Ангелы на кончике иглы, стр. 118
– Но Ивлев-то! Без партбюро, без редколлегии…
– Да, немножечко поторопились. А где же Ивлев?…
Выйдя из редакции, Вячеслав пошел медленно, ощущая как припекает солнце. Он расстегнул плащ, потом снял его и повесил на руку. Он попытался сосредоточиться, решить куда идти и как жить дальше. Мысли бежали по кругу, натыкались одна на другую, переступали друг через друга и таяли, возможно, от жары. Ивлев решил, что пойдет домой пешком, сядет за стол и уж там сосредоточится. И начнет новую жизнь. Обязательно новую. Еще не ясно, какую, но ясно, что не такую, как была. Это хорошо, что газета его отторгла от себя. Трясина засасывала, а разорвать – своей воли не хватило. «Писать в газету, – вспомнил он слова Якова Марковича, – все равно, что испражняться в море».
В центре на площадях и у гостиниц было полно интуристовских автобусов. Иностранцы держали кинокамеры. Они улыбались прохожим, и Ивлев замедлил шаги, пытаясь уловить обрывки незнакомого говора. Он шел мимо своего университета по проспекту Маркса. Тут народу было поменьше. Компания молчаливых молодых людей догнала его. Когда они поравнялись, Ивлева неожиданно прижали к ограде.
– Только тихо, – произнес голос над самым его ухом. – Пройдите в машину!
Правую руку ему вывернули, и он застонал от боли. Он напрягся, сопротивляясь этой нелепости, грубости, принуждению.
– Пустите! – он рванулся и действительно вырвался на миг, но тут же его схватили с обеих сторон.
– Ах ты, паскуда!
– Люди! – что было сил крикнул Ивлев, и иностранцы, сначала не замечавшие драки, стали приглядываться. – Люди! Меня арестовывают, как при культе! Я не виноват! За что? Смотрите, это КГБ!
Он сразу ощутил, что ведет себя глупо, но последние слова спасли его. Они разбежались, сделали вид, что непричастны. Машина отъехала. Вячеслав постоял, отряхнул от желтого мела рукав, которым его придавили к ограде, и побрел дальше. Теперь мысли его перестали быть вялыми и завертелись хороводом. Надо немедленно исчезнуть, уехать, спрятаться… Куда? Домой – нельзя. К приятелям – тем более.
В напряженной растерянности Ивлев прошагал еще полквартала. Он решил перебежать на другую сторону и сесть в такси. Удрать, пока он ничего не придумал, удрать, чтобы потеряли его из виду. Он спустился в подземный переход и побежал по нему.
Маркиз де Кюстин появился перед Ивлевым ниоткуда и распахнул руки, готовый принять его в свои объятья. Чтобы не оказаться сбитым с ног, маркизу пришлось прислониться к грязной кафельной стенке между двумя книжными лотками. На мгновенье Вячеслав приостановился. Растерянные глаза его запечатлели странного человека, похожего на состарившегося мушкетера или актера, вышедшего в реквизите из какой-то старой пьесы. Они посмотрели друг другу в глаза; мгновение то останется в памяти, и Ивлев будет долго потом ломать голову, пытаясь понять, где он раньше встречался с этим человеком, но так и не вспомнит.
Он побежал дальше по переходу, а Кюстин, придерживая шпагу, устремился за ним. Немногочисленные прохожие расступались и оглядывались, другие не обращали на них внимания. Молодые люди ждали Ивлева за поворотом, на ступенях. Их было шестеро. Едва он появился, они окружили его плотным кольцом и первым делом затолкали ему в рот теннисный мяч. Скулы свело, Вячеслав захрипел от боли, но крикнуть уже не смог.
Они быстро проволокли его по лестнице до тротуара и бросили на заднее сиденье черной «Волги», подогнанной вплотную к тротуару. Чтобы ликвидировать возможность несимпатичного зрелища, на него надели картонную коробку из-под телевизора. Дверцы захлопывались и машина трогалась, когда маркиз де Кюстин, задохнувшись, поднялся из перехода по ступенькам и добежал до нее. Голубой бант его сбился набок, прилизанные волосы растрепались. Кюстин выхватил шпагу, готовый вступить в бой, но сражаться было уже не с кем.
– Проклятье! – процедил маркиз пыхтя. – Я не вмешивался столетие назад и покорно сношу все, что вижу теперь, но это уже слишком!
На бегу он в ярости воткнул шпагу в заднее колесо «Волги», вытащил и снова воткнул.
Выдернув шпагу, Кюстин поглядел на нее. Она стала короче: отломанный конец остался в покрышке. Машина отъехала, но раздалось сипение вырывающегося из шины воздуха, а следом за ним глухой звук от ударов обода колеса об асфальт. Маркизу следовало оглянуться, потому что сзади заскрипели тормоза и к нему бежали другие агенты. Через несколько секунд ему уже выкручивали руки.
«Волга» с Ивлевым остановилась. Те, кто был в ней, высыпали наружу и вызывали помощь по телефону. Не поднимая коробки от телевизора, Ивлева перетащили на заднее сиденье второй «Волги», и она, включив сирену, умчалась. Перед глазами Ивлева мутнела серая картонная стенка, удушающе пахло лаком и синтетикой. Он не видел, что его везут в противоположную от дома сторону – в Лефортовскую тюрьму КГБ.
На тротуаре собралось некоторое количество зевак, и появился милиционер, строго предлагая разойтись. Прохожие видели, как человека в странном наряде, более подходящем для прошлого века, двое в штатском повели к подкатившей третьей машине. Было похоже, что снимается кино.
Маркиз де Кюстин молча, без сопротивления сел в машину, а когда дверцу за ним захлопнули, исчез. Не веря собственным глазам, агенты обшарили автомобиль внутри: там никого не было.
69. И ЭТО ПРОЙДЕТ
– Товарищ Раппопорт! Сейчас с вами будет говорить маршал бронетанковых войк Михаил Ефимович Катуков.
– Хорошо, – вяло отозвался Яков Маркович. – Слушаю.
– Товарищ Раппопортов! – произнес маршал. – Хочу вам напомнить о моей статье. Она должна быть напечатана ко Дню Победы.
– Да, конечно, – промямлил Тавров. – Не волнуйтесь…
– А я не волнуюсь, – прорычал маршал. – Если не будет – учтите: введу в редакцию танки!
Яков Маркович закрыл глаза. Статью Катукова он давным-давно выбросил. Снова бросаться под танки с бутылками горючей смеси у него не было сил. Телефон звонил опять. Раппопорт решил, что больше подходить не будет, он устал. Но звонки не прекращались, и он раздраженно рванул трубку:
– Ну!
– Яков Маркыч, – услышал он женский голос. – Это Тоня…
– Какая Тоня?
– Тоня Ивлева…
– А, конечно, я не сообразил! Простите!
Раппопорт понял, что Тоня что-нибудь прослышала о Наде и сейчас будет просить его повлиять на мужа. Это только легко сказать! Разумеется, он станет ее убеждать, что у Ивлева никого нет, все это сплетни. Если она умная, она должна поддаться убеждению.
– Я не знаю что делать, Яков Маркович. Не знаю к кому обратиться…
– В чем дело, Тонечка? – невинно и ласково спросил Раппопорт. – Главное – не волноваться!
– Славу арестовали… – ее голос зазвенел и угас.
– Как? – Тавров заглотнул воздух и держал его в себе, боясь выпустить, будто если он выпустит, больше воздуха ему не дадут. Первый раз в жизни он не угадал заранее, зачем к нему обращаются. Помолчав, произнес. – Откуда вы узнали?
– Они сами позвонили. Сказали, чтобы я не беспокоилась и его не искала. Что он находится…
– Где?
– У них…
Какой сервис! Они теперь сами звонят… Они позвонили ей, чтобы выяснить, кому она будет звонить, куда поедет. Им нужны его связи. Тавров засопел. Антонина Дональдовна поняла.
– Я звоню вам из автомата, далеко от дома, так что…
Это было слабое утешение, поскольку Раппопорт говорил не из автомата.
– Вы с кем-нибудь советовались? – он спросил это, не зная, зачем.
– Позвонила его матери. Она закричала, что ее сын – изменник родины и пускай расплачивается. Что ей стыдно, что она его родила… Что же мне делать?
– Плакать не надо, Тонечка! Умоляю… – Раппопорт переступил через опасность, спросил. – А в чем его обвиняют?
– Сказали, в хулиганстве. Якобы он затеял драку, есть свидетели… Будет следствие… Решать, сказали, будет, конечно, суд, все по закону…
– По закону? Ну да, конечно, по закону…