Много дней впереди, стр. 17

5

Нам поставили дома телефон!

Приходил монтёр. На усах сосульки… Он их с хрустом обкусывал, пока толстыми шурупами прилаживал к стене аппарат. А потом полез на столб, что врыт на улице напротив окна. Ловко он цеплялся на своих «кошках» — это крючья, большие и кривые. А верно, что они так называются… Если человек их надевает, он и в самом деле может, как кошка, забраться куда угодно. Монтёр со столба протянул к нашему окну два тонких провода, просверлил в раме дырочку и подключил телефон. Он здесь совсем другой, не такой, как в Москве. Диска нет, никаких не надо набирать цифр… Покрутишь ручку и можешь сказать дежурной, кого тебе вызвать, — она соединит. Телефон поставили не потому, что Фёдор Григорьевич перешёл к нам жить. Это для мамы. Ей часто звонит дежурный врач или она сама звонит ему: спрашивает, как себя чувствует какой-нибудь тяжелобольной, говорит, что надо сделать, чтобы ему стало легче.

Телефон дома — и хорошо и плохо. Надо мне — звоню в больницу, спрашиваю у мамы… Но ведь и она теперь сама в любую минуту может позвонить мне. И если никто не берёт трубку, значит, я гоняю где-то с ребятами, вместо того чтобы сидеть за уроками.

Но в то утро мне повезло. Только я собрался на улицу — оделся уже, как затрезвонил телефон. Голос у него дребезжащий, хриплый, точно он один раз сильно простудился и с тех пор не может вылечиться.

Звонила, конечно, мама — кто же ещё?

— Слышишь меня, Женя?.. Мне сейчас некогда, придётся тебе самому… Ты знаешь, где дядя Федя работает? Это рядом с тем магазином, где мы покупали тебе ушанку, прямо в соседнем доме. Ты найдёшь?

— Найду, — ответил я, а сам подумал: «Вот ещё не хватало мне на работу к нему таскаться, делать больше нечего!»

— Зайдёшь к дяде Феде, он тебя отведёт…

— А куда?

— Ты не перебивай, слушай!.. Мы решили не покупать тебе пальто. Пальто ещё неизвестно когда привезут и какие они будут. Возьмём меховую куртку. Одна женщина их шьёт… Может быть, у неё найдётся готовая, а если нет — закажете. Она быстро сделает. Ты понял меня?

Понять-то я, конечно, понял. Кто станет спорить, меховую куртку куда лучше, чем какое-то пальто! Буду как настоящий полярный волк. Сфотографируюсь и пошлю в Москву. Пусть ребята посмотрят, какие тут морозы, как я тут хожу зимой.

— Возьми листок бумаги и напиши название учреждения, — продолжала мама. — Взял? Пиши: «Контора геологической экспедиции № 3». А фамилию дяди Феди ты помнишь? Маковский, Маковский… Тоже запиши. Ну вот, кажется, всё. Сейчас же иди, не задерживайся. Слышишь?

— Сейчас же и пойду, — сказал я.

Бумажку я сунул в карман телогрейки, натянул варежки и выбежал на улицу. День был пасмурный, морозный. Над теми домами, в которых топились печи, стояли ровные столбы дыма. Этот дым заволок всё небо, со всех сторон, — так мне казалось, потому что тучи были точь-в-точь того же цвета, что и дым.

До площади, до магазина, я бежал бегом. Уже холодно в телогрейке, хоть мама и добавила туда ваты. Куртку — это они вовремя решили взять.

Контору я сразу нашёл, нисколько даже не искал. Рядом с магазином был длинный дом из старых, тёмных брёвен. На доме вывеска: «ГЕОЛОГОРАЗВЕДОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ № 3». Большие белые косые буквы на зеленоватой фанере. И чего это мама спрашивала, найду ли я?.. Всё ей кажется, что я маленький, что меня за ручку надо водить! А я и фамилию знал: Маковский, Маковский, Маковский, — в бумажку не пришлось заглядывать.

Там был длинный пустой коридор, в их конторе. В него с обеих сторон выходили двери, много дверей. Все они были плотно закрыты. В какую стучаться — поди узнай! Не станешь же открывать все подряд? Я постоял немного в коридоре — может, появится кто-нибудь. Так и получилось. Одна тётка вышла из второй с краю комнаты. На плечи у неё был накинут серый пуховый платок, а на ногах — торбаса оленьи, сверху расшиты бисером, голубым и красным, как у Кристепа ножны.

Я кашлянул, и тётка ко мне повернулась:

— Ты к кому, мальчик?

— А как тут… как Маковского найти? — спросил я.

Она внимательно меня осмотрела. Как это в книжках пишут, с головы до ног. Не видела, что ли, никогда мальчишек?!

— Так тебе, значит, Маковского, Фёдора Григорьевича? — переспросила она.

— Маковского, — повторил я погромче. Может, она глухая и с первого раза не разобрала, кого мне надо.

— Вон там сидит Маковский, — показала она рукой. — Третья дверь слева, в самом конце коридора. Там кабинет главного геолога.

Она пошла и ещё раз обернулась. Очень мне хотелось показать ей язык, но я удержался. Ещё увидит и пожалуется Фёдору Григорьевичу… Ну его!

Я постучал в ту самую дверь, на которую она указала, эта глазастая тётка в платке.

Никто не ответил, хоть в комнате слышались громкие голоса. Тогда я потянул дверь на себя. Там был дядя Федя. Он вовсе и не сидел, а стоял возле стола. И ещё в комнате был маленький толстячок с большой чёрной бородой, борода закрывала ему шею. Они спорили над картой, что была разостлана перед ними.

— А-а, это ты, Женя! — сказал Фёдор Григорьевич. — Заходи, заходи… Погрейся пока минутку, и мы с тобой отправимся по нашим делам.

Я сел в углу на длинный ящик. Маленькими дощечками он был поделён на ячейки, а в них — обыкновенная земля. Она была серая, сухая, потрескавшаяся.

Шапку я снял ещё у порога, а здесь пришлось и телогрейку расстегнуть. Жарко стало: на Севере сильно топят, чтобы с мороза быстрей отогреваться.

О чём они спорили, я плохо понимал…

Фёдор Григорьевич сердито тыкал концом трубки в карту и наседал на бородача. А бородач отмахивался и всё больше на одно слово напирал: «С-сомнительно, с-сомнительно, оч-чень сомнительно». И это слово, и другие слова выходили у него какие-то свистящие, будто они запутывались в бороде и с трудом выскакивали. А дядя Федя ему:

— Что ты говоришь! Ничего сомнительного нет… Мы выйдем к Суоле, спустимся до Саныяхтаха, там переправим буровые станки и — прямиком на озеро Ытык-Кюёль. Что же тут тебя смущает, мой дорогой?

Он говорил так уверенно, как будто они уже пошли и вышли, спустились, переправились… А «мой дорогой» у него прозвучало, как иногда мама говорит мне: «Ты, мой милый, опять приволок двойку?»

Но бородач не сдавался ни в какую! Маленький, круглый как мяч, он наскакивал, наскакивал…

Говорил:

— Нет, ты невозможный человек! А время?.. Ты не думаешь, Фёдор, что при таком маршруте мы потеряем время!

— Зато найдём кое-что другое.

— Ты уверен?

— А ты уверен, что нет? Вот смотри ещё раз…

Они опять наклонились над картой и опять спорили и водили пальцами, словно играли в ричи-рачи. И смотрели друг на друга злющими глазами. Только ещё им оставалось подраться.

А вот нам всегда говорят, что взрослые ошибаться не могут… Как они сказали, так всё и должно быть, так и есть. Бородач — взрослый. И дядя Федя — взрослый. И один одно говорит, другой — другое. Кто прав из них?

Бородач пожал плечами и просвистел:

— Яс-сно! Яс-сно, что мы с тобой не найдём общего языка в этом деле. Я буду писать в Якутск, в управление. Увеличивать район обследования или не увеличивать — пусть Фёдоров решает, начальству виднее…

Теперь ещё и третий взрослый вмешается в их спор… И тоже будет прав?

Я думал, дядя Федя сейчас опять начнёт доказывать бородачу, а он нет, сунул в рот трубку и сложил карту. Большая карта: я считал, он в восемь раз её сложил.

— Начальству виднее. И писать — это твоё право, — сказал он совсем спокойно, как будто и не горячился, не шумел вот только что. — Но я сейчас подписываю приказ… — Он сел к столу и пером пробежал по бумаге. — Выполнять этот приказ придётся с понедельника.

— Яс-сно!

Ох и не хотелось ему, наверно… Борода у него, как живая, зашевелилась от возмущения.

— Я даже не писать буду, а позвоню и не скрываю это от тебя, как видишь!

— Очень тебе благодарен, — засмеялся дядя Федя и похлопал его по плечу: ничего, дескать, всё равно будет по-моему, а не по-твоему.