Ангелы на кончике иглы, стр. 107
В номере за столом сидел человек помоложе Валентина. Кашин раньше его тут не встречал. Человек поднялся навстречу, назвался Похлебаевым и, радушно улыбнувшись, крепко пожал мягкую руку Кашина, из которой Валентин по этому случаю заранее переложил ключи. Предложив присесть в кресло, хозяин сел рядом в другое кресло, а не за письменный стол.
– Мне вас рекомендовали, Валентин Афанасьевич, с наилучшей стороны, сказали, на вас можно положиться… Тем более что вы наш работник…
– Собственно, формально я теперь в органах не работаю.
– Знаю! Но сейчас многих подключаем к операции…
– Самиздат?
– Он! Есть приказ по управлению. Почистим и быстро отделаемся.
– Я об этом думал, – признался Валентин. – Я в газете недавно. Вижу, с трудовой дисциплиной плохо, а мне говорят: тут дело творческое – гайки завинтишь – люди перестанут писать. И такие разговоры имеются у руководства газеты, вот что странно!
– Не совсем понял, какая связь?… – проговорил Похлебаев.
– Прямая! Скажем, во всех номерных учреждениях инженеры обязаны в конце рабочего дня сложить свои записи и чертежи в чемоданчики с номерами и сдать в спецотдел. Записи в мусор бросать запрещено. А в редакции что? Мне, конечно, положено выборочно проверять столы и содержимое мусорных корзин, но разве за всем уследишь? Кто куда едет, что видит, о чем пишет? Полный разброд! А ведь центральная газета!
– Вопрос серьезный, но это не нам решать. У нас задача конкретная… По нашей картотеке проходит Ивлев Вячеслав Сергеевич.
– Есть такой. Рождения 35-го года, русский, член КПСС, образование высшее, оклад 180. А разве он?…
– Проверяем. Если он, то, естественно, ему захочется выйти на контакты с заграницей. Зачем ждать? Мы поможем. Короче говоря, зовите Ивлева на хоккей.
– Хоккей?
– А что? – Похлебаев поднялся, подошел к столу и вынул из папки билеты. – Хоккей от наших дел далек, поэтому не будет никаких подозрений…
– А почем я знаю, болельщик он, нет ли?
– Кадровик, а не знаете… Матч дефицитный, поэтому вопроса не будет. Вы с ним пойдете, выпейте вместе пива или чего покрепче, чтобы снять с него напряжение, ясно?
– Ясно!
– А на трибуне сядьте так, чтобы он сидел на 22-м месте, а вы на 23-м. На двадцать первом же будет сидеть иностранец из ФРГ, тоже наш работник.
– Понял вас.
– Если поняли, действуйте, больше вас не задерживаю.
Обратно по проспекту Маркса Кашин шагал быстро как мог. Все-таки есть целый ряд вопросов, которые органы не в состоянии решить и вынуждены обращаться к нему, Кашину. Теперь он докажет, что тогдашнее отчисление его было ошибкой. Валентин не смотрел больше на женщин, хотя некоторые – ведь был час пик – касались его в толкучке плечами и прислонялись к нему в метро. Теперь он торопился в редакцию и от спешки даже прихрамывал сильнее, чем всегда. Шагая по коридору и приветливо всем улыбаясь, он сперва прошел мимо двери с надписью «Спецкоры», а потом вернулся, будто что-то случайно вспомнил, – так было лучше. Ивлев сидел на столе и читал книгу.
– Дела идут – контора пишет, Вячеслав Сергеич, – весело сказал Кашин. – А что, если нам с тобой сходить на хоккей? Встреча, говорят, будет первый сорт…
Слава взял со стола лист чистой бумаги, аккуратно засунул между страниц и отложил книгу.
– Валентин Афанасьич, – ответил он, с интересом оглядев завредакцией. – А что, если нам с тобой сходить в Большой театр?
– Зачем – в Большой?
– А зачем – на хоккей?
– Так у меня же на хоккей билет лишний есть. Дефицит!
– Если дефицит – чего мне занимать трибуну? Зови болельщика. Он оценит. А мне что хоккей, что балет…
– Да я всем предлагал – заняты! – не сдавался Кашин. – Мы с тобой никуда не ходили… Пивка попьем или чего другого…
Ивлев выпучил на него глаза.
– Я на хоккей с детства не ходил и до конца дней не пойду! Это занятие для дебилов.
– А может, до завтра передумаешь?
– Отстань!
Вышел Кашин, думая о том, как тяжело работать в газете. Есть приказ, а надо деликатничать. Кривляются, не хотят. Устал Кашин. Даже на Кубе, когда жара стояла немыслимая, и то было легче.
Вячеслав в лицах изобразил Раппопорту разговор с Кашиным.
– Может, он рехнулся?
Не ответил Яков Маркович. Кряхтя поднялся – и к двери. Уже открыв ее, он пробурчал:
– Вы можете обождать меня, старина? Живот что-то схватило.
Ивлев стал смотреть через запотевшее стекло на длинные, словно мятые махровые полотенца, облака, медленно уползающие в левый верхний угол окна. Он не заметил, как Тавров открыл дверь и вернулся за свой стол.
– Так я и думал, мой мальчик, так я и думал…
– О чем?
– Насчет хоккея… Дело в том, что Кашин никого из болельщиков не звал. Только вас.
– Откуда вы знаете?
– Спросил четверых – тех, кто действительно этим дышат. Знаете, как они удивились, что Кашин идет на хоккей? Они бы с удовольствием, но билеты достать не смогли. Боюсь я данайцев, дары приносящих.
62. ВЕЧНАЯ МЕРЗЛОТА
Сироткина остановилась в дверях машбюро, помахав над головой письмом.
– Девчонки! Кто замуж хочет?
Руки немедленно подняли все, кроме заведующей машбюро пожилой Нонны Абелевой.
– Одного хватит, во! – она провела пальцем поперек горла.
Машинки перестали стрекотать, но голоса тонули в мягкой обивке стен.
– А сама, Надежда? – поинтересовалась Светлозерская. – Или не убоже…
– Пороху не хватает оседлать?
– Ему такие тощие не нравятся…
– А ты больше хлеба ешь – потолстеешь.
– Возбудились, – проворчала Абелева. – Спросили бы сперва, кого предлагают.
– Да вы только послушайте, какой жених пропадает! – сказала Надя. – «Обращаюсь в вашу газету с просьбой о помощи. Я хочу жениться, так как нуждаюсь в верном друге и товарище, с которым могу пройти по жизни. Являюсь старым большевиком со стажем с 1918 года, ветераном революции и гражданской войны. Мне 81 год, я слепну, и мне нужен поводырь». Подпись…
– Мать моя! – всхлипнула Абелева.
– Девочки! – воскликнула Светлозерская. – Он, небось, Ленина видел?!
– Ленина-то видел, но твоих прелестей уже не разглядит.
– Да на меня и без него глядеть есть кому, – обиделась Инна. – Жениться никто не хочет!
– Значит, ты, Светлозерская, согласна? – уточнила Надя. – Так я и отвечу: «Идя навстречу пожеланию трудящихся, редакция „Трудовой правды“ выделяет вам жену-поводыря в количестве одной штуки».
– Это он-то трудящийся? Да он персональный тунеядец!
– А ты чего хотела? – возмутилась Нонна. – Чтобы и муж был, и тебя кормил? Так теперь не бывает!
– Надь, – спросила Инка, прищурясь. – А шашка у него есть?
– Конечно, есть! – уверенно заявила Сироткина.
– Значит, настоящий мужчина!
– А по-моему, – изрекла Абелева, – настоящий мужчина не шашкой отличается.
– А чем?
– Хобби.
– Хобби?!
– Да вы не то подумали! Тем, что он болельщик, или алкоголик, или марки собирает… Ну, будет, девчата! – строго осадила Абелева. – Потрепались и за работу.
Под хохот машинисток Надежда вышла из машбюро. Светлозерская выскочила за ней следом.
– Надь! Постой-ка, – хриплым шепотом протянула она и оглянулась, ища уголок поукромнее. – Слушай, вот смех-то! Кашин меня вчера оскорбил…
– Ой, – остановилась Сироткина. – Как же это?
– А вот так! Он же на меня давно глаза пялил. Но у меня другие планы были… А вчера вечером он ко мне на улице будто случайно пристроился. И стал опять в шашлычную звать. Ну, мне жалко стало. Мужик все же… «Шашлык, – говорю, – я и дома могу пожарить, на сковородке, если в кулинарии купить…» Уж он-то обрадовался! Не только на шашлык, на водку разорился. Выпили, шашлык сожрали – сидит. Я говорю: «Валентин Афанасьевич, жарко! Пиджачок бы сняли… А я, если не возражаете, халатик надену, а то – весна все-таки…» Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного ожил, халатик с меня снял. Я говорю: «Замерзну, холодно!» А он: «Вы ж говорили, жарко!» И давай халат на меня надевать. «Ладно, – говорю, – я уж как-нибудь так потерплю…» Только тут стал он ремень свой расстегивать. Солдатский, между прочим, со звездой. И – ничего не сделал! Ни-че-го!… Подлец!