Печальные песни сирен, стр. 11

Лиз закрыла досье и опустила голову. 25 000 жертв. Километры коридоров, пролетов и туннелей закупорены навсегда. Официально говорили о просадке грунта. «Официально» — вот она и заговорила, как Гудрун! Тропфман собирал показания очевидцев, она вспомнила об этом.

Тропфман и кто еще?

Присвистнув, Лиз рывком встала, открыла шкаф и бросила туда отчет.

СНОВА О МЫШИ…

Сначала появляется трещина на потолке станции.

«Крик-крак-криик-криик…» За грохотом поезда метро никто, конечно, не слышит этого звука, похожего на писк мыши, которой наступили на хвостик. К тому же свод расположен очень высоко. Кому в метро придет в голову посмотреть, что происходит наверху? Кому, если не бродяге, растянувшемуся на платформе? Да и кто услышит его, издай он вдруг тревожный крик?

Трещина расширяется из-за вибрации стен туннеля. Каждый новый поезд ее увеличивает. «Крииик-криик».

На платформе Лиз хорошо видит Наша. Та прислонилась к бетонной опоре и пощипывает струны своей гитары. Наша худенькая, с белокурыми волосами норвежского типа, заплетенными в косички, с молочно белой кожей. Лиз захотелось закричать ей: «Беги! Это произойдет с минуты на минуту!» Увы, она не может. Во сне никогда не удается осмысленно крикнуть.

КАРМАННЫЙ ВОРИШКА ПУЧИН

Воздушные пузырьки кипели вокруг медного шлема, выстраиваясь в кислородный шарф, разрываемый течением. Лиз поднесла запястье с большим циферблатом глубинометра к фронтальному окошечку. Стрелка стояла на 30 метрах. Давление на этом уровне достигало 4 килограммов на квадратный сантиметр, а расход смеси превышал 80 литров в минуту. Девушка убедилась, что ничто не мешало продвижению воздуховода, и углубилась в сектор коридора, выходивший на платформу. Неподвижный косяк рыб закрывал выход из коридора подобно живой решетке. Они рассыпались, когда Лиз протянула руку, чтобы дотронуться до них, и некоторые ткнулись в ее живот и колени. Она пошла по платформе, стараясь не мутить ил подошвами галош. Станция купалась в зеленоватом свете, трепещущем от течения. Гало ламп, по странному феномену рефракции, казалось, уплотняло жидкую массу, придавая ей густоту желе.

Вдоль платформы стояли вагоны, словно ожидая сигнала к отправлению поезда до следующей станции. За исключением крыш, покрытых мхом, они были целехоньки. Стекла и железо выдержали удар наводнения. Вода просочилась внутрь через вентиляционные отверстия, преобразовав вагоны в металлические аквариумы.

Лиз помахала лампой, как оружием, будто треугольный луч, вырывавшийся из фонаря, мог защитить ее от легиона мертвецов. Привычный жест не избавил от смутного страха перед кладбищами на колесах. Всякий раз, когда Лиз собиралась осматривать их, у нее начинало щемить сердце.

Луч высветил двустворчатую дверь со сжатыми резиновыми краями, затем — прямоугольник окна из прочного стекла. Про себя Лиз отметила, что это вагон второго класса. Застывшая толпа заполняла внутренность стального гроба. Мужчины и женщины стояли, прижатые друг к другу внезапным торможением в предсмертный час. Несмотря на трехлетнее пребывание в воде, тела их не подверглись разложению. Вот только покров слегка обесцветился. Вибрация воды придавала им вид манекенов в плохо освещенной витрине большого магазина. Волосы ореолом колыхались вокруг их голов, одежда казалась сшитой из грубой холстины с разошедшимися волокнами…

Лиз приблизилась. Из-за обманчивого эффекта рефракции она плохо рассчитала расстояние, отделяющее ее от вагона, и шлем наткнулся на стекло. На этот банальный случай ее нервная система отозвалась несоразмерным эхо. Утопленники смотрели на Лиз широко открытыми мертвыми глазами. Ни на одном лице не было и следа страдания или агонии, лишь крайнее удивление выражали высоко поднятые брови. А руки застыли, судорожно вцепившись в поручни, спинки сидений или пластиковые ручки, свисавшие с потолка. Все затопленные вагоны представляли одно и то же зрелище: прекрасно сохранившиеся трупы… как мумифицированные.

Во время первого погружения, — опираясь на опыт, приобретенный в речной бригаде, — Лиз приготовилась обнаружить вызывающий ужас подводный оссуарий, забитый раздутыми телами, похожими на бурдюки из бледной шкуры, частично обглоданные рыбами. И ее поразил осмотр множества затопленных составов. Каждая коллективная могила — первого или второго класса — содержала в себе одинаковый мумифицированный батальон, чудом избежавший разложения и гурманских пристрастий водной фауны. Здесь были статуи из воска или мрамора — называйте как угодно, — невероятно реалистические манекены, совсем непохожие на трупы! Сначала это приободрило ее, затем в душу закрался непонятный страх. Иррациональность подобной консервации пугала. Лиз выловила много утопленников за время работы в речной бригаде и знала, что побывавшее в воде тело портится за несколько дней, превращаясь в чудовищную карикатуру раздутой плоти. А вот жертвы метро оставались прочными, компактными. Их мышцы, кожный покров не отличались по структуре от выделанной кожи. Не находясь в свободном плавании, не обмякшие, точно куклы, они оставались напряженными, как в вечной стойке «смирно». Когда их приходилось перемещать, поражало, что эта странная ригидность даровала им свойства мрамора, избавив от всякой гибкости. Такое отвердение служило им защитой от прожорливых рыб, зубы которых не могли нарушить цельность их плоти.

Лиз спросила об этом у Конноли, и тот ответил:

— Врачи говорят, что причина мумификации — ил, осевший в туннелях. — Ирландец скептически посмотрел на девушку. — Некоторые народы античности, кажется, тоже использовали его. Насколько я знаю, найдены целые некрополи, погруженные в ил. И трупы в них сохранились, хотя прошло столько веков. Да и гончарная глина обладает бальзамическими свойствами, это известно. Возможно, есть и другое объяснение. Во всяком случае, мы здесь не для того, чтобы задавать вопросы.

— Но рыбы, — возразила Лиз, — они плавают во взвешенной грязи и по идее должны бы поменять кожу.

— Нет, — откликнулся Дед, — это потому, что они живые. Мумификация происходит только в мертвых организмах.

Короткий ответ не избавил от опасений Лиз Унке, и ей часто снились эти странные утопленники. А в данном случае отсутствие страха само по себе устрашало, поскольку ему не было объяснения.

Положив фонарик на платформу, Лиз нащупала механизм открывания дверей.

В эту минуту ей захотелось отключить свое воображение, как компьютер.

Лиз претило то, что она собиралась делать, но у переписи — свои требования.

Створка легко скользнула по желобку, и Лиз увидела половину тел, превратившихся в статуи. Мох и водные растения выросли между ногами трупов, до пояса обвив их гибкими листьями, которые колыхались от легкого течения. Несколько рыб, устроившихся под банкетками, выплыли, как только их коснулся луч. Некоторые из них обжили сумки и приоткрытые портфели пассажиров.

На специальной грифельной доске, висевшей на поясе, Лиз записала данные объекта осмотра: «Станция „Шиллерман“, направление „Багденхоф“, поезд номер 453. Головной вагон А-68». Сделав это, она протянула руку к одному из трупов — пятидесятилетнему мужчине в прорезиненном, ставшем липким плаще — и просунула пальцы в отворот пиджака.

«Подводный карманный воришка» — опять глупая шуточка Конноли. Сперва Лиз рассердила эта острота, потом она смирилась с ней, признав ее частичную правдивость. Не этого ли требовали от нее городские власти? Освободить трупы от их бумажников, чтобы составить перепись жертв катастрофы, точное число и имена которых не были известны даже спустя три года после драмы. Лиз дотронулась до кожаного прямоугольника, ловко вытащила его и открыла… Это был классический бумажник с прозрачными пластиковыми вставками. Документы, находившиеся в нем, оказались в хорошем состоянии. Лиз бросила его в резиновый мешок, взятый ею для этой цели, и снова протянула руку.