Последний римский трибун, стр. 68

– Клянусь, – сказал один из этих двух молодых служителей, отталкивая от себя кости, за которыми он и его товарищ старались убить время, – это скучная работа! Лучшая часть дня прошла. Наша госпожа замешкалась.

– А я надел мой новый бархатный плащ, – отвечал другой, с состраданием посматривая на свою щеголеватую одежду.

– Тс, Джакомо, – сказал его товарищ, зевая, – оставь свои фантазии. Какие есть новости, желал бы я знать? Возвратился ли рассудок к его святейшеству?

– Рассудок! Как, разве он сошел с ума? – прошептал Джакомо с серьезным и удивленным видом.

– Мне кажется, что да, если, будучи папой, он не замечает, что может наконец снять свою маску и покрывало. Воздержный кардинал – распутный папа, говорит старая пословица. Что-нибудь, должно быть, сделалось с мозгом этого добряка, если он продолжает жить, как отшельник.

– А! Теперь я вас понимаю. Но, право, его святейшество имеет довольно людей, которые заменяю! его в этом отношении. Епископы заботятся о том, чтобы женщины не вышли из моды, а его преосвященство Альборнос не подтверждает вашей пословицы относительно кардиналов.

– Правда, но Жиль – воин, он кардинал в церкви и солдат в городе.

– Не хочет ли он взять здесь крепость? Как ты думаешь, Анджело?

– Эта крепость – женщина, но...

– Что?

– Синьора расположена более к власти, нежели к любви, она видит в Альборносе князя, а не любовника. Как она ступает по полу! Она презирает даже золотую парчу!

– Тс! – вскричал Джакомо, подбегая к окну. – Слышишь внизу топот копыт? Блестящая компания!

– Которая возвращается с соколиной охоты, – отвечал Анджело, пристально смотря на кавалькаду, проезжавшую по тесной улице.

После того, как веселая процессия медленно проехала мимо, блуждающим взглядам пажей представилась мрачная массивная башня прочной постройки одиннадцатого столетия. Солнце грустно освещало ее обширный и угрюмый фасад, в котором только кое-где были видны скорее бойницы и узкие щели, нежели окна.

– Я знаю ваши мысли, Джакомо, – сказал Анджело, красивейший и старший из двух. – Вы думаете, что эта башня мрачное жилище?

– И благодарю свои звезды за то, что они не создали меня довольно высоким для такой большой клетки, – прибавил Джакомо.

– Однако же, – отвечал Анджело, – в ней сидит человек, который не выше нас по своему происхождению.

– Расскажите мне что-нибудь об этом странном человеке, – сказал Джакомо, садясь, – вы римлянин, и должны знать.

– Да! – отвечал Анджело, гордо выпрямляясь. – Я действительно римлянин! И был бы недостоин своего происхождения, если бы не знал, какая честь принадлежит имени Кола ди Риенцо.

– Но, кажется, ваши земляки чуть не побили его каменьями, – пробормотал Джакомо. – Не можете ли вы сказать мне, – продолжал паж более громким голосом, – правда ли, что он явился к императору в Праге и предсказал, что покойный папа и все кардиналы будут умерщвлены, что будет избран новый итальянский папа, который подарит императору золотую корону, как государю Сицилии, Калабрии и Аулии [27], а сам примет серебряную корону, как король Рима и всей Италии, что...

– Постойте, – прервал Анджело с нетерпением. – Послушайте меня, и вы узнаете, как это было на самом деле. Оставив Рим в последний раз (ты знаешь, что он был на юбилее инкогнито), трибун, – здесь Анджело остановился, осмотрелся кругом и потом с пылающими щеками и возвысив голос продолжал: – да, трибун путешествовал под видом пилигрима, ночь и день, по горам и лесам, подвергаясь дождю и буре, не имея другого убежища, кроме пещеры, он, который был, говорят, настоящий баловень роскоши! Придя, наконец, в Богемию, он открылся одному флорентийцу в Праге и с его помощью добился аудиенции у императора Карла.

– Благоразумный человек, этот император! – сказал Джакомо, – скупой, как скряга, он совершает завоевания посредством торга и ходит на рынок за лаврами, как говорил мой брат, служивший у него.

– Правда, но я слышал также, что он любит ученых, что он мудр и воздержан и что в Италии еще многие надеются от него! Риенцо пришел к императору. «Знай, великий государь, – сказал он, – что я тот Риенцо, которому Бог дал счастье управлять Римом в мире, справедливости и свободе. Я обуздал нобилей, я изгнал разврат, я исправил закон. Сильные преследовали меня, гордость и зависть изгнали меня из моих владений. При всем вашем величии и моем теперешнем падении, я, подобно вам, держал скипетр и мог бы носить корону. Знайте также, что я побочным образом происхожу из вашего рода: мой отец был сыном Генриха VII [28], в моих жилах течет тевтонская кровь, как бы ни было ничтожно мое имя! У вас, король, ищу я покровительства и требую справедливости» [29].

Джакомо, который знал слабую сторону своего друга, ограничился тем, что снял соломинку со своего плаща и сказал довольно нетерпеливым тоном:

– Гм! Продолжай! Император прогнал его?

– Нет, Карл был поражен его видом и умом, оказал ему благосклонность и гостеприимство. Риенцо оставался некоторое время в Праге и удивлял всех ученых своими знаниями и красноречием.

– Но если ему был оказан такой почет в Праге, то как он сделался арестантом в Авиньоне?

– Некоторые говорят, будто бы он был выдан Карлом папскому легату, другие утверждают, что он добровольно оставил двор императора и без оружия, без денег отправился в Авиньон!

– Настоящее сумасшествие!

– Но, может быть, это его единственная дорога при каких бы то ни было обстоятельствах, – возразил старший паж. – Риенцо отправился в Авиньон, чтобы освободить себя от направленных против него обвинений, и без сомнения он надеялся, что от оправдания ему останется только один шаг к восстановлению своего прежнего положения. Ему предстоял выбор (рано или поздно это должно было случиться), идти свободным или в оковах, как преступнику или как римлянину. Он выбрал последнее. Везде, где он проходил, народ восставал в каждом городе, в каждой деревушке. Его умоляли поберечь себя для страны, которую он хотел возвысить. «Я иду, чтобы оправдаться и восторжествовать», – отвечал трибун. Говорят, ни один посол, князь или барон не въезжал в Авиньон с такой длинной свитой, какая следовала в стены этого города за Колой ди Риенцо.

– А после того?

– Он попросил аудиенции, чтобы иметь возможность опровергнуть возводимые на него обвинения. Он сделал вызов гордым кардиналам, которые отлучили его. Он требовал суда.

– А что сказал папа?

– Ничего – словами. Тюрьма была его ответом!

– Суровый ответ!

– Но бывали дороги длиннее тех, которые ведут из тюрьмы во дворец; и Бог не создал людей, подобных Риенцо, для цепей и темницы.

Когда Анджело произнес эти слова громким голосом и со всем энтузиазмом, которым вдохновила римского юношу слава павшего трибуна, он услыхал позади себя вздох. Он с некоторым смущением обернулся. У двери стояла Чезарини.

– Извините меня, синьора, – сказал Анджело нерешительно, – я говорил громко, я обеспокоил вас; но я римлянин и моей темой был...

– Риенцо! – сказала дама, подходя. – Тема, способная взволновать римское сердце. Полно – извинений не нужно. Ах, если судьба возвратит Риенцо счастье, то он узнает твое суждение о нем.

Говоря это, синьора смотрела долго и пристально на склоненное и краснеющее лицо пажа взглядом человека, привыкшего узнавать душу по наружности.

– Синьора, – сказал Джакомо, щеголевато драпируясь своим плащом, – я вижу слуг монсиньора кардинала д'Альборноса – а вот и сам кардинал.

– Хорошо! – сказала синьора, и глаза ее засверкали. – Я жду его! – с этими словами она вышла в дверь, через которую подслушала римского пажа.

II

СВИДАНИЕ. ИНТРИГА И КОНТРИНТРИГА ДВОРОВ

Жиль (или Эджидио) кардинал д'Альборнос был одним из самых замечательных людей того замечательного времени, столь обильного гениями. Мирная карьера, как бы ни была она блистательна, не удовлетворяла его честолюбию. Он не мог довольствоваться церковными почестями, если это не были почести церкви воинствующей. Смелый, проницательный, предприимчивый и обладающий холодным сердцем при храбрости рыцаря и хитрости попа, – таков был характер Жиля, кардинала д'Альборноса.