Зеленые тени, Белый Кит, стр. 6
Она уставилась на меня.
— …сделайте все, только не езжайте туда.
Рики смежила веки, но слезы сочились из-под ресниц и текли на кончик носа, откуда капали одна за другой на ее тарелку.
«Боже мой, — подумал я, — это мой первый день в Ирландии, первый день работы на моего героя».
Глава 6
На следующий день мы обошли «Кортаун-хаус», старинный особняк, в котором остановился мой режиссер. Здесь был большой луг, а за ним лес, потом опять луг и опять лес.
Посреди луга мы наткнулись на довольно крупного черного быка.
— A-гa! — возопил Джон и скинул с себя свое пальто.
Он наступал на быка с криками:
— А-а, торо! Торо! А-а!
Через минуту мне подумалось, что одному из нас суждено умереть. Уж не мне ли?
— Джон! — издал я тихий крик, если такое возможно. — Пожалуйста, надень пальто!
— А-а! Торо! — орал мой режиссер. — О-о!
Бык замер и уставился на нас.
Джон пожал плечами и надел пальто.
Я побежал впереди него выбрасывать Федаллу за борт, собрать вместе команду, повелеть Илие, предостеречь Измаила, а затем отправить «Пекод» вокруг света.
Так я проводил день за днем, каждую ночь убивая Кита только для того, чтобы тот возродился на рассвете, пока я плутал но Дублину, где непогода наносила удары из своего промозглого морского обиталища и наведывалась с обыском вместе с проливными дождями, зарядами холода и новыми ливнями.
Я ложился спать и просыпался посреди ночи, думая, что мне послышался чей-то крик, или, может, это я сам рыдаю. Я проводил рукой по лицу, но каждый раз оно оказывалось сухим.
Потом я смотрел в окно и думал: «Это же просто дождь, дождь, всегда дождь»; поворачивался на бок, опечаленный еще больше, и пытался ухватиться за ускользающий сон.
Затем по вечерам я разгуливал посреди серых камней Килкока, поросших бородами зелени, посреди каменного города, где неделями льет дождь, а я тружусь над сценарием, который будет экранизирован под палящим солнцем Канарских островов в следующем году. Страницы сценария были полны раскаленных солнц и жарких дней, а я тем временем печатал их на машинке в Дублине или Килкоке, где под окном зверем выла непогода.
На тридцать пятый вечер в дверь моего гостиничного номера постучали, и я обнаружил, что за ней стоит, переминаясь с ноги на ногу, Майк.
— Вот ты где! — воскликнул он. — Я думал над твоими словами. Хочешь получше узнать Ирландию — я тебе помогу. Я достал машину! Так что давай выметайся и поедем знакомиться с нашей бурной жизнью! А дождь этот — да будет он трижды проклят!
— Точно, трижды! — воскликнул я радостно.
И мы рванули в Килкок в темноте, которая раскачивала нас, как лодку на черной селевой воде, пока, истекая дождем, как потом, с лицами, усеянными жемчужными каплями, мы не вошли в двери паба, где было тепло, как в хлеву, потому что там были битком набиты в компост горожане у стойки бара, а Гебер Финн выкрикивал анекдоты и вспенивал напитки.
— Гебер! — закричал Майк. — Мы готовы к бурной ночке!
— Будет вам бурная ночка!
После чего Гебер скинул с себя свой фартук, натянул на свои острые плечи твидовый пиджак, подпрыгнул и влез в дождевик, надел кепи и выпроводил нас за дверь.
— Присмотрите здесь, пока я вернусь! — наказал он своим подручным. — Я везу их навстречу самому сногсшибательному ночному приключению! Они еще не догадываются о том, что их там ожидает!
Он открыл дверь. Ветер окатил его полутонной ледяной воды. Это подействовало на его красноречие.
Гебер взревел:
— Прочь, прочь отсюда!
— Думаешь, стоит? — засомневался я.
— Что ты хочешь этим сказать? — заорал Майк. — Может, предпочитаешь мерзнуть у себя в номере? Переписывать дохлого Кита?
— Ну, — сказал я и натянул на глаза шапку. Затем, подобно Ахаву, я подумал о своей постели с мокрым, белым, холодным бельем, об окне, по которому всю ночь струилась вода, подобно потокам сознания. Я застонал. Открыл дверь Майковой машины. Залез сначала одной ногой, потом другой. И в тот же миг мы покатились по городу, как шар по кегельбану.
Финн за рулем вел неистовые речи, то буйно-веселые, то — как прозревающий король Лир.
— Бурная ночь, говорите? Вперед! Ты думал, что в Ирландии все только и норовят попортить тебе кровь и отравить существование?
— Я знал, что где-то должна быть отдушина! — проорал я.
На спидометре было сто километров в час. В ночи справа и слева проносились каменные стены. Огромное черное небо проливалось дождем на огромную черную землю.
— Точно, отдушина! — сказал Финн. — Если бы Церковь только знала, а может, она думает про нас: «Бедные попрошайки!» Пусть так!
— Где?
— Там! — крикнул Финн.
На спидометре было сто десять. Мой желудок окаменел, как мелькающие по обеим сторонам заборы. Взлетели на холм, спустились в долину.
— А чуть быстрее можно? — попросил я, надеясь на обратный эффект.
— Можно! — сказал Финн и довел скорость до ста двадцати.
— Вот теперь замечательно, — сказал я слабым голосом, думая о том, что нас ждет впереди. Что творилось за этими обливающимися слезами каменными стенами Ирландии? Есть где-то в этой промозглой стране ослепительные персиковые ренуаровские женщины со знойной, как очаг, плотью, к которой можно протянуть руки и согреться? Под этой пресыщенной дождем кремнистой почвой, у самой окоченевшей сердцевины ее жизни, теплится ли огонек, который, если его раздуть, разбудит вулканы и обратит в пар дожди? Есть ли здесь багдадский гарем, где струятся шелка и ленты, где цвет кожи у обнаженных женщин совершенно превосходен и неповторим? Мы миновали церковь. Нет. Миновали монастырь. Нет. Проехали деревню, дрыхнущую под стариковскими соломенными крышами. Нет. Хотя…
Я посмотрел на Гебера Финна. Можно было выключить фары и ехать при жестких распарывающих тьму пучках, излучавшихся его впередсмотрящими глазами, от которых искрился дождь.
«Жена, — думал я про себя, — дети, простите меня за то, что я делаю этой ночью, как бы ужасно это ни было, ведь это Ирландия под дождем в безбожный час, далеко от Голуэя, куда мертвые должны идти умирать».
Ударили по тормозам. Мы проскользили добрых девяносто футов. Мой нос при этом был расплющен о ветровое стекло. Гебер Финн вышел из машины.
— Вот мы и на месте!
Его голос звучал словно у человека, поглощенного пучиной дождя.
Я заметил дыру в заборе и широко распахнутую калитку.
Мы с Майком нырнули вслед за Финном. Я увидел в темноте другие машины и множество велосипедов. Но ни единого огонька. Да уж, это должно быть действительно бурное мероприятие, раз оно окружено такой тайной, подумалось мне. Я натянул кепи, чтобы дождь не полз по моей шее.
Мы протиснулись через дыру в заборе. Гебер при этом поддерживал нас за локоть.
— Вот! — сказал он с хрипотцой. — Держи. Прими, чтобы кровь в жилах не стыла!
Я почувствовал, как моих пальцев коснулась фляжка. Я залил ее содержимое в свои котлы, чтобы пропустить пар по трубам.
— Великолепный дождь! — сказал я.
— Этот человек спятил.
Финн выпил после Майка, который был всего лишь тенью среди теней.
Я озирался вокруг. Мне казалось, что это полночное море, а люди, подобно лодчонкам, снуют по двое или по трое по журчащим потокам, опустив головы и что-то бормоча.
«Боже мой! Что бы это значило?» — спрашивал я себя, теперь уже снедаемый любопытством.
— Постой! — прошептал Финн. — Сейчас начнется!
Чего я ожидал? Может, сцену из старинного фильма, когда невинного вида парусник внезапно сбрасывает с себя палубные надстройки и, как по волшебству, появляются орудия и открывают огонь по врагу. Или стены фермы разваливаются словно картонка, вылезает пушка по прозвищу Длинная Берта и изрыгает снаряд по Парижу за пять сотен миль. А здесь, думал я, осыплются эти камни, распахнется настежь дом, зажгутся розовые огни и из чудовищной пушки выскочит дюжина розовеньких девочек, не ирландских недомерок, а гибких, упругих француженок прямо в объятия этого благодарного собрания?