Король-олень, стр. 52

« Мой возлюбленный и мое дитя. Не потому ли Великая Богиня не имеет супруга, как того требовали бы римские обычаи, а одних лишь сыновей, что все мы — ее дети? И раз я исполняю ее роль, то мне и полагается относиться к своему возлюбленному, как к сыну… ведь все, кто любит Богиню, — ее дети…»

— И здесь, на Авалоне, и среди Древнего народа только о том и разговоров, что на Драконьем острове вновь будут избирать короля, — сказал Гвидион. — Ты ведь именно за этим призвала меня сюда, верно?

Иногда его мальчишеская бесцеремонность просто-таки бесила Ниниану.

— Не знаю, Гвидион. Возможно, время еще не пришло, и светила еще не выстроились в должном порядке. А кроме того, я не могу найти здесь ту, что стала бы для тебя Весенней Девой.

— И все же, — тихо произнес Гвидион, — это произойдет нынешней весной, в этот Белтайн — я так видел. Ниниана отозвалась, слегка скривив губы:

— Может быть, ты тогда видел и жрицу, что пройдет с тобой через этот ритуал после того, как ты завоюешь рога, — если, конечно, Зрение не предсказало тебе смерть?

Гвидион взглянул на нее, и Ниниана невольно подумала, что с возрастом он стал еще красивее. Холодное, невозмутимое лицо юноши потемнело от сдерживаемой страсти.

— Видел. Неужто ты не знаешь, что это была ты? Ниниану пробрал озноб.

— Я не девушка. Зачем ты смеешься надо мной, Гвидион?

— И все же я видел именно тебя, — отозвался он, — и ты знаешь это не хуже меня. В ней встречаются и сливаются Дева, Мать и Смерть. Богиня может быть и молодой, и старой — как пожелает.

Ниниана опустила голову.

— Нет, Гвидион, это невозможно…

— Я — ее супруг, — неумолимо произнес Гвидион, — и я добьюсь своего. Сейчас не время для девственницы — хватит с нас этой чепухи, насаждаемой священниками. Я взываю к Ней как к Матери, давшей мне жизнь и все, чем я владею…

Ниниане почудилось, будто могучий поток подхватил ее и увлекает за собой, а она пытается удержаться на ногах. Она нерешительно отозвалась:

— Но ведь так было всегда — Мать посылает оленя в путь, но возвращается он к Деве…

Но все же в словах Гвидиона был свой резон. Конечно, для участия в обряде гораздо больше подходит жрица, понимающая, что она делает, чем какая-нибудь девчонка, лишь недавно пришедшая в храм и мало чему успевшая научиться, чье единственное достоинство заключается лишь в том, что она еще слишком молода, чтобы ощутить зов костров Белтайна… Гвидион говорит правду: Мать вечно возрождается и обновляется — Мать, Смерть и снова Дева, — как обновляется луна, прячущаяся среди облаков.

Ниниана снова опустила голову и произнесла:

— Да будет так. Ты заключишь Великий Брак с этой землей и со мной как с ее воплощением.

Но потом, оставшись в одиночестве, Ниниана снова испугалась. Как она могла согласиться на такое? Во имя Богини, что же за сила таится в Гвидионе, что он подчиняет своей воле любого?

Неужто это наследие Артура, наследие крови Пендрагона? И Ниниану вновь пробрал озноб.

Моргейне снился сон…

Белтайн, и олени мчатся по холмам… и она всем своим существом ощущает жизнь леса, как будто каждая частичка леса сделалась частью ее жизни… Он бежит среди оленей — нагой мужчина, к голове которого привязаны оленьи рога; рога разят, его темные волосы слиплись от крови… Но он по-прежнему стоит на ногах, он нападает; вспышкой мелькает в солнечном свете летящий нож, и Король-Олень падает; его рев разносится окрест, и лес полнится воплями отчаяния…

А затем она вдруг оказалась в темной пещере, и стены пещеры были расписаны теми же знаками, что и ее тело. Она была одним целым с пещерой, а вокруг горели костры Белтайна, и искры поднимались в небо… Она почувствовала на губах вкус свежей крови, а в проеме пещеры возник силуэт, увенчанный рогами… Если бы не полная луна, она и не заметила бы, что ее обнаженное тело — не стройное тело девственницы, что грудь у нее мягкая и округлая, словно после рождения ребенка, словно из нее вот-вот начнет сочиться молоко… Но ведь ее непременно должны были проверять, дабы удостовериться, что она вступит в этот обряд девственной… Что же ей скажут, когда выяснится, что она пришла к Увенчаному Рогами, перестав быть Весенней Девой?

Он опустился на колени рядом с ней, и она вскинула руки, приглашая его присоединиться к обряду, познать ее тело, — но взгляд его был мрачным и затравленным. Нежные прикосновения его рук доводили ее до безумия, но он отказывал ей в ритуале силы… Это был не Артур, нет, — это был Ланселет, и он смотрел на Моргейну сверху вниз, и его темные глаза полнились той же болью, что переполняла сейчас все ее тело, и он сказал:» Если бы ты не была так похожа на мою мать, Моргейна…»

Моргейна проснулась в своей комнате, испуганная, с бешено бьющимся сердцем. Рядом мирно похрапывал Уриенс. Пугающая магия сна никак не желала отпускать ее. Моргейна встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение.

«Нет, Белтайн уже миновал…» Она исполнила этот обряд с Акколоном, как и следовало… Она не лежала в пещере, ожидая Увенчаного Рогами… Ну почему, почему в этом сне к ней пришел Ланселет, а не Акколон, которого она сделала жрецом, Владыкой Белтайна и своим возлюбленным? Почему даже столько лет спустя воспоминание об отказе и святотатстве продолжает язвить ее до глубины души?

Моргейна попыталась взять себя в руки и снова уснуть, но сон не шел к ней. Так она и лежала, дрожа, до самого рассвета, пока в ее окно не проникли первые лучи летнего солнца.

Глава 11

Гвенвифар постепенно начала ненавидеть праздник Пятидесятницы — ведь каждый год Артур в этот день созывал всех своих соратников в Камелот, дабы воскресить их содружество. Но теперь, когда в этой земле установился прочный мир, а соратники рассеялись по свету, с каждым годом они все прочнее оказывались привязаны к своим домам, семьям и владениям, и все меньше их собиралось в Камелоте. Гвенвифар только радовалась этому: эти празднества слишком живо напоминали ей те времена, когда Артур еще не был христианским королем, а бился под ненавистным знаменем Пендрагона. В день Пятидесятницы Артур принадлежал соратникам, а королеве не оставалось места в его жизни.

Теперь же Гвенвифар стояла за его спиной, пока Артур запечатывал два десятка приглашений, адресованных подвластным ему королям и кое-кому из старых соратников.

— Зачем ты в этом году рассылаешь им специальные приглашения? Ведь и так же ясно, что всякий, у кого нет неотложных дел, явится безо всякого приглашения.

— Но сейчас этого недостаточно, — ответил Артур, улыбнувшись жене. Гвенвифар вдруг поняла, что он начал седеть; но при его светлых волосах это было заметно, только если подойти к нему вплотную. — Я хочу устроить такой турнир и такие учебные сражения, чтобы все знали: легион Артура по-прежнему готов к бою.

— Ты думаешь, в этом кто-нибудь сомневается? — удивилась Гвенвифар.

— Может, и нет. Нов Малой Британии объявился этот тип, Луций, — Боре известил меня об этом; а поскольку все подвластные мне короли приходили на помощь, когда на эту страну нападали саксы или норманны, то и я обещал помочь им, если потребуется. Он именует себя императором Рима!

— А у него есть на это право? — спросила Гвенвифар.

— Неужто не ясно? Несомненно, у него подобных прав куда меньше, чем у меня, — отозвался Артур. — В Риме вот уже больше сотни лет нет императора, дорогая моя жена. Константин действительно был императором и носил пурпурное одеяние, а после него Магнус Максим переправился через пролив и сам попытался стать императором. Но он никогда более не вернулся в Британию, и одному Богу ведомо, что с ним случилось и где он погиб. А затем Амброзии Аврелиан поднял наш народ на борьбу с саксами, а после него был Утер; думаю, любой из них, как и я, мог бы назваться императором — но я предпочитаю быть Верховным королем Британии. Еще в детстве я читал кое-что об истории Рима; там не раз случалось, что какой-нибудь выскочка, заручившись поддержкой пары легионов, объявлял себя императором. Но чтобы стать императором в Британии, мало штандарта с орлом! Иначе Уриенс давно бы стал императором! Я отправил приглашение и ему — мне давно хочется повидаться с сестрой.