Королева озер, стр. 23

– Слава Богу! Похоже, нам теперь не о чем беспокоиться. Опасности нет. Но кто бы мог подумать! Рисковать жизнью во время кораблекрушения в болоте! В канаве шириной в шесть ярдов! Ха-ха-ха!

Говорил и смеялся Криттенден; я не смог удержаться и присоединился к его веселью. Теперь, когда опасность миновала, все происшедшее казалось таким нелепым. Нам оставалось только добраться до Сан-Исидро, а оттуда – до города. Конечно, будет уже день, когда мы, вероятно, доберемся до своих казарм. Но радостное ощущение того, что мы избежали беды, делало все остальное незначительным.

Наше беззаботное веселье длилось недолго. Еще когда мы поздравляли друг друга, я заметил, что на бронзовом лице нашего лодочника по-прежнему сохраняется встревоженное выражение. Индеец снова греб, но почему-то медленно и осторожно. Руки его двигались неторопливо. Время от времени он останавливался, держа весло на весу, в то же время внимательно вглядываясь в воду впереди и по сторонам.

– В чем дело, Пепито? – спросил я. – Надеюсь, нам не грозит новая беда?

– Я тоже на это надеюсь, сеньор. Но опасения у меня есть.

– Опасения? Но какие? Буря ведь кончилась.

– Буря – да. Но не то, что может последовать за ней.

– Вы имеете в виду людей в лодках?

– О, нет, сеньор! Можно не бояться, что они нас преследуют. Им тоже есть теперь о чем позаботиться!

– Тогда что же нам может угрожать?

– Los bandoleros!

– Грабители! Но ведь мы считали, что они в тех лодках?

– Это совсем не то! В лодках – разбойники с большой дороги, которых называют salteadores. Bandoleros гораздо опасней. Когда salteadores поймают беднягу и видят, что у него нечего взять, они его отпускают. Богатых тоже отпускают, предварительно ограбив. Но bandoleros с озер, которые подстерегают индейцев, – от них не так легко уйти. Ах! Это вообще невозможно. Это верная смерть. Ay Dios! Жестокие пытки ожидают того, кто попадет в их ловушку! Я знал одного такого, рыбака из нашего племени. Нашли его скелет. Грифы склевали все его мясо до костей, и наверно, еще до того, как душа покинула тело. Oh, Virgen Santissima! (О, святая дева!) Избавь меня от такой участи!

Мы с товарищем с готовностью присоединились к этой мольбе, но не понимали, как может выпасть такая ужасная участь.

Я только сейчас начинал понимать, что именно подразумевает Пепе под словом «bandolero». Это не кто-то, а что-то. Bandolero – кусок, оторвавшийся от «берега», – и я собирался потребовать более подробных объяснений, когда индеец энергичней заработал веслами:

– Если впереди bandolero и канал закрыт, то чем быстрей мы это узнаем, тем лучше. В такой ураган могут оторваться большие куски.

Видя, что все его внимание занимает гребля, мы отказались от дальнейших расспросов, и каноэ быстро помчалось вперед. Но вскоре движение лодки замедлилось, а выражение тревоги на лице лодочника усилилось.

– Madre de Dios! (Матерь божья!) – воскликнул он наконец. – Протока становится все уже и уже. Mira, caballeros! (Смотрите!)

Ему не требовалось указывать нам. Мы и сами видели, что полоска воды, блестевшая серебром при лунном свете, все более сужается и в конце концов вообще исчезает.

Мы надеялись, что это обман зрения, вызванный тем, что смотрим с некоторого расстояния. Но нет. Еще несколько ударов весла, и мы оказались достаточно близко, чтобы убедиться, что вода заканчивается острым углом. Теперь края болота задевали лодку с обоих бортов.

Каноэ продиралось между сужающимися краями, пока окончательно не застряло. Тогда индеец встал и посмотрел вперед поверх тростников. Через мгновение он воскликнул:

– Carrai! Так я и думал! Впереди bandolero, и путь закрыт!

Буря оторвала участок плавающей трясины, он поплыл по открытой воде и заткнул проход так, словно его никогда и не существовало.

Если бы мы с Криттенденом были здесь одни, вероятно, мы бы еще долго оставались на месте, пытаясь отыскать щель, через которую могло бы пройти каноэ. Но индеец этого не сделал. Лучше знакомый с природой произошедшей перемены, он тут же заработал веслом и направил лодку назад, работая изо всех сил. Вскоре она снова оказалась на открытой воде, и Пепе озабоченно произнес:

– Если сзади тоже bandolero, только Богоматерь может нас спасти!

К этому времени мы уже поняли, какая опасность нам угрожает. Возбужденный вид лодочника и все его действия не на шутку встревожили нас. Но, помимо этого, еще одно обстоятельство усиливало наш страх, нечто такое, что мы заметили сами. Проходя место, в котором наше каноэ пережидало бурю, мы заметили, что и здесь канал стал гораздо уже.

И это не было игрой нашего воображения, как мы скоро убедились. Не прошли мы и трехсот ярдов в обратном направлении, как увидели аналогичное зрелище: длинная, узкая полоска воды, блестевшая под луной, сужалась, превращаясь в нить! Тростники по обеим сторонам цеплялись за борта. Индеец воскликнул:

– Dios Santos! (Боже святый!) Протока закрыта с обеих сторон! Мы погибли!

Он бросил весло и застыл, словно признав неизбежность гибели и парализованный отчаянием.

Теперь не было ни тени сомнения, что мы в серьезной, даже смертельной опасности, хотя, вероятно, ни я, ни мой товарищ не могли полностью осознать это. Наш проводник продолжал сидеть на банке, время от времени испуская набожное восклицание или начиная молиться: такие молитвы всегда на устах у каждого мексиканского индейца.

Мы попытались вывести его из оцепенения и заставить вернуться к жизни. Со временем это нам удалось. Подведя лодку к самому концу канала, мы внимательно его осмотрели, но так и не нашли никакого прохода. Канал сужался, но непосредственной опасности пока не было. Даже если каноэ окажется на поверхности болота, наше положение не станет хуже, чем на воде.

Но протиснуться сквозь густо растущие тростники практически совершенно невозможно. Так сказал индеец, да мы видели это и сами, и поэтому даже не предпринимали подобных попыток. Не думали мы и о том, чтобы покинуть бесполезную теперь лодку и перебраться на саму синту. По ней невозможно ни ползти, ни плыть. Стоит ступить на нее, как она проломится и мы пойдем ко дну без всякой надежды вынырнуть. Никогда еще трясина не казалась такой обманчивой: она слишком тонка, чтобы выдержать нашу тяжесть, и в то же время на ней растет такой частый тростник, что ни человеку, ни лодке не пробраться.