Мексиканская невеста, стр. 9

— Кабальеро! Мы обязаны вам жизнью! Вы самые храбрые люди на этой земле!

А Хуана, будучи свидетельницей героического сражения с индейцами, глядя на Жана, сказала своей матери:

— О! Я знала, что он вернется!

Но — увы! — это была всего лишь минутная передышка. Едва друзья, смущенные восторженной встречей, спрыгнули на землю и пожали несколько рук, как вновь послышались воинственные крики индейцев. Пожар разгорался все сильнее и уже приближался к имению. Складские помещения и магазины полыхали ярким огнем. Положение становилось безнадежным. Казалось, выхода не было.

ГЛАВА 5

Пьянка. — Осажденные. — Пожар. — Без родителей. — Бедная мать! — Похищение. — Как Жан и Джо оказались в поместье дона Бласа. — Признательность плантатора. — В поисках выхода. — Парламентер. — Письмо Андреса. — Срок — до полуночи. — Неужели конец?

Неужели все потеряно?

Впрочем, разграбление винного погребка на некоторое время остановило противника.

Осажденные получили передышку. Нападавшие пожелали утолить жажду. Наступило перемирие. Под мощным напором рухнули тяжелые двери из акации. Наконец проход был свободен. Некоторые повстанцы прямо-таки посходили с ума от нетерпения и вожделения!

Вскоре началась безумная пьянка! Все было бы ничего и, может быть, даже забавно, если бы не вспышка насилия и жестокости, последовавшая за этим пиром во время чумы.

Вовсе не важно, как назывались вина, из чего сделаны и каково их качество! Главное, что это было спиртное. Остальное никого не интересовало!

Наугад, не разбираясь, нападавшие жадно поглощали шарап, черный как портер [55] , колонш, белый словно молоко, пюльк вишневого цвета и самые различные сорта мескаля тонкого золотистого оттенка.

Крики усилились. Толпа заметно оживилась. Кто-то запел, некоторые начали танцевать. Послышались обычные в таких случаях взаимные оскорбления.

Прошел час, а кутеж все продолжался. Вскоре он перерос в заурядную, беспробудную попойку, потребность в которой постоянно дремлет в этих людях. Зло, унаследованное ими от предков, и оно неизбежно погубит всех краснокожих.

До защитников дома доносились угрожающие крики пьяной толпы. Но никто, кажется, не собирался атаковать дона Бласа и его людей.

— Хоть бы эти скоты напились так, чтобы не встали, — проворчал Жан, в сердцах нажав на курок.

Раздался выстрел, и неосторожный почитатель Бахуса [56] замертво рухнул на землю.

— Да, — отозвался дон Блас, — мы смогли бы в таком случае спокойно уйти. К несчастью, они еще держатся на ногах. Более того, смотрите, ваш выстрел сделал их более осторожными.

— Вы правы. Они не столь пьяны, как я полагал. И действительно, повстанцы перестали вести себя столь вызывающе, старались больше не высовываться и использовали малейшие укрытия, чтобы беспрепятственно добраться до погребка.

— Сеньор дон Блас, я думаю, у нас достаточно боеприпасов? — спросил обеспокоенный Железный Жан.

— Увы, совсем немного. И меня пробирает дрожь при этой мысли.

— А как с провизией?

— С этим вообще худо! Ничего нет! Ни муки, ни воды… Продовольственный склад рядом с винным погребком.

— Да, черт побери! Мало утешительного. Тем не менее надо держаться, и любой ценой.

— Либо, защищаясь, умереть.

— Умереть? Гм!.. Как можно позже…

— Но я обеспокоен, очень обеспокоен.

Жан не ответил. Да и к чему слова! Он прекрасно понимал, что положение было критическое.

Впервые бесстрашный ковбой ясно испытал чувство страха. Не за себя, разумеется. Он так часто рисковал своей жизнью. Да и Боб рядом. Верный конь всегда может вытащить хозяина из любой передряги.

Если Жан и испугался, то только за восхитительную Хуану, чей тонкий профиль и стройный силуэт он увидел в конце коридора. Да, именно за нее! За ее мать, за всех, кого она любила!

Жан хотел любой ценой избавить девушку от горя, печали… даже от самого ничтожного беспокойства!

Мучительно медленно тянулось время. Напившись, негодяи дремали на земле у винного погреба и чего-то ждали, не решаясь нападать. Видимо, чувство самосохранения пока брало верх. Значит, еще мало выпили!

Главари, вероятно, умело дозировали количество спиртного. Главное — не довести этих индейцев до состояния тупого равнодушия ко всему окружающему.

Наступила ночь. Чтобы осветить поле боя и помешать тем самым осажденным скрыться, бандиты подожгли все, что могло гореть.

Вспыхнул грандиозный пожар. Запылали хижины рабочих, сараи, складские помещения, хлопковое поле. Огромное огненное море заколыхалось под черным, удушающим облаком дыма. Позже вспыхнули ангары [57], сушилки, склады с маслом, прессы, машинное оборудование, образовав вокруг имения непреодолимое огненное кольцо.

Осажденные с трудом могли дышать в этой печке. Забаррикадировавшись группами в отдельных комнатах огромного дома, они чувствовали себя как на сковородке. Со всех сторон летели искры, языки пламени подбирались все ближе и ближе. Воды не было. Тушить огонь приходилось одеялами.

Положение становилось отчаянным.

Сжав зубы и прищурив сухие глаза, дон Блас не отрываясь глядел на то, как быстро гибнет с таким трудом нажитое богатство.

И все это — по вине Андреса!

Впрочем, разве метис не сказал: «Вы будете таким же голодранцем, как и я!»

Этот человек не бросает слов на ветер! Внезапно жесткие, твердые глаза плантатора повлажнели, когда он перевел взгляд на жену и дочь.

В ужасе от разгорающегося пожара, диких криков и выстрелов нападающих, красные силуэты которых плясали, словно черти в преисподней, женщины подошли к нему.

— Дорогие мои! Неужели нас ждет разорение, нищета и смерть! — дон Блас.

Железный Жан услышал эти полные отчаяния слова. Стараясь скрыть овладевший им страх, он бодрым голосом произнес:

— Что вы! Разорение всегда поправимо… нищету гонят прочь… а смерть надо презирать! Да и потом, до этого еще ох как далеко! Сеньор, вы разве не знаете, надежда умирает последней. Не все потеряно, я уверен в этом! Из любой ситуации можно найти выход… впрочем, я — живое доказательство этому.

— Молодой человек, мне уже почти пятьдесят! А вам — не больше двадцати. В этом возрасте ни в чем не сомневаются!

— Прошу прощения, сеньор! Мне около двадцати трех лет. Впрочем, я не совсем в этом уверен.

— Как? Вы не знаете точно свой возраст? У вас что, нет семьи… родителей?

— Увы!.. Мои родители… — остановился Жан, словно эти слова пробудили в нем жестокие воспоминания.

Наступило долгое молчание. Все с любопытством смотрели на молодого человека. Он почувствовал направленные на него заинтересованные взгляды. Но Жан боялся, как бы окружающие не подумали чего-либо дурного о его акценте [58]… о нем самом… родителях.

В конце концов жестом, преисполненным скорбного благородства, он вскинул голову и, невзирая на всю драматичность положения, посреди бушующего моря огня и торжествующих повстанцев, словно в кошмаре, заговорил.

Жан решил-таки поведать свою историю этим людям, которых едва знал и которым угрожала смертельная опасность.

Глухим голосом наш герой начал:

— Как бы старательно я ни рылся в своей памяти, самое большее, что мне удается, так это смутно различать двух женщин. Одна — молодая, красивая блондинка с ангельским лицом. Я ее называл по-французски «дорогая маленькая мама»! Другая — индианка, которую я звал мама и мамита! Вероятно, она была моей кормилицей.

Мама! Я никогда не видел ее улыбающейся. Она всегда была в черном, оплакивая убитого мужа.

В порыве жалости и сострадания Хуана схватила руку Жана, сжала ее и тихим, дрожащим голосом произнесла:

— Бедная мать! Кроме вас, у нее никого не было?