Торопун-Карапун и тайны моего детства, стр. 26
— А дорогу покажешь?
Старуха сказала:
— Вот идите прямо по тропинке через лес. А там и увидите три горы. А на горах три сестры сидят. На одной — Марья-га, на другой — Варя-ка, а на третьей — Дарья-га. Сидят и плачут.
— А чего ж они плачут? — удивился Торопун-Карапун.
— А то плачут, как им вместе сойтись. Сдвинете горы, так и видать будет.
И старуха опустила голову, задремала.
— Бабушк, а чего видать?
— Чего-чего, почем я знаю чего!
— Бабушк, а как же мы их сдвинем?
— Кого?
— Да горы!
— А я вам поясок дам.
Старуха закряхтела, поднялась на крылечко и вынесла широкий ремень.
— Держи, молодец, — и отдала ремень Торопуну-Карапуну.
Мы попрощались со старухой, а как отошли, Ложка спросила:
— Дедушка, чья такая старуха-то?
— Аль не узнали? Баба-Яга это.
— Ой! — испугалась Ложка.
— Ничто, — махнул рукой дедушка. — Совсем она теперь старая, вреда от нее нету, в новые сказки ее не пускают.
Мы шли. Торопун-Карапун впереди, размахивая ремнем — эге-гей! Он как будто опьянел от запаха травы, первого, еще не привядшего сена. И мы тоже развеселились.
— Солдатушки! — затянул дедушка Ус.
Но дальше он забыл и прокричал весело:
— А ну, робятки, есть у вас какая походная?
— Есть! — ответил Торопун-Карапун и запел:
И мы бодро зашагали, подпевая Торопуну-Карапуну.
ТРИ ГОРЫ И КОСТЕР
Долго ли, коротко шли, и пришли мы наконец к трем горам. С тех гор стекали ручьи, а сидели на них три женщины, три сестры: Марья-га, Варя-ка и самая младшая Дарья-га — и плакали в три ручья. А между горами озеро.
— Эге-гей! — крикнул Торопун-Карапун. — Хватит плакать!
— Как же нам не плакать? — отвечает старшая, Марьяга. — Сидим мы близко друг от дружки, а никак сойтись не можем.
— Сейчас сойдетесь! Видали? — И Торопун-Карапун показал им ремешок.
Торопун-Карапун раскрутил ремень, размахнулся да и обвил его сразу вокруг трех гор. Взялся за два конца и начал на себя тянуть.
— Помогайте! — крикнул он нам.
И мы уцепились за ремень, потянули. Загрохотало все кругом, задрожала земля. Начали горы друг с другом сходиться. От страшного грохота, от того, что земля пошатнулась, мы упали, закрыли глаза и уши пальцами заткнули. А потом, как открыли глаза, — темно. Ничего не видно.
Дедушка сунулся вперед да как закричит:
— Стой, робята! Тут вроде яма. До света переждем.
— Страшно-то как! — застонала Ложка.
— Не бойсь. Сейчас мы костерок раздуем.
Дедушка нашарил в темноте сухой куст, достал солдатскую огневицу с трутом и кремнем.
И вот появился огонек, занялись, затрещали сучья.
Мы подсели к костру. Я грел натруженные руки. Торопун-Карапун нашел несколько длинных еловых шишек и с размаху бросил их в костер:
— Огонь! — командовал он. И потревоженное пламя вздымалось, шишки трещали.
Вот так и мы когда-то бросали в печку патроны…
И вдруг над нами пронесся вздох:
— Ох!
И снова, уже мелодичный, с песней, с захлебом:
Это пели три сестры: Марья-га, Варя-га и младшая Дарья-га.
Дедушка ухмыльнулся в усы, подмигнул:
— Ладно поют.
— Хорошо, — вздохнула Ложка. — Люблю я долгие песни.
И мне показалось, что в голоса трех сестер, как семишелковая лента в косу, вплелся голос моей тети Наташи. Я поглядел вниз: там, внизу, затеплились огоньки. И от песни или от огня этого вспомнил я давнее.
И дедушка словно услышал меня:
— А что это ты ищешь там, в детстве?
И стал я рассказывать…
Там-тара-там!.. — гремела музыка войны. Уходил отец. Он затягивал ремень, а мама бросилась к нему и заплакала. И небо глухо гудело, по улице шли и шли люди, и всякая одежда на мужчинах казалась мне военной. И мой отец ушел на войну, на фронт.
— А вернулся ли? — спросил дедушка Никитушка.
— Нет, — ответил я.
— Ох, война! — И дедушка в сердцах стукнул трубкой о колено. — Ух, война! Проклятущая!..
И я рассказал, как мы бежали на фронт и про Витю, моего самого лучшего друга.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что к костру нашему тихонько подошел Витя. Дедушка чуть подвинулся, и Витя сел. Он был худой, длинный, пальтишко ему было коротко, из рукавов торчали узкие мальчишечьи руки. А глаза уголками вниз были черные и далекие. Так мне показалось — черные и далекие.
— Ты помнишь меня? — спросил Витя. — Мы с тобой — на все времена?
— На все времена, — прошептал я.
— Чего говоришь-то, не пойму? — спросил дедушка.
— Так, дедушка, вспомнил…
Торопун-Карапун задремал у костра. Солдатик, Цыпленок и Ложка привалились к нему.
А мы с дедушкой все сидели да подкидывали ветки в огонь, и они потрескивали негромко. А мы молчали каждый про свое.
вдруг услышали мы.
На горах сидели, обнявшись, три сестры и пели. Их уже осветили первые солнечные лучи.
И мы вдруг увидели, что они плачут.
Торопун-Карапун протер глаза, крикнул:
— Эге-гей! Чего же вы теперь плачете?
— От радости, — ответили сестры, — от радости.
А слезы их текли, текли в три ручья: ручей Марья-га, ручей Варя-га и ручей Дарья-га, — текли и вливались в большое светлое озеро.
— Слезы-то их светлые, — сказал дедушка. И вздохнул: — А нам, видно, прощаться пора.
Он показал рукой на низину, открывшуюся за горами. И я с удивлением увидел…
ЧТО Я УВИДЕЛ В НИЗИНЕ
Я увидел — или мне показалось, — падает, падает снег. Хлопья снега. Кружатся, летят. И я подумал: неужели там, за этим снегом, лежит то, о чем знаю я один, один на земле…
— Ну как? — спросил я Торопуна-Карапуна. — Пойдем туда? Видишь, какая метель.
— Да, метет не по-сказочному, — вздохнул дедушка. — Видно, рубеж тут лег. Ну, если не испугаетесь, шагайте, робята!
— Конечно, идем! — сказал Торопун-Карапун.
— Погоди ты, торопуга этакий, вот уж истинно Торопун-Карапун! — остановил его дедушка. — Пойти-то пойдешь, а возвращаться как будешь?
Он протянул мне колечко с желтой змейкой, то самое, которое отобрал у меня.
— Бери волшебное кольцо. Наполовину повернешь — обратно в сказку попадешь, на полную повернешь — совсем из сказки уйдешь. Эх, робята, полюбил я вас, давайте, что ли, обнимемся!
Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.
— А об этих, — он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, — об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер-самолет есть, да и так — из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща-аай-те…
Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше…
Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун-Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое-где зачернела земля на проталинах.