Пленник дуба, стр. 71
В мгновенной вспышке страха Гвидион обернулся и взглянул на тело Нинианы, лежащее у его ног.
— Убийца? Нет! Я просто рассердился на нее… я не хотел… Он огляделся по сторонам; сгустившийся туман был непроницаем для взгляда, но Гвидион узнал этот голос.
— Моргейна! Леди… Матушка!
Гвидион рухнул на колени — от ужаса у него перехватило дыхание, — попытался приподнять Ниниану, отыскать пульс — но было поздно. Жизнь покинула ее.
— Моргейна! Где ты? Где ты? Проклятие! Покажись!
Но рядом с ним была лишь Ниниана, безмолвная и недвижная. Прижав ее к себе, Гвидион взмолился:
— Ниниана! Ниниана, любимая, отзовись! Скажи хоть слово!
— Она никогда больше не произнесет ни слова, — произнес бесплотный голос, но, когда Гвидион обернулся в ту сторону, из тумана выступила женщина, вполне зримая и реальная. — Что же ты натворил, сынок?
— Это ты? Это была ты? — напустился на нее Гвидион; голос его срывался. — Это ты назвала меня убийцей?
Слегка испугавшись, Моргауза попятилась.
— Нет-нет, я только что подошла… А что случилось? Гвидион бросился к приемной матери, и Моргауза крепко обняла его и принялась гладить по голове, словно ребенка.
— Ниниана рассердила меня… она угрожала мне… Бог свидетель, матушка, я не хотел ей ничего плохого, но она пригрозила, что пойдет к Артуру и расскажет, что я строю козни против его драгоценного Ланселета! — выпалил Гвидион. — Я ударил ее. Клянусь — я хотел всего лишь припугнуть ее, но она упала…
Моргауза выпустила Гвидиона из объятий и присела рядом с Нинианой.
— Ты нанес злосчастный удар, сынок, — она мертва. Теперь уж ничего не поделаешь. Надо сообщить обо всем распорядителям и маршалам Артура.
Гвидион помертвел.
— Матушка! Маршалы… что скажет Артур?!
Моргауза растаяла. Гвидион был у нее в объятиях, словно в те времена, когда Лот не прочь был прикончить беспомощного ребенка; его жизнь зависела от Моргаузы, и Гвидион это знал. Моргауза прижала его к груди.
— Не волнуйся, милый. Не мучай себя — ну чем это отличается от убийства в бою? — промолвила она и торжествующе взглянула на бездыханное тело Нинианы. — Она вполне могла оступиться в тумане и упасть, а холм высокий, — добавила Моргауза, глядя на скрывающиеся в тумане склоны камелотского холма. — Давай-ка, бери ее за ноги. Сделанного не воротишь, а ей теперь уже все равно.
Ее вновь захлестнула застарелая ненависть к Артуру. Гвидион свергнет его, и сделает это с ее помощью — а когда все закончится, она будет рядом с ним, леди, что возвела его на трон! Ниниана не будет больше стоять между ними. Одна лишь она, Моргауза, станет для Гвидиона поддержкой и опорой.
Стройное тело Владычицы Авалона бесшумно исчезло в тумане. Некоторое время спустя Артур пошлет за Нинианой, а когда она не явится на зов, отрядит людей на поиски. Но сейчас Гвидиону — он, словно зачарованный, смотрел в туманы, не в силах отвести взгляд, — почудилось, будто он видит где-то меж Камелотом и Драконьим островом черную тень авалонской ладьи. И на миг ему привиделось, что в ладье стоит Ниниана, одетая в черное, словно Старуха Смерть, и манит его к себе… а потом все исчезло.
— Пойдем, сынок, — сказала Моргауза. — Сегодняшнее утро ты провел в моих покоях. А потом тебе нужно будет отправиться к Артуру и просидеть у него до вечера. И запомни: ты сегодня не видал Ниниану. Когда придешь к Артуру, непременно поинтересуйся, не здесь ли она, и постарайся сделать вид, будто ревнуешь — как будто боишься найти ее в постели короля.
Гвидион вцепился в руку Моргаузы и пробормотал:
— Непременно, непременно, матушка! Ты — лучшая из матерей и лучшая из женщин!
Слова его были бальзамом на сердце Моргаузы.
И прежде чем отпустить Гвидиона, она на миг задержала его и поцеловала, наслаждаясь своей властью.
Глава 16
Гвенвифар лежала, глядя в темноту и прислушиваясь, не послышатся ли шаги Ланселета. Но вместе с тем у нее не шли из головы слова Моргаузы; сегодня вечером Моргауза улыбнулась хитро и понимающе и промурлыкала: «Ах, моя милая, как я тебе завидую! Кормак, конечно, прекрасный юноша, и достаточно пылкий, но куда ему до изящества и красоты твоего возлюбленного!»
Гвенвифар склонила голову и промолчала. Какое она имеет право презирать Моргаузу — она ведь сама ничем не лучше ее… Все это так опасно… Вот и епископ в прошлое воскресенье прочел проповедь, посвященную одной из десяти заповедей, — той, которая запрещает прелюбодеяние. Он заявил, что добродетель жен — это самая основа христианского образа жизни, ибо, лишь сохраняя добродетель в браке, женщины способны искупить грех праматери Евы. А Гвенвифар вспомнилась история о женщине, которую уличили в прелюбодеянии и привели к Христу, а Христос сказал: «Кто сам без греха, пусть первым бросит в нее камень». И там не нашлось ни одного безгрешного — но здесь, при ее дворе, таких много — да хоть сам Артур, и уж здесь-то найдется, кому бросить камень. Христос сказал той женщине: «Иди и не греши больше». Вот так бы надлежало поступить и ей…
Не тела его она желала. Моргауза, со смешком рассказывающая о том страстном молодом человеке, ее любовнике, никогда не поверит, сколь мало значат для них с Ланселетом эти утехи.
Да, правда, иногда Ланселет брал ее грешным, бесчестным способом, но лишь в первые годы, когда они с молчаливого согласия Артура проверяли: может, Гвенвифар все-таки сумеет родить королевству наследника? А так… Существовали и другие способы доставить друг другу удовольствие, и некоторые казались Гвенвифар меньшим грехом, меньшим посягательством на законные права Артура. Но все равно — не этого она жаждала всей душой. Ей лишь хотелось быть рядом с Ланселетом… Это чувство затрагивало скорее душу, чем тело. За что же Богу порицать подобную любовь? Он мог осуждать их за грех — и Гвенвифар снова и снова искупала этот грех, — но разве станет Господь осуждать истинную любовь, идущую из глубины сердца?
«Я отдаю Артуру все, что он желал бы от меня получить. Ему нужна королева, хозяйка, которая содержала бы его замок в порядке; что же касается всего прочего, Артур не хочет от меня ничего, кроме сына — а в этом ему отказываю не я, а Господь».
В темноте послышались мягкие шаги.
— Ланселет, ты? — шепотом позвала Гвенвифар.
— Не совсем.
Проблеск света, исходящего от маленькой лампы, на миг сбил Гвенвифар с толку; ей показалось, будто она видит лицо возлюбленного, только почему-то помолодевшее, — но затем королева поняла, кто это.
— Да как ты смеешь?! Стоит мне закричать, и мои женщины прибегут сюда, и никто не поверит, будто ты явился по моему приглашению!
— Тихо, — велел Гвидион. — Имей в виду, моя леди, я держу нож у твоего горла.
Королева, съежившись от ужаса, вцепилась в ворот ночной рубашки.
— Не льсти себе, госпожа, я пришел не ради насилия. Для меня твои прелести слишком зрелые и слишком хорошо выдержанны.
— Довольно! — раздался из темноты, откуда-то из-за спины
Гвидиона хриплый голос. — Прекрати насмехаться над ней, слышишь? Грязное это дело — шарить по чужим спальням. Я и так жалею, что ввязался в него. А теперь умолкните все и прячьтесь по углам.
Постепенно глаза Гвенвифар приспособились к тусклому свету; она узнала лицо Гавейна, а за Гавейном виднелась еще одна знакомая фигура.
— Гарет! Что ты здесь делаешь? — печально спросила королева. — А я-то считала тебя лучшим другом Ланселета…
— И это правда, — сурово произнес Гарет. — Я пришел проследить, чтоб с ним обошлись по справедливости. А то ведь этот, — он презрительно махнул рукой в сторону Гвидиона, — вполне способен перерезать ему горло, а потом свалить обвинение в убийстве на тебя!
— Тихо! — велел Гвидион, и свет погас. Гвенвифар почувствовала укол ножа. — Если ты попытаешься хоть словом его предупредить, я перережу тебе горло, а потом уж как-нибудь постараюсь объяснить лорду моему Артуру, что заставило меня так поступить.
Следующий укол заставил Гвенвифар содрогнуться от боли; действительно ли из ранки потекла кровь, или ей просто показалось? Королева слышала едва различимые звуки — шорох одежд, приглушенное звяканье оружия. Сколько же человек привел с собой Гвидион ради этой засады? Гвенвифар лежала, в отчаянье заламывая руки. Если б только она могла предостеречь Ланселета… Но она была совершенно беспомощна, словно зверек, запутавшийся в силках.