Сборник сборников, стр. 47

Да, то, что Смит жил без пищи, его необыкновенно защищенная кровь, крайне низкая температура тела и другие преимущества – все это лишь проявления странной болезни. Была болезнь, и только. Была – и прошла, миновала, кончилась и ничего после себя не оставила, кроме хрупких осколков скорлупы на залитом солнечными лучами столе. Теперь можно будет понаблюдать за Хартли, если и его болезнь станет развиваться, и потом доложить о новом недуге врачебному миру.

Но Рокуэла не волновала болезнь. Его волновало совершенство. А совершенство лопнуло, растрескалось, рассыпалось и сгинуло. Сгинула его мечта. Сгинул выдуманный сверхчеловек. И теперь ему плевать, пускай хоть весь свет обрастет жесткой скорлупой, позеленеет, рассыплется, сойдет с ума.

Смит обошел их всех, каждому пожал руку.

– Мне нужно вернуться в Лос-Анджелес. Меня ждет на заводе важная работа. Пора приступить к своим обязанностям. Жаль, что не могу остаться у вас подольше. Сами понимаете.

– Вам надо бы остаться и отдохнуть хотя бы несколько дней, – сказал Рокуэл, горько ему было видеть, как исчезает последняя тень его мечты.

– Нет, спасибо. Впрочем, этак через неделю я к вам загляну, доктор, обследуете меня еще раз, хотите? Готов даже с годик заглядывать, примерно раз в месяц, чтоб вы могли меня проверить, ладно?

– Да. Да, Смит. Пожалуйста, приезжайте. Я хотел бы еще потолковать с вами об этой вашей болезни. Вам повезло, что остались живы.

– Я вас подвезу до Лос-Анджелеса, – весело предложил Макгайр.

– Не беспокойтесь. Я дойду до Туджунги, а там возьму такси. Хочется пройтись. Давненько я не гулял, погляжу, что это за ощущение.

Рокуэл ссудил ему пару старых башмаков и поношенный костюм.

– Спасибо, доктор. Постараюсь как можно скорей вернуть вам все, что задолжал.

– Ни гроша вы мне не должны. Было очень интересно.

– Что ж, до свиданья, доктор. Мистер Макгайр. Хартли.

– До свиданья, Смит.

– До свиданья.

Смит пошел по дорожке к старому руслу, дно ручья уже совсем пересохло и растрескалось под лучами предвечернего солнца. Смит шагал непринужденно, весело, посвистывал. «Вот мне сейчас не свищется», – устало подумал Рокуэл.

Один раз Смит обернулся, помахал им рукой, потом поднялся на холм и стал спускаться с другой его стороны к далекому городу.

Рокуэл провожал его глазами – так смотрит малый ребенок, когда его любимое творение – замок из песка – подмывают и уносят волны моря.

– Не верится, – твердил он снова и снова. – Просто не верится. Все кончается так быстро, так неожиданно. Я как-то отупел, и внутри пусто.

– А по-моему, все прекрасно! – Макгайр радостно ухмылялся.

Хартли стоял на солнце. Мягко опущены его зеленые руки, и впервые за все эти месяцы, вдруг понял Рокуэл, совсем спокойно бледное лицо.

– У меня все пройдет, – тихо сказал Хартли. – Все пройдет, я поправлюсь. Ох, слава богу. Слава богу. Я не сделаюсь чудовищем. Я останусь самим собой. – Он обернулся к Рокуэлу. – Только запомни, запомни, не дай, чтоб меня по ошибке похоронили, ведь меня примут за мертвеца. Смотри, не забудь.

Смит пошел тропинкой, пересекающей сухое русло, и поднялся на холм. Близился вечер, солнце уже опускалось за дальние синеющие холмы. Проглянули первые звезды. В нагретом недвижном воздухе пахло водой, пылью, цветущими вдали апельсиновыми деревьями.

Встрепенулся ветерок. Смит глубоко дышал. И шел все дальше.

А когда отошел настолько, что его уже не могли видеть из санатория, остановился и замер на месте. Посмотрел на небо.

Бросил недокуренную сигарету, тщательно затоптал. Потом выпрямился во весь рост – стройный, ладный, – отбросил со лба каштановые пряди, закрыл глаза, глотнул, свободно свесил руки вдоль тела.

Без малейшего усилия, – только чуть вздохнул теплый воздух вокруг, – Смит поднялся над землей.

Быстро, беззвучно взмыл он ввысь и вскоре затерялся среди звезд, устремляясь в космические дали…

Огненный Столп

Он вышел из земли полный ненависти.

Ненависть была ему отцом и матерью.

Как хорошо снова ходить! Как хорошо подняться из земли, расправить затекшие руки и попробовать глубоко вдохнуть.

Он попробовал и вскрикнул.

Он не дышал. Ходил по земле, из земли вышел, но был мертв и дышать не мог. Он мог набрать воздуха в рот и через силу пропихнуть его в горло судорогой долго дремавших мышц – яростно, неистово! Но и с этой частицей воздуха мог он кричать и вопить! Он хотел заплакать, но слезы не желали течь. Он знал о себе лишь то, что стоит выпрямившись, что мертв и не должен ходить! Он не дышал и все-таки стоял прямо.

Со всех сторон его окружали запахи, но напрасно он старался уловить запах осени, что дочиста выжгла землю. Повсюду вокруг были руины лет; огромные леса цвели огнем, и он валил все новые деревья на уже лежащие голые стволы. Густой дым пожара голубел и рассеивался.

Он стоял на кладбище, ненавидя. Ходил по земле, но не чувствовал ни вкуса ее, ни запаха. Слышал ли он? Да. Ветер свистел в отверстых ушах. Но все же он был мертв и знал, что не должен ожидать слишком многого ни от себя, ни от ненавистного живого мира.

Он коснулся массивной плиты на своей пустой могиле. Это была старая добрая работа. Теперь он снова знал, как его зовут.

УИЛЬЯМ ЛЭНТРИ

Так было написано на надгробии.

Дрожащими пальцами он пробежал по нижней строке.

1898 – 1933

Возрождение?..

В каком году? Он поднял голову и всмотрелся в небо, в осенние звезды, медленно плывущие сквозь ветреную темноту, и прочел по ним столетие и год. Орион на месте, Возничий на месте. А где Телец? Вот!

Губы его цифра за цифрой назвали год.

– Две тысячи триста сорок девятый.

Странное число. Похоже на школьный пример. Говорили, что человек не может зримо представить числа, превышающего сотню. Все они кажутся ему такой дьявольской абстракцией, что счет не имеет смысла. И он – человек, который лежал в своем ненавистном гробу и ненавидел все и вся за то, что был похоронен, ненавидел людей, живущих над ним, живущих без конца, ненавидел их все эти долгие века, а теперь, рожденный из ненависти, стоял над своей раскопанной могилой. Быть может, в воздухе и носился запах сырой земли, но Лэнтри его не чувствовал.

– Я анахронизм, – сказал он, обращаясь к тополям, качающимся на ветру, и усмехнулся.

Он осмотрел пустое и холодное кладбище. Все надгробья вырвали и, словно плоские кирпичи, уложили одно на другое в дальнем углу, у ограды из кованого железа. Работа эта шла две бесконечные недели. В своем гробу он слышал звуки безжалостной и яростной работы – люди ковыряли землю холодными лопатами, выворачивали гробы и увозили высохшие тела в крематорий. Извиваясь от страха, он ждал, когда они придут за ним.

Сегодня они добрались до его гроба, но к этому времени уже стемнело. От крышки гроба их отделяли всего несколько сантиметров земли, но тут зазвенел звонок. Время кончать и идти домой на ужин. Рабочие ушли, сказав, что завтра закончат работу.

На пустом кладбище воцарилась тишина.

С тихим шелестом покатились комья земли, медленно и осторожно поднялась крышка гроба.

И теперь Уильям Лэнтри стоял, дрожа, на последнем кладбище Земли.

– Помнишь? – спросил он сам себя, глядя на сырую землю. – Помнишь истории о последнем человеке на Земле? О людях, одиноко блуждающих среди руин? Это ты, Уильям Лэнтри, воскрешаешь в памяти эти истории. Понимаешь? Ты последний мертвый человек на всем божьем свете!

Мертвых больше нет. Нигде, ни в одной стране нет ни одного мертвеца. Невозможно, скажете вы? Еще как возможно в этом глупом, стерильном, лишенном воображения, антисептическом мире суперчистоты и строгих научных методов! Мой Бог, люди, конечно, умирают. Но мертвые? Трупы? Их нет.