Опасная игра, стр. 12

— Неужто я такое говорил? — удивился Кид и лениво проследил за легким, кудрявым облачком возле самого горизонта, словно советуясь с ним, что ему ответить. Но ждать помощи от неба было по меньшей мере наивно. Потому он сказал: — Ладно, Чэмп, твоя взяла. Расскажу тебе, как было дело. Этот малый болтал без умолку, как человек, который не в своем уме. Держу пари, сейчас он уже ничего и не вспомнит. Но я-то не сошел с ума, да и пьяным никогда не бываю — кому, как не тебе, это знать! Так что, клянусь, я никогда и ничего такого не говорил. Хотя бы потому, что мне и в голову бы не пришло сказать такое о тебе. Старик?! Скажешь тоже!

— Так, значит, не говорил? — уточнил Диксон.

— Нет.

Наступила пауза. Двое мужчин не сводили друг с друга горящих глаз.

— Послушай, — не выдержал Диксон. — Вроде ты никогда не врешь.

— Да, — кивнул Кид. — Так оно и есть.

— Что же, выходит, ты никогда ничего против меня не имел?

— Именно так, старина. Никогда, поверь.

Вдруг Чэмп Диксон вскочил на ноги.

— Ну, сдается мне, пришло время кое с кем разобраться! — рявкнул он. — Надо же, врут и не краснеют! Погодите, дайте только до вас добраться, уж я вам ваши лживые языки мигом поотрываю! Кид, старина, а я-то, грешным делом, подумал… Ну, да Бог с ним! Давай руку, дружище, и забудем об этом!

Глава 8

БОЛЬШОЕ ДЕЛО

После того как они обменялись рукопожатиями, Диксон стал, казалось, совсем другим человеком.

— Этот грязный пес, что сказал мне… — начал он грозно.

— Только не говори мне, как его зовут, — остановил его Кид. — Знаешь, Чэмп, от таких людей в мире и без того достаточно бед.

— Но как же так? А если этот парень рассказывает о тебе всякие небылицы?

— И что? Прикажешь убивать каждого, кто это делает?

— Да, в общем, ты прав. Но ведь каков мерзавец!

— Это точно. Только вот ведь что, Диксон, подумай сам — человеку без кола, без двора обижаться не приходится. Обязательно найдется желающий вымазать его грязью. Нельзя же рассчитывать прожить всю жизнь и не запачкаться, верно?

Чэмп Диксон ухмыльнулся.

— Это Моррисон шепнул мне, что ты поехал сюда, — объявил он. — А я, признаться, не верил, пока сам не убедился. Черт возьми, Малыш, послушать тебя, так все эти городские — просто ангелы небесные по сравнению с бедолагами вроде нас, которые, можно сказать, проводят жизнь в седле!

Кид пожал плечами.

— Господи, да ведь среди них полным-полно таких, которые перережут тебе глотку и не охнут! — взорвался Чэмп. — Неужто ты этого не знаешь?! А здесь, на тропе… сам видишь! Дьявольщина, да ведь и минуты не прошло, как мы с тобой уладили это дело!

— Может, ты и прав, — сказал Кид.

— И потом, эти парни, которые, можно сказать, не слезают с седла… Ведь общество попросту выкинуло их, и все только из-за подлости вот таких мерзавцев, а вовсе не потому, что они чего-то натворили.

— Я это уже не раз слышал, — откликнулся Кид. — Только вот что-то не больно верится.

— Ну, раз так, послушай, как это было со мной, — предложил Диксон. — Когда-то я был, что называется, порядочным человеком и дела мои шли неплохо. Имел маленькое ранчо. Не поверишь, но в те времена у меня и мысли не было нарушить закон. Ранчо мое было неподалеку от Пекоса… там, внизу, в долине. Чудесное маленькое ранчо, говорю я тебе…

Кид заметил, как взгляд Диксона смягчился. Воспоминания затуманили ему глаза. На мгновение Чэмп перенесся мыслями в счастливое прошлое.

— Даже жена у меня была. Я разводил скот и жил припеваючи. Коровы жирели день ото дня, и у нас было все, что нужно людям, чтобы быть счастливыми. А потом появился Пи Джеффорд — ему, видишь ли, понадобилась моя земля! Я отказался продать ранчо. Тогда он сговорился с этим вонючим скунсом, Диком Оригеном, пообещав, что щедро заплатит за каждую корову, которую ему удастся увести с моей земли. Много времени тому не понадобилось. Я разорился, и банк за долги отобрал мое ранчо. А моя жена… Очень скоро она поняла, что даром тратит время возле парня, которому в жизни больше ничего не светит. Недели не прошло, как у меня не стало ни ранчо, ни жены, ни счастья. А почему? В чем я виноват? Разве я совершил какое-то преступление? Да нет, просто на моем пути встал этот мерзавец, который делал вид, будто он честный человек. А сам уничтожил меня, вышвырнул из жизни, как ненужную тряпку. Вот тут-то я и решил, что общество наше кое-что мне задолжало. И теперь оно отдает долг, так я это понимаю.

Кид молча кивнул. Потом свернул цигарку и о чем-то задумался, выпуская струи голубоватого дыма. Наконец сказал:

— Послушай-ка, Чэмп…

— Да? Что такое?

— Вот мне тут пришла в голову одна мыслишка. Хочешь, чтобы твое ранчо вернулось к тебе и все стало как раньше?

— Ах, вот это была жизнь, Малыш! Смотреть, как пасется твой скот…

— Сгонять его? Тебе это нравилось, верно?

— Лучшей жизни я не знал!

— Послушай, Чэмп, я сейчас не об этом! Мне бы хотелось, чтобы ты вспомнил совсем другие деньки — к примеру, тот вечер, когда ты в Карнедасе вскрыл сейф в Первом Национальном, неужто не помнишь? Во всяком случае, так мне рассказывал Билл Джексон.

— Конечно помню. Вечерок был что надо! — Короткий смешок замер на губах Диксона. — Вот это было дельце, старина! Умирать буду — не забуду тот вечер!

— Скажи, разве твое ранчо когда-нибудь приносило тебе такие деньги?

Чэмп уже открыл было рот, чтобы ответить, но передумал и уставился куда-то вдаль.

— Разве на твоем ранчо ты когда-нибудь испытывал что-нибудь подобное? — настаивал Кид.

И снова Чэмп промолчал. Тогда Малыш продолжил:

— Чэмп, в моей жизни не было безжалостного шерифа, который заставил меня выйти на большую дорогу. Никому и никогда не удавалось ограбить меня, одурачить или выставить дураком, — никому на свете!

— Знаешь, ведь тяжелые времена могут толкнуть человека на многое! — робко вставил бедняга Чэмп.

— Тяжелые времена меня миновали, — покачал головой Кид. — Денег у меня всегда хватало. Я вырос в хорошей семье. С детства ходил по персидским коврам и мог каждый день в половине пятого пить чай, а по вечерам ездил в оперу, сидел в ложе и любовался на дам в атласе и жемчугах. Но все это было не по мне. Тьма-тьмущая роскошных туалетов и слишком мало мест, куда можно было пойти.

Чэмп слушал приятеля затаив дыхание. Губы его были плотно сжаты, глаза потемнели. Но вдруг он заговорил:

— А здесь? Что здесь-то такого, кроме пустыни, где, того и гляди, хватит солнечный удар, и гор, где по утрам зуб на зуб не попадает? Что ты получил? Стертые ноги да вечно ноющую спину?! Кругом грязь, грязь без конца! Разрази меня гром, Кид, порой мне приходит в голову, что я с радостью променял бы нынешнюю жизнь на какой-нибудь укромный домишко, только бы в нем стояла медная ванна да чтобы горячей воды было сколько душе угодно! Черт меня подери, порой эта жизнь слишком тяжела для меня!

— Да, — кивнул Малыш. — Эта жизнь тяжела для всякого, кто ее не любит. Пусть они забирают себе мягкие ковры, теплые клозеты и чай в постели, мне не жалко! А я готов не задумываясь отдать все это и многое другое за то, чтобы иметь возможность самому подстрелить себе бифштекс, а потом поджарить его на костре и съесть еще горячим! Кому-то, может, и нравится жить с кем-то рядом. А я предпочитаю быть один. Кто-то подглядывает за другими, стараясь выглядеть точь-в-точь как его кумир. А я буду лучше любоваться тем, как бегут мустанги и дикие горные кошки — вот на кого хотелось бы мне походить! Они кричат, что живут по закону! А я вне закона! Я выше закона, Чэмп! Я плюю на закон, потому что он не стоит моего мизинца! — Зевнув и потянувшись, Кид пробормотал: — Глупо это, должно быть, звучит. Ну что ж, зато я сказал все, как думаю. Знаешь, я ведь ни разу не был дома с тех пор, как уехал. И никогда не вернусь, лучше окончу мои дни в седле. Я — отрезанный ломоть. Даже свое настоящее имя забыл. И зато свободен, свободен как птица, старина! — И он расхохотался.