Надвигается беда, стр. 20
— Этот Карлик в балагане…
— Да видел я его, видел. Похож на торговца, точно. А как ты докажешь, что еще недавно он был не такой? Кугер был мальчишкой, этот был большим, видишь, что получается? Нет у нас доказательств. Правильно… Видели мы… Ну и что? Наше слово против слова Дарка. Ему ведь поверят. Опять же, полиция так славно время провела. Черт возьми! Экая кутерьма! Как бы нам все-таки извиниться перед мистером Кугером?
— Извиниться?! — так и взвился Вилли. — Перед этим крокодилом? Перед этим людоедом? Ты что, еще не зарекся иметь дело с этими бормоглотами и грымзами?
— Бормоглотами, говоришь? Грымзами? — Джим задумчиво поглядел на друга.
Так они привыкли называть между собой всякую нежить из ночных кошмаров. Когда к Вилли приходили бормоглоты, они стонали, невнятно бормотали и лица на них не было. А в кошмарах Джима грымзы росли как на дрожжах и питались крысами, которые в свою очередь пожирали пауков, таких здоровенных, что они сами охотились на кошек.
— Именно так и говорю, — огрызнулся Вилли — Чего ты ждешь? Чтобы на тебя шкаф в десять тонн свалился? Посмотри, что с двоими уже сделали: с мистером Электрико и с этим свихнутым Карликом. Проклятая карусель черт знает что с людьми творит! Мы-то знаем, мы видели. Может, они нарочно так скрючили торговца, а может, опять не заладилось. Ну, принял он маленько, проехался на карусели, хлоп! и готово! Свихнулся и даже нас не узнал. Мало тебе? Неужто тебя Господь оставил, Джим? Слушай, а может, и мистер Крозетти…
— Да он просто передохнуть решил.
— Может, да, а может, нет. Парикмахерская — раз, объявление — два: «Закрыто по болезни». По какой это болезни, а, Джим? Леденцов объелся на представлении? Морскую болезнь на карусели подхватил?
— Ай да заткнись ты, Вилли!
— Нет, сэр, не заткнусь, не дождешься. Оно, конечно, сильная штука эта карусель. Думаешь, я навсегда хочу тринадцатилетним остаться? Вот уж дудки! Но, Джим, ты ведь не по правде захотел двадцатилетним стать?
— А о чем мы с тобой все лето говорили?
— Верно. Говорили. И ради этого ты сунешь голову в проклятую костоломку? Ну, вытянут тебя, да только после этого ты и думать забудешь, зачем оно тебе понадобилось!
— Нет уж, не забуду, — упрямо выдохнул в ночь Джим.
— А я тебе говорю — забудешь! Просто уйдешь и бросишь меня здесь, Джим.
— С чего это мне тебя бросать? — запротестовал Джим. — Не собираюсь я. Мы вместе будем…
— Вместе? Только ты на два фута выше, да? Будешь смотреть на меня сверху и хвастать своими руками-ногами. И о чем это мы говорить будем, скажи на милость, если у меня в карманах полно веревок для змеев, камушков и лягушачьих лап, а у тебя там будет чисто и пусто? Об этом, что ли, мы будем говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь меня бросить…
— Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!
— Мигом бросишь. Ладно. Давай. Оставь меня. У меня же есть перочинный ножик, со мной все в порядке. Буду под деревом сидеть, в ножички играть. А ты совсем свихнешься на этом черном жеребце, что носится кругами, да, слава Богу, теперь-то уж не понесется больше…
— Это ты виноват! — выкрикнул Джим и замолчал.
Вилли сжал кулаки.
— Ты, значит, хочешь сказать, что надо было дать этому маленькому прохиндею спокойно превратиться в большого прохиндея и открутить нам головы? А может, надо бы и тебя пустить туда покататься и помахать мне ручкой на прощанье? А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?
— Уймись ты, — пробормотал Джим. — Поздно теперь говорить, сломана карусель…
— А как починят ее, так сразу прокатят назад старину Кугера, чтобы он помоложе стал да вспомнил, как нас звать. И вот тогда они придут за нами, эти бормоглоты, нет, только за мной придут, ты ведь перед ними извиняться задумал, ты же скажешь им, как меня зовут и где я живу…
— Я не сделаю этого, Вилли, — произнес Джим сдавленным голосом.
— Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедник говорил: всему свое время, сначала одно, потом — другое, одно за другим, Джим, а не два за двумя, помнишь?
— Всему свое время, — тихо повторил Джим.
И тут до них донеслись голоса. В полицейском участке говорила женщина, а мужчины что-то отвечали ей.
Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и, подкравшись к окну, заглянули в комнату.
За столом сидела мисс Фолей, напротив — отец Вилли.
— …в голове не укладывается, — говорила мисс Фолей, — подумать только: Джим и Вилли — грабители! Надо же, в дом пробраться, взять, удрать!
— Вы точно их видели? — тихо спросил м-р Хэллуэй.
— Я закричала, и они посмотрели вверх, а там — фонарь… «Она молчит про племянника, — подумал Вилли, — и дальше молчать будет. Видишь, Джим! — хотелось крикнуть ему. — Это — ловушка! Племянник специально поджидал нас, чтобы в такую заварушку втянуть! А там уж неважно будет, что мы кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хоть полиция, хоть родители — никто не поверит!»
— Я не хочу никого обвинять, — продолжала меж тем мисс Фолей, — но если они не виноваты, то где же они?
— Здесь! — раздался голос.
— Вилли! — отчаянно прошептал Джим, но было уже поздно.
Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через подоконник.
— Здесь, — просто сказал он.
27
Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам. Посредине — м-р Хэллуэй, по бокам — ребята. Уже перед домом отец Вилли вздохнул.
— По-моему, не стоит тебе, Джим, нарываться на неприятности с твоей матушкой посреди ночи. Давай, ты ей утром расскажешь, а? Ты, надеюсь, сможешь попасть домой по-тихому?
— Запросто! — фыркнул Джим. — Глядите, что у нас есть…
— У нас?
Джим небрежно кивнул и отодвинул со стены густые плети дикого винограда. Под ними открылись железные скобы, ведущие прямо к подоконнику Джима. М-р Хэллуэй тихо засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной острой печали.
— И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меня в детстве такие же были, — добавил он и взглянул на затерянное в зелени окно Джима. — Здорово, конечно, выйти попозже… — Он остановил себя. — Но вы не слишком поздно возвращаетесь?
— Да нет. На этой неделе — первый раз после полуночи. М-р Хэллуэй поразмышлял немножко.
— Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы не было, так? Еще бы! Тайком смыться на озеро, на кладбище, на железную дорогу или в персиковый сад…
— Черт! Мистер Хэллуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..
— Еще бы! Но только — чур, женщинам ни слова. Ладно. Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу забыть!
— Есть, сэр!
Джим по-обезьяньи взлетел наверх, мелькнул в окне, закрыл его и задернул занавеску.
Отец Вилли глядел на ступени, спускавшиеся из звездного поднебесья прямо в свободный мир пустынных тротуаров, темнеющих зарослей, кладбищенских оград и стен, через которые можно перемахнуть с шестом.
— Знаешь, Вилли, что мне горше всего? — задумчиво обратился он к сыну. — Что я больше не в состоянии бегать, как ты.
— Да, сэр, — ответил Вилли.
— Давай-ка разберемся, — предложил отец. — Завтра сходим, еще раз извинимся перед мисс Фолей, и заодно осмотрим лужайку. Вдруг мы что-нибудь не заметили, пока лазили там с фонарями. Потом зайдем к окружному шерифу. Ваше счастье, что вы вовремя появились. Мисс Фолей не предъявила обвинение.
— Да, сэр.
Они подошли к стене своего дома. Отец запустил руку в заросли плюща.
— У нас тоже? — Он уже нащупал ступеньку.
— У нас тоже.
М-р Хэллуэй вынул кисет и набил трубку. Они стояли у стены; рядом незаметные ступени вели к теплым постелям в безопасных комнатах. Отец курил трубку.
— Я знаю. На самом деле вы не виноваты. Ничего вы не крали.
— Нет.
— Тогда почему признались там, в полиции?
— Да потому, что мисс Фолей почему-то хочет обвинить нас. А раз она так говорит, ну, значит, так и есть. Ты же видел, как она удивилась, когда мы через окно ввалились? Она ведь и думать не думала, что мы сознаемся. Ну а мы сознались. Знаешь, у нас и кроме Закона врагов хватает. Я подумал: если мы сознаемся, может, они отстанут от нас? Так и вышло. Правда, мисс Фолей тоже в выигрыше — мы ведь преступники теперь, кто нам поверит?