Ангелы на кончике иглы, стр. 52
– Не хочу.
– Хорошо, давай без ЗАГСа. Просто напишем на стенке «Надя плюс Саша равнятся любовь». Ну!
Какабадзе протянул Надежде руку. Она отвела ее.
– Ой, Саша, больше не могу. Ладно, давай напишем, только не приставай! Ты слишком серьезно смотришь…
– А это что – плохо, да?
Он поджал губу, обидевшись, как ребенок. Прислонился к стенке, сложив руки на груди. Склонил голову – длинные, курчавые волосы упали на лицо.
– Проходи, – сказал он, не глядя на Надю. – Я знаю, ты мной брезгуешь. Потому что я грузин, да?
Она засмеялась.
– Ты, как маленький. То, что ты грузин, – самое большое твое достоинство.
Александр посмотрел на нее с недоверием.
– Между прочим, ты знаешь, Ягубов – антисемит: он грузин не любит. Я сказал это Рапу, он ответил: «Антисемит – это звучит гордо!» Так вот, если у тебя есть сомнение, прямо скажи!
– Что ты, Сашенька! Я сама мечтала бы быть грузинкой! Но чтобы что-то было, я должна к тебе относиться.
– Как – относиться?
– Просто относиться, и все. А сейчас – не отношусь. Я рыба, понимаешь? Мороженая рыба. Филе. Зачем я тебе? Ты меня придумал, а я – вобла. Видишь, кости торчат. Она провела пальцами по ключицам.
– Филе, вобла, рыбный магазин! – Саша пнул ногой тяжелый кофр. – Я люблю тебя, Надя. И ты будешь меня любить.
– Нет, Саша, нет!
– А вот увидишь! Поедем в Тбилиси, устроим скромную свадьбу, только для самых близких друзей – человек на семьсот, не больше.
– Опять, Саша?
– Ну ладно, ладно! Ждал восемь месяцев и четыре дня – еще подожду…
Какабадзе поскрипел зубами и поднял тяжелый кофр, забитый аппаратурой, три четверти которой никогда не надобилось и носилось для солидности. Распахнув дверь, он ввалился в отдел к Раппопорту.
– Ты, Саша, – приветствовал его Тавров, – наиболее деловой человек в редакционном борделе.
– Вы меня всегда хвалите, Яков Маркыч. За что?
Не стал Раппопорт растолковывать. Вместо этого коротко объяснил что и где снимать. Лучше всего просто сфотографировать работу на тех участках, где идет подготовка к ленинскому субботнику. Снимки пойдут и потом, будто они сняты на субботнике. Желательно сзади видеть плакаты, призывающие туда, куда надо.
– Между прочим, Саша, по редакции ходит рукопись. Ты не видел?
– Ну и вопрос! Прямо так, в лоб, по-стариковски? Если бы я не знал вас, Яков Маркович, я бы подумал, что вы простой стукач, а может, даже осведомитель!
Он приветливо помахал рукой и исчез. Сироткина между тем добежала до конца коридора. Там она едва заметно оглянулась, не смотрит ли Саша ей вслед, и остановилась у двери с надписью «Спецкоры». Она перевела дыхание, поправила кофточку и замерла в нерешительности: входить к Ивлеву или не входить?
26. ИВЛЕВ ВЯЧЕСЛАВ СЕРГЕЕВИЧ
ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ
Спецкор при секретариате газеты «Трудовая правда».
Родился 7 января 1935 г. в Москве.
Русский.
Партийность – член КПСС с 1956 г. Партбилет No 6753844. Ранее в КПСС не состоял и не выбывал. Партийное взыскание – строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Окончил философский факультет МГУ в 1958 г. Диплом No р-364771.
К судебной ответственности не привлекался. За границей не был, родственников за границей не имеет. Избирательных прав не лишался.
Правительственных наград нет.
Военнообязанный, мл. лейтенант запаса. Билет No НК 4117826.
Семейное положение: женат. Жена – Ивлева А.Д., 1939 г. рождения, сын Вадим 6 лет.
Паспорт VII КH No 1521462, выданный 27 ноября 1965 г. 96 отделением милиции Октябрьского района г. Москвы. Прописан постоянно: Москва, ул. Марии Ульяновой, д. 4, кв. 31. Тел. 230-01-92.
ПОСТУПКИ И ПРОСТУПКИ ИВЛЕВА
– Ма, как ты думаешь, что делать, если твой товарищ говорит не то?
– Надо его поправить, сынок.
– А он смеется. И повторяет!
– Да что повторяет-то?
– Ну, понимаешь, страшные вещи – про Сталина, и вообще…
– Кошмар какой! Уж не Хохряков ли? Конечно, полагается по закону сообщить, иначе ты тоже виноват. Но сообщить тоже страшно. Время такое… Заставят дать показания… А на носу экзамены!
– Что же делать, ма?
– Может, перевоспитать его в коллективе? Поговорите на комитете… Слышал от кого-нибудь да повторил…
– Такое – повторил?!
– Замолчи! – мать побледнела. – И дай мне честное комсомольское, что никогда – понял?! – в жизни не повторишь! Я и отцу передавать не буду.
Весной 53-го любимец и надежда учителей Вячеслав Ивлев заканчивал десятый класс. Отличник, комсорг, капитан баскетбольной команды, лучший знаток международного положения, которому директор доверял читать на большой перемене по школьному радио газету. Семья благополучная, родители оба коммунисты. Словом, золотая медаль обеспечена. Колебание только в одном: в университет поступать на исторический или на философский? Вячеслав взял Хохрякова за жабры.
– Слушай, насчет того стихотворения. Ты его еще кому– нибудь читал?
– А что?
– А то, что лучше заткнуться. И вообще смерть Сталина – трагедия для всего человечества, а ты?
– И поговорить нельзя? Пошел ты, знаешь куда!
– Хочешь, чтобы поставили вопрос на комитете?
– Ставь где хочешь. Это тебе надо выслуживаться за медаль.
Вячеслав не поставил вопроса на комитете не из принципиальности. Мать права: это может повредить ему самому. К тому же другие события заполнили внимание секретаря комитета Ивлева. На первомайской демонстрации десятиклассники, отправившиеся купить мороженого, столпились вокруг милиционера, и кто-то крикнул:
– Да здравствует советская милиция!
Постового бережно подбросили вверх. Он взлетел, держась за кобуру, и так же мягко опустился.
– Ну что вы, ребята, я на посту!
Все это видел директор школы Крестовский. Он подбежал, вернул учеников в колонну, а после праздников вызвал с урока Ивлева и велел на комитете поставить вопрос об исключении участников «качания» из комсомола, что означало белый билет для поступления в вуз и призыв в армию. Среди исключенных оказались лучшие ребята. И Хохряков, конечно, вляпался. Крестовский назвал его злостным зачинщиком, Ивлев получил указание исключить его из комсомола.
– Ну вот, ма, золотая медаль в кармане!
– Я решила: иди на философский, сынок. Марксизм-ленинизм – это самое прочное. Ты будешь теоретиком, и я буду спокойна.
Слава привык подчиняться авторитету матери. Ей трудно было не подчиниться. Отец тоже ее всегда слушался, показывая тем пример сыну. Это была красивая женщина, слегка располневшая. Она тщательно скрывала, что когда-то была неистовой богомолкой. Семья была благородных кровей, а она в рубище пешком ходила в Сергиев за святой водой в Надкладезную церковь. Ей было тогда семнадцать, уже три с лишним послереволюционных года прошло, когда она решила податься в монастырь совсем. Долго в монастыре она не пробыла. Его разграбили при содействии соседней воинской части. Монашек изнасиловали, игуменью поставили к стенке.
Немного спустя Татьяна Савельевна стала комсомолкой, такой же неистовой и верующей в Ленина. Она активно пропагандировала свободную любовь, такую, какая записана в Манифесте коммунистической партии и какая будет при коммунизме. Сергей Сергеевич Ивлев женился на ней, когда ей было уже под тридцать. Она была весьма хороша собой, уходила от него, но вернулась. Отец Ивлева был инженером, сидел в конструкторском бюро энского почтового ящика, занимающегося атомной энергией, и никогда не рассказывал чем занимается. Он жил размеренной жизнью: дом, работа, чтение «Правды». Говорить Славе с отцом было не о чем.