Гарольд, последний король Англосаксонский, стр. 75

По возвращении в Константинополь, он начал тосковать о покинутой родине. Он узнал, что племянник его Магнус, побочный сын Олава, стал конунгом, и невольно подумал, что недурно было бы и самому завладеть престолом. Харальд отказался от должности у императрицы Зои. Если верить скальдам, Зоя любила смелого викинга, сердце которого было отдано ее племяннице Марии. Чтобы удержать Харальда в Константинополе, против него возвели обвинение в присвоении добычи и заключили его в тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им на выручку прекрасных женщин. Одна прелестная гречанка, вдохновленная сновидением, взобралась на вершину башни, в которой томился узник, и спустила ему оттуда веревку, с помощью которой викинг благополучно вышел из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили с восторгом любимого вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на корабль и поплыл в Черное море [33]. Добравшись до Новгорода, он отдал свои несметные сокровища на хранение князю Новгородскому, который был ему верным союзником, а затем продолжил путь на Север. После множества подвигов, достойных морского короля, Харальд получил от Магнуса половину Норвегии, а после его смерти все королевство перешло к нему. На Севере не было до тех пор такого умного и богатого, смелого и могучего короля.

К нему-то явился Тости с предложением овладеть английским престолом.

В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима начинала уже уступать место ранней весне, два человека сидели под грубым навесом, сложенным из необтесанных бревен перед задней дверью, прорубленной в конце длинного, низкого, неправильной формы здания, занимавшего громадное пространство. Выход этот был устроен для того, чтобы сходить к морю, потому что скала, на которой возвышался грубый дом, нависла над берегом, и на ней были высечены ступени, которые вели к самому берету фьорда, где стояло на якоре семь драккаров, высоких и красивых, богато позолоченные носы и кормы которых сияли, озаренные взошедшей луной. Это грубое строение было дворцом норвежского конунга; настоящими его дворцами были палубы военных судов.

Сквозь узкие прорези окон деревянного дома был виден слабый огонь; над крышей вился дым; из пиршественного зала долетали нестройные звуки шумного пира. Глубокая тишина и спокойное небо, усеянное яркими звездами, нарушались буйным ликованием. Эта северная ночь была почти так же светла, как полдень золотого юга, но гораздо величественнее в своем безмятежном спокойствии.

На столе под широким навесом стояла громадная чаша из березового дерева, оправленная в серебро и наполненная крепким медом, и два рога, объем которых соответствовал силе людей того времени.

Харальд встал со скамьи и вышел на скалу, освещенную серебристыми лучами месяца; в эти минуты он напоминал героев давно минувших веков. Он был очень высок и сложен удивительно пропорционально. Единственный его недостаток заключался в том, что его руки и ноги были слишком велики, но красивой формы.

Лицо его могло быть образцом красоты скандинавского типа; волосы, обрамлявшие умный лоб, ниспадали на плечи густыми, шелковистыми, светло-русыми кудрями; короткая борода и длинные усы, тщательно расчесанные, придавали лицу особое выражение величия и мужества. Одна бровь была несколько выше другой, что добавляло лукавства улыбке и делала воина особенно суровым в серьезную минуту.

Харальд стоял и смотрел на необъятное море, Тости наблюдал за ним молча из-под навеса, потом встал и подошел к нему.

– Почему слова мои взволновали тебя, конунг? – спросил он его.

– Разве слова должны усыплять человека? – возразил Харальд.

– Мне люб такой ответ, мне приятно видеть, как ты теперь любуешься своими кораблями. Да и странно было бы, если бы человек, потративший столько лет на покорение маленького датского королевства, стал бы вдруг колебаться, когда дело идет о власти над всей Англией.

– А я, видишь, колеблюсь именно потому, что любимец судьбы не должен искушать ее долготерпения, я выдержал восемнадцать кровопролитных битв на сарацинской земле, но еще никогда не встречал неудачи! Ветер не может дуть все с одной стороны, а счастье – тот же ветер!

– Стыдись! – воскликнул пылко Тости. – Хороший кормчий приведет корабль в бухту и не поддастся буре; и бесстрашное сердце привлекает счастье. Все народы твердят, что на Севере не было подобного тебе; неужели же ты довольствуешься подвигами юности?

– Тебе не обольстить меня подобными речами, – отвечал конунг, обладавший осторожным и острым умом, – докажи мне сначала надежность успеха, как ты сделал бы это с боязливым стариком; правитель должен быть рассудительным, как старик, когда думает делать важный шаг!

Тости невозмутимо перечислил ему все слабые стороны родного государства: казну, истощенную безрассудной расточительностью короля Эдуарда; полное отсутствие укреплений даже на главных пунктах; народ, успокоенный продолжительным миром и настолько привыкший признавать власть северных победителей, что при первой победе половина населения стала бы требовать примирения с врагом, как было и с Кнутом, которому Эдмунд вынужден был отдать, не протестуя, половину Англии. Тости старался преувеличить существовавший еще в Англии страх к скандинавам и подчеркнуть родство нортумбрийцев и восточных англичан с норвежцами. Наконец, ему удалось вызвать неудовольствие конунга замечанием, что герцог Нормандский непременно захватит эту богатую добычу, если только Харальд не опередит его.

Эти доводы Тости и честолюбие убедили конунга и, когда граф замолк, король протянул руку, указывая на военные корабли, и произнес:

– Довольно! Ты сумел разрешить все сомнения: мои морские драконы полетят по волнам!

ГЛАВА 5

С тех пор как скипетр перешел в руки Гарольда, новый король Англии снискал еще больше любовь народа. Он был милостив, щедр и справедлив. Он частично отменил, частично облегчил обременительные подати и налоги, введенные его предшественниками, и увеличил жалованье своим слугам и дружине.

Гарольд оказывал молодому Этелингу такой почет, каким он не пользовался; Гарольд окружил его роскошью и, наделяя богатыми поместьями, старался возвысить его даже в нравственном отношении и уменьшить последствия дурного воспитания. Гарольд поощрял иностранных купцов, предоставляя им разные привилегии, и позволил нормандцам мирно владеть своим имуществом, приобретенном в Англии.

Но любовь со всем своим очарованием погибла для короля. Он чувствовал себя уже не отдельной личностью, а олицетворением Англии; его власть и свобода страны отныне слились в одно целое.

Король Гарольд только что вернулся из Торка, куда он ездил укрепить власть Моркара в Нортумбрии и лично удостовериться в преданности англодатчан. Он застал во дворце посла от герцога Нормандского.

Гюг Мегро, босой и во власянице, с бледным, болезненным лицом, подошел к престолу повелителя Англии.

– Вильгельм, герцог Нормандии, повелел передать тебе следующее, – начал Гюг Мегро. – С горестью и изумлением узнал он, что ты, Гарольд, преступив свою клятву, завладел престолом, принадлежащим ему. Однако, надеясь на твою совесть и прощая минутную слабость, он убеждает тебя кротко и по-братски исполнить свой обет. Отдай свою сестру за одного из его баронов; отдай ему Дуврскую крепость; выступи со своим войском на помощь ему и возврати наследие его брата, короля Эдуарда. Ты будешь, разумеется, первым после него, обвенчаешься с его дочерью, получишь Нортумбрию. Да хранит тебя Бог!

Король побледнел, но ответил решительно:

– Молодая сестра моя скончалась на седьмую ночь после восшествия моего на престол... Для мертвой не нужны объятия жениха. А дочь твоего герцога не может быть моей женой, так как моя жена сидит возле меня. – Король указал на прекрасную Альдиту, сидевшую на троне в великолепном платье из золотой парчи. – Что же касается данного мною обета, – продолжал Гарольд, – то я помню его. Но совесть освобождает меня от вынужденной клятвы, которую я дал только для спасения родины, независимость которой была бы скована вместе с моей. Если обещание девушки, отдающей свою руку без ведома родителей, признается недействительным, то тем более нельзя признать обет, отдающий в руки иноземца судьбу целого народа без его ведома и без решения законов. Престол Английский зависит от воли народа, объявляемой, через его вождей, на собрании Витана. Он отдал его мне, я не имею права передавать его, и, сойди я в могилу, престол не перейдет даже тогда к нормандцам, а будет в распоряжении английского народа.