Не женское это дело…, стр. 6
Ее ни с кем не познакомили, и это было очень удобно. Даже появившийся в какой-то момент Поэт посчитал не нужным хоть как-то обозначить знакомство. Ей было чем заняться. Узнавать тех, о ком не раз слышала, но кого никогда не доводилось видеть, сравнивать сложившиеся представления и действительность, что может быть интереснее. И картин Мастера из тех, что она никогда не видела в подлиннике, в доме Сказочницы было немало.
Пауза затягивалась, все постепенно собрались у камина. Она вышла на балкон покурить, там уже кто-то был. В свете зажигалки мелькнуло незнакомое лицо и все тот же равнодушно холодный взгляд. Он небрежно выбросил сигарету и вышел, как растворился. Только теперь она соединила этот взгляд и сопровождавшего Мастера перед концертом человека. Он вызывал напряжение. Ей никак не удавалось его рассмотреть. Пока она размышляла, в пространстве за спиной что-то изменилось.
– Кормить-то будут?
Еда, тосты – все это она оставила им. Это не ее ситуация.
– Три дня назад я впервые услышал ваше пение. Я сейчас не буду говорить о талантливом исполнении и необычной привлекательности самой музыки. Вам сказали уже столько…, я бы хотел поговорить о смыслах, если позволите.
Ужин закончился. Она уселась на полу у балконной двери. Мастер неспешно помешивал дрова в камине.
– Попробуй.
– Вы столько успели сделать в самых разных областях, вы известны, вы ученый, вы создали невозможное: вы оживили и воплотили в людях то, что относительно недавно было всего лишь идеей доступной и понятной немногим. И вдруг эта странная ни на что не похожая музыка. Почему?
– Несколько лет назад я увидел сон. Я увидел себя, идущим к людям и услышал, как я говорю им в ответ на все их вопросы, что я могу вам сказать, разве что спеть. Может, это был ответ на мой внутренний вопрос. Я так это и воспринял. В нашей музыке больше знания, чем во всех моих книгах, беседах и словах. Я всегда говорил, что не возможно рассказать, как оно есть на самом деле, потому что никакого на самом деле не существует, но можно засвидетельствовать то, что знаешь, чувствуешь. Музыка – самая свободная форма, она не замутняет сознание словами, как книги, и не навязывает образы, как живопись, она свидетельствует переживание всего, что мы поем. А мы можем спеть все. Именно поэтому с самого начала было понятно, что петь можно только вдвоем, полнота свидетельствования мира возможна только через соединение мужского и женского.
Жаль, нет моей партнерши. Женщина, актриса, это она может рассказать лучше меня. Но, она – птица певчая, чтобы петь, ей надо летать. Поэтому она редко надолго задерживается на одном месте.
Слушайте нашу музыку, и вам откроется мир! – чем не первомайский призыв, расхохотался Мастер.
– Но ведь сегодня вы пели один. Вы нарушили принцип?
– А что есть такая вещь как принцип?
В пространстве металось недоумение, нервный смешок и нарастало напряжение. Только звездное небо оставалось невозмутимо спокойным, а Мастер невозмутимо веселым.
– Вы принесли весть? Мы просто не слышим? – Прозвучал робкий полувопрос из дальнего угла комнаты.
Ангел уже готовый шагнуть в пляшущее, смертельно-животворящее море огня, в последнее мгновение все-таки пожалел нас и обернулся. И каждый, кто видел это, навсегда запомнил взгляд, проникший именно в его душу.
В это же время на острове, посреди одного из самых благосклонных к человечеству морей, на открытой веранде небольшой виллы, на холме земли столь древней, что историки уже давно молчаливо прекратили выяснять, когда же началась здесь жизнь человеческая, одетый в изумрудный, в тон моря балахон, перед мольбертом стоял художник. Одежда предавала ему вид несколько романтический, седые кудри легко трепал сухой горячий ветер с гор, пахнущий всем, чем только может пахнуть ветер в месте, где растут мандарины, бананы, гранаты, цветут бугенвилии и пасутся козы.
Картина на мольберте была только что закончена.
Часть вторая
Какая красивая женщина! Чуть тронутая солнцем кожа, прекрасная линия плеч, открытое, с удивительным изгибом губ и неожиданно серьезным и глубоким взглядом зеленых глаз, лицо. Нет, дело не в этом. Цельная, сильная, как безупречно взятый аккорд, как чистый открытый звук.
Какая женщина!
Она увидела и узнала Птицу Певчую в толпе встречающих сразу, как будто та стояла одна на пустынном берегу.
– Здравствуй, зачем приехала?
– Ну, дела! – не в силах соблюдать хоть какие-то приличия она опустилась на ближайший стул и разразилась почти истерическим хохотом.
– Девочки, все в мире, конечно, повторяется, но не до такой же степени.
Мороз был адский. Она шла по пустынной улице совершенно незнакомого городка, пытаясь разглядеть в темноте таблички на домах, время от времени ей навстречу попадались тихие закутанные люди с бидонами, расспрашивать их о чем-либо не хотелось. Недостроенный дом темной громадой возвышался в конце улицы: «Похоже, что сюда». Она с опаской пробралась по строительным сходням и, освещая путь зажигалкой, поплелась на седьмой этаж. Запах плова. Кому еще так везло с путеводной нитью!
Дверь открылась. В дверях стояла молодая женщина: «Зачем приехала?»
Она уверенно шагнула через порог.
– Успела? – раздалось из глубины квартиры.
– Если пустишь, значит успела.
– Проходи, проходи, – он появился на пороге кухни, как всегда неожиданно большой, домашний. – Девочки, потом будете отношения выяснять, давай сначала кормить человека с дороги.
– На картину посмотреть. Тебя разве не предупредили? Говорят, здесь написана единственная в своем роде картина.
Они ехали вдоль берега моря, не спеша, иногда перебрасываясь вежливыми фразами о красоте этих мест, природе, погоде.
Да и куда было спешить. Так многое произошло, так многое могло произойти.
Мир чудесного не терпит суеты.
С трудом вскарабкавшись на крутую гору, машина остановилась у ворот небольшой виллы.
– Двери открыты, еда на столе, все, что понадобится, найдешь, не маленькая. Я буду часа через три.
Она резко развернула машину, и та мгновенно исчезла за изгибом горы.
«Так, значит».
Они смотрели в упор, не мигая, не отводя взгляда ни на мгновение. Они не о чем не спрашивали и ничего не ждали. Чистый взгляд – ни зова, ни обещания. Тайна холодна, у тайны нет определений. Ею нельзя овладеть, к ней можно приобщиться… и замолчать.
Пространство вибрировало, переливалось разноцветьем, плотный мир растворился и исчез. Ровный золотистый свет расширился и вобрал ее в себя. Она растерянно оглядывалась, почти ослепленная, что-то мягко развернуло ее от света, и она увидела.
Хаос и порядок, начало и конец, ад и рай, – все эти слабые попытки людей описать, передать все, что она увидела, мелькнули перед ней и исчезли, где-то внутри метались воспоминания о возможности ужаснуться, восхититься, поставить преграду между собой и этим видением…, но не чем было.
Все привычное растворилось и сгорело в золотистом свете. Чистый взгляд – ни радости, ни горя, ни любви.
Порыв ветра с моря взметнул шторы на окнах, раздался звон разбитого о мрамор веранды стакана, телефонный звонок и обрывки разговора.
Видение исчезло, мир уплотнился и… стал таким как прежде?
С огромной картины на белой стене на нее смотрели семь женщин, семь полуобнаженных женских фигур, таких разных, таких узнаваемо-незнакомых. Фон картины сверкал всеми оттенками золота и казался написанным не красками, а светом.