Ангелы на кончике иглы, стр. 71
– И не вздумай трепаться!
Резко повернувшись, Надежда пошла. Возле двери она обернулась и указала пальцем на кровать соседа.
– Ночью, когда у нас спало одеяло, он нахально глазел на меня, я видела. Вызови его на дуэль!
– У тебя есть на что глазеть.
– Комплимент на его уровне. Прощай!
39. ЧАС ЯГУБОВА
– Товарища Кашина можно к телефону? Валь, ты? Голос что ль изменился?
– Кто это?
– Своих не признаешь? Утерин.
– Володя! Сколько лет, сколько зим!
– Я, Валя, посоветоваться, как к другу…
– Для тебя – все!…
– Тогда слушай. Макарцев Игорь Иванович – есть у вас такой?
– Не знаешь?!
– Как не знать? Жена его говорила: «Вы знаете, кто мой муж?!»
– А в чем дело-то?
– Дело?… Да сынок их у меня подследственный. Что молчишь? Вот и звоню тебе по дружбе. С одной стороны, чтобы тебя подготовить, а с другой – чтобы самому не вляпаться. Зачем мне лезть на рожон? У тебя свое начальство, у меня – свое. Но есть ведь еще и общее, так? А куда оно повернет – к нашему или к вашему?
– Трудный вопрос, Утерин. Надо обмозговать… Я думаю, нужно прежде всего своему подчиняться. А сверху твое начальство поправят, если надо. Тогда ты опять ему подчинишься. Держи меня в курсе, а я тебя, правильно?
Положив трубку, Кашин некоторое время сидел, вперив взгляд в аквариум. Борю Макарцева он видел два раза, когда завозил домой Игорю Ивановичу срочные бумаги, которые тот забывал подписать перед отъездом за границу. Парень был как парень, ничего подозрительного. Как же теперь будет складываться ситуация? В любом случае Ягубов должен быть срочно поставлен в известность именно им, Кашиным.
Ягубов что-то листал, слушал не очень внимательно, но при словах «двоих насмерть» встал и приподнялся на цыпочки, покачался. Брови у него сошлись на переносице.
– Вот беда-то, Валентин! Можно сказать, трагедия… Что за это, не выяснял?
– До пятнадцати…
– Так… Трагедия для всего коллектива редакции… Ты кому об этом говорил?
– Никому! Как из МУРа друг позвонил, прямо к вам.
– Одобряю! Не будем бить по воде, чтобы круги разбегались…
– Понял, Степан Трофимыч…
Оставшись один, Ягубов почесал подбородок и подошел к окну. Он приблизил лицо к стеклу – из форточки проникал холод и помогал успокоиться. То, что произошло, нельзя было предвидеть. Не везет! Эх, как не везет Игорю Иванычу! И с инфарктом, и с ребенком! Остается надеяться, что наверху это так и поймут.
А с другой стороны, ведь будут и люди менее сентиментальные, которые решат, что предвидеть было можно. Кандидат в члены ЦК мог серьезнее отнестись к воспитанию сына. Он давно от рук отбился, Игорь Иванович сам не раз жаловался. Беда бедой, а вина виной. И тогда в Большом доме посмотрят на ситуацию по-иному.
Инфаркт? Не хочется думать, но будем объективны: образ жизни Игоря Ивановича не был идеальным. Физзарядку, говорил, он всю жизнь собирался делать. А после как-то сказал, что станет ее делать, когда отвезут его на Новодевичье кладбище: будет вставать пораньше, когда нет экскурсий, и бегать вокруг собственной могилы. В наших условиях, учитывая напряженность партийной работы, отсутствие крепкого здоровья – существенный недостаток. Такой работник может быть заменен с пользой для дела.
Будут смотреть, распространялся ли макарцевский стиль на коллектив. И придется честно сказать: есть разболтанность, отсутствие оперативности, расшатана дисциплина. В таких условиях и политическая бдительность усыплена. А где есть сырость, там будет плесень. Сегодня это беспокоит его, Ягубова, завтра – горком, послезавтра заговорят в Большом доме. Случай с сыном Макарцева – тревожный сигнал, и мы ошибемся, если не сделаем оргвыводов. Это будет и в интересах самого Игоря Ивановича.
40. И НЕ ХОЧЕШЬ ВОРЧАТЬ, А ПРИХОДИТСЯ
В то время, когда Зинаида Андреевна выходила из проходной МУРа, Раппопорт проснулся. Он проснулся на два часа раньше, чем обычно, долго стонал, сопел и кряхтел, пока поднялся. А поднявшись, полчаса бродил полуодетый по комнате и кухне, бурчал под нос, что эта власть не дает ему покоя даже во сне. При всем при том он приплелся в редакцию на полтора часа раньше обычного.
Здание «Трудовой правды» было построено в начале тридцатых годов, когда еще существовал в московской архитектуре конструктивизм и влияние Корбюзье. Поэтому спустя треть века дом выглядел современнее, чем корпуса послевоенного сталинского барокко. Сперва Раппопорт собирался сразу взять у вахтерши внизу ключ от приемной редактора. За взятый ключ надо было расписаться в журнале. Конечно, можно было вписать любую фамилию, но вахтер мог позже вспомнить – а это в планы Якова Марковича не входило. Поэтому он просто глянул на часы, поднялся к себе и стал ждать.
– Уже сидишь? А я смотрю – не заперто. Убирать иль не надо?
Маша, грузная баба в черном халате, приспущенных чулках в резиночку и мужских ботинках, ожидая ответа, стояла в дверях с ведром и тряпкой. Сотрудники редакции были уверены, что уборщица больше пачкает, чем убирает, и звали ее не иначе как тетя Мараша. Происхождение клички было связано с термином «марашка».
– Убрать, обязательно убрать, тетя Мараша, – сказал Яков Маркович. – У меня тут грязи полно!
– Пили, небось, опять? Бутылки есть? Погодите, сообщу на вас!
Регулярная выручка от собранных бутылок была серьезным довеском к скромной зарплате Маши, и, ворча, что люди пьют, она хотела бы, чтобы пили больше.
– Может, и есть, поищи, – подыграл Раппопорт. – Я уйду, мешать не буду…
Лифт поднял Якова Марковича в коридор, где была приемная редактора. Дверь в приемную стояла открытой. Сперва уборщица проходила по всем коридорам со связкой ключей, отворяла все двери редакции (кроме опечатанных, конечно), опоражняла мусорные корзины, ссыпая их содержимое в большие бумажные мешки из-под почтовой корреспонденции, и только потом мокрой тряпкой, намотанной на щетку, протирала паркетные полы. Паркет от этого был грязно-серого цвета, трескался, но Маше протирать было удобнее, чем натирать. Опечатанные комнаты она убирала днем, в присутствии ответственных лиц.
Оглянувшись, Яков Маркович вошел в приемную. В ней было непривычно тихо. Стулья и кресла, расставленные вдоль стен для посетителей, пустовали, молчали телефоны. Уродливо торчал желтый тамбур с дверью, обитой темно-красным дерматином: на двери – черная стеклянная планка с надписью: «Макарцев Игорь Иванович».
Не теряя времени, Тавров отворил в столе Локотковой дверцу левой тумбочки, которая не запиралась. В тумбочке верхние ящики были заполнены пачками бумаги, бланков, конвертов. В нижем ящике стояли туфли Анны Семеновны, в которые она переобувалась утром, мыльница, ножницы, отвертка, флакончик с лаком для ногтей, крем для рук, пачка чаю. Позади всего этого, под старым журналом мод «Силуэт», лежала коробочка скрепок. Яков Маркович выдвинул пальцем коробку. Вместо скрепок в ней (и об этом знали все сотрудники редакции, которым приходилось дежурить) лежал ключ. Кабинет Маша убирала уже при Анне Семеновне.
Шторы в кабинете Макарцева были задернуты, и стоял полумрак. Яков Маркович медленно обошел вокруг большой редакторский стол и сел в кресло. Он выдвинул средний ящик, заглянул в глубину, стал осторожно приподнимать бумаги. Серой папки не находилось. Тавров выдвинул ящик до конца, положил на колени, начал все перерывать более тщательно. Папки, которую он держал собственными руками в этом же кабинете в присутствии Макарцева, ни в конверте, ни без оного сейчас не было.
Раппопорт приподнял бумаги на столе, осмотрел содержимое боковых ящиков, тоже не запертых. Папка отсутствовала и здесь. И не хочешь ворчать, а приходится: обстоятельства вынуждают. Опытный зек чувствовал, что больше оставаться в кабинете нельзя. Он огляделся, не оставил ли следов, запер кабинет, положил на место ключ, осторожно выглянул в коридор и, расслабившись, вялой походкой пошел к лифту. Лифт был занят, поднимался, остановился на этаже. Чтобы не столкнуться с выходящим, Тавров забрался по лестнице вверх на несколько ступенек. Из лифта вышла Анна Семеновна и торопливой походкой засеменила к приемной. Дождавшись, пока она скроется, Яков Маркович ввалился в лифт и поехал к себе. Маша кончила уборку и шла по коридору, волоча швабру и запирая одну за другой двери.