделали. Теперь Светка во сне несколько возвышалась над Иваном. Но, поскольку была она женщина в теле, если деликатно выразиться, то как лягеть в перину, так и погрузится. И спит себе спокойно до утра, лишь слегка ворочаясь внутри перины.
Разницу в весе между женок и тещей Иван не учел.
И, когда он положил тело тещи на Светкино место и, удовлетворенный принятым решением и проделанной работой, вышел, легкое тельце тещи тут же скатилось с перины в сторону Володьки, лежавшего на месте Ивана, то есть на голых досках, прикрытых простыней.
Если со стороны смотреть, то было полное впечатление, что Володька и теща лежат, держа друг друга в объятиях.
Если бы такую сценку увидала Светка, резко войдя в спальню и, включив свет, то ещё неизвестно, что бы было. Вполне возможно, что она померла бы сразу от разрыва сердца.
А так то сразу не вышло.
Потому что Иван, сложив неожиданно образовавшиеся в квартире два трупа в спальню, сам пошел отсыпаться после переживаний, пережитых во время неудачных действий «Спартака» в обороне, а также и в нападении, правда, слава Богу, только в первой половине игры, ушел спать на узкую вдовью постельку тещи в её маленькую комнатку.
А тут и Светка приходит.
Услышав из тещиной спальни храп, она приоткрыла дверь и спросила:
– Мамо, Вы спите? А где Ваньша?
Ваня спал крепко, и во сне ему снилось, что «Спартак» выигрывает со счетом 3: 0 у мадридского «Реала».
И было ему во сне сладко и хорошо.
Тем более, что найдя на подоконнике бутылку тещиной наливочки на вишневых косточках, он из бутылки в 0, 7 выкушал 0, 6, так что ему спалось крепко и сладко.
И он на вопросы, тем более к нему не относящиеся впрямую, конечно не бросился сразу отвечать. Он спал. Похрапывая из-за наливки не так громко, как обычно. Что, возможно, и ввело в заблуждение доверчивую Светку. Она и решила, что мать спит. А поскольку сама сильно устала, да и сердце что-то последние дни побаливало из-за этой девальвации и дедолларизации, а также полной демократизации всей экономической жизни в стране, когда не знаешь, сколько гречка будет стоить завтра, то и ей самой спать захотелось.