Игуана, стр. 50
– Пожалуй, что да… Ты считаешь, что тех, кто все равно неизбежно засветится, – во время разведки, во время ограбления, ухода от музея, после забора, взятой коллекции просто уберут?
– Элементарно, Ватсон. Кому нужны шестерки, способные дать обвинительные и признательные показания? – словно с коллегой, обменявшись понимающими взглядами, усмехнулся Гоша.
– Да… И тянуть они не будут…
– Выставка продлится месяц…
– Нет, Нина, тянуть они месяц не будут. В таких случаях акция следует сразу за разведкой. Чем меньше между этими действиями пауза, тем меньше риск, что планы станут известны правоохранительные органам.
– Мальчики, неужели вы всерьез считаете, что в наше время какая-то банда будет выкрадывать коллекцию японских мастеров? Да у этих отморозков столько возможностей взять большие деньги! Вот например.
– Нет, мама, ты не права. Хорошее деньги можно, взять и на искусстве. Что же касается отморозков…
– То те парни не были типичными уголовниками-отморозками, обычными «шестерками» уголовной шпаны. По внешнему виду-типичные студенты.
Но…
– Но?
– Но… Я бы на 80 процентов вероятности предположил-эти интеллигентного вида юноши-наркоманы. А наркоман ради денег пойдет на все. И потом…
– Что тебя ещё смущает?
– Наркоманы беспечны, они погружены в заботу достать наркотик или деньги на него. И потому достаточно дерзки, – им ничего не стоит совершить дерзкое ограбление и даже убить человека во время ухода с места преступления. Но для заказчиков они хороша ещё и потому, что беспечны и в момент, когда заказчики преступления захотят разделаться с ними.
– Ты считаешь, что этих несчастных мальчиков убьют?
– Нинуля, ты просто ангел… Конечно их убьют. И мальчиков этих не надо жалеть. Боюсь, они конченные ребята. Сами сломали свои судьбы, Бог им судья, но учти, что если бы ты с Митей оказалась у них на пути в тот момент, когда им до вожделенней дозы героина остается шаг-два, они сами не задумываясь убили бы вас… Так что надо звонить Шурову.
– Какому Шурову? – удивилась Нина.
– Феде Шурову… Вообще-то я мог бы выйти на Киру Вениаминовну. В целом я ей уже доложил… Но наш отдел может вступить в игру, когда точно известно, что коллекцию хотят вывезти за рубеж. А пока готовится ограбление музея в России без ясных планов относительно коллекции, это вопрос компетенции Отдела специальных операций – генпрокуратуры. Если, конечно, мое начальство не будет возражать. Так что надо звонить Шурову.
– Да кто такой этот твой Шуров? – не выдержал Гоша.
– А разве я вам не рассказывал о нем? Он будет шафером у нас на свадьбе…
– Вот как? Не возражаю, тем более надо бы нас заранее познакомить.
– Давайте пригласим его на чай с мамиными ватрушками в субботу.
– Что он за человек?
– Мировой парень, мы вместе служили в спецназе, он – капитан, холост, хорош собой, абсолютно надежен и абсолютно бесстрашен. Один может славиться с пятью «быками»…
– Он что, тореадор? – ухмыльнулся Гоша.
– «Быки» – в смысле бандитские пехотинцы. Федя владеет и джиу-джитсу, и самбо, и контактным каратэ, и у-шу. Классный малый…
– Давай его женим?
– Лучше не надо. Хотя… Но только не на Асмик. Она слишком разговорчива. А Федя молчалив, любит тишину. Она его заговорит до смерти.
– Решено: зовем Федю Шурова, рассказываем ему все, что видели на вернисаже и при этом не делаем попыток женить его на болтушке Асмик!
Кровная связь. Коллекция Манефы Разорбаевой
Манефа на последок как всегда оставила брильянты. На этот раз брильянтов было особенно много.
Она нежно перебирала крупные и мелкие камни, любуясь причудливой игрой света. Собрав брильянты и сырые необработанные алмазы в щербатую чашку, как она полагала, от севрского сервиза, Манефа тяжелой походкой прошаркала в ванную комнату и, высыпав содержимое чашки в ладонь, залюбовалась искрящимися под струёй проточной воды камнями.
– Ни одного, – меньше карата, – с гордостью глянула она в отражение своего лица в зеркале.
Из зеркала на неё глянуло прелестное белокожее личико молодой женщины, – тонкие бровки, чуть сходящиеся на переносице, точеный носик, большие распахнутые глаза.
Когда она отвернулась от зеркала, чтобы взять старое вафельное полотенце и обтереть досуха драгоценные камни, в зеркале отразилась коричневая (почему у всех бывалых зеков коричневые шеи? не все ведь вкалывали на лесоповале, подставив затылок безжалостному гнусу и летнему, жаркому даже в Мордовии и Архангельской области, солнцу), в крупных стариковских морщинах кожа шеи и затылок с редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала серая нечистая кожа. Если бы читатель рискнул взглянуть на драгоценные камни, пока Манефа искала старое вафельное полотенце, он поразился бы не меньше, чем лицезрением немытой старушечьей головы, – это были не сырые алмазы и граненые брильянты.
В потрескавшейся от редкого мытья и тяжелой работы ладони старухи была горсть бутылочного стекла.
Ей в тот день особенно повезло.
Сосед с первого этажа, толстый и носатый коротышка по кличке Лаврентий Павлович (потому что носил круглый год огромную кепку-аэродром, подаренную заезжими грузинами, торговавшими на Щукинском рынке мандаринами и снимавшими угол у старого пьяницы) в то утро плохо держался на ногах. Казалось бы, какая связь? А прямая. Он не совладал с амплитудой колебаний своего плохоуправляемого тела и упал на первых же ступеньках тамбура, да так неудачно, что бутылка в его «авоське» разбилась…
Так что когда Манефа вернулась с короткой прогулки с кошкой (кошку она выводила воздухом подышать и пописать на газон на роскошном поводке, найденном во время обследования одного из мусорных баков), то и обнаружила у себя в подъезде целую и нетронутую руками авантюристов-алмазоискателей кимберлитовую трубку, редчайшее месторождение. Забыв про кошку, которая не сильно переживала, (так как роль кошки исполняла пустая коробка из под туфель «Саламанра», найденная на помойке и собачий поводок был засунут внутрь коробки, коробка крепко перевязана бечевой, и таким образом все прогулки завершались без потерь), Манефа бросилась собирать свои сокровища.
И вот теперь, дома, она перебирала свои «брильянты», раздумывая о том, что с ними делать дальше.
– Конечно, – рассуждала Манефа, – можно было бы отдать сырые алмазы в огранку ювелиру. Так ведь как уследить, чтоб не сняли лишнего, чтоб не разбили крупные алмазы при распиливании не повредили чистой воды камни при огранке?
Она сокрушенно покачала головой.
– А так хранить, – тоже невыгодно. Граненные камни стоят дороже.
Промыв алмазы, она сложила их в баночку из под майонеза, закрыв её пластмассовой пробочкой-крышечкой плотно-плотно.
Оглядев свою стройную фигурку и нежный овал лица в висевшем в большой комнате зеркале, она подошла к своему тайнику.
Дело в том, что дом был сдан в эксплуатацию в 1945 году. Строили его немцы-военнопленные. А её будущий муж, тот старичок, за которого она вышла замуж в 1976 году, был как раз над ними, над военнопленными как бы надзирающим офицером. Это в колониях, где она тянула свои срока, таких офицеров называли «вертухаями», «волками», «гайдамаками»… А как назывался такой же, но над немцами, Манефа не знала. Ну, да не важно. Факт, что служил он в НКВД и мог сам спланировать свою квартиру, которую начальство обещало по окончании строительства дать. Как он спланировал квартиру, Манефе было неизвестно. Потому что чертежей, планов и завещания он не оставил. Членов его той, из 1945 года, семьи давно никого не было в живых, – мать и отец его померли своей смертью, а жена и двое ребятишек погибли в автокатастрофе ещё в 1964 году. Так что и спросить некого. А факт остается фактом, – старичок до самой смерти строил всякие намеки, что, дескать, оставляет он сравнительно молодую жену очень даже обеспеченной вдовой. При этом поглядывал на стенку большой комнаты, за которой, при простукивании, время от времени обнаруживались пустоты. Но завещания старичок не оставил, намеки ничем конкретным не подтвердил. И выходила какая-то тайна, разгадать которую Манефа собиралась после неминуемой смерти старичка от старости и болезни.