Лекарство от меланхолии, стр. 5

– Позабыв о болезнях! Лунный свет! И не будет нам стоить ни одного пенни из тех четырех сотен, что мы заработали сегодня! Мать, Джейми, Камилла…

– Нет! – твердо сказала миссис Уилкес. – Я этого не потерплю!

– Мама! – сказала Камилла. – Я чувствую, что луна вылечит меня, вылечит, вылечит…

Мать вздохнула:

– Сегодня, наверное, не мой день и не моя ночь. Разреши тогда поцеловать тебя в последний раз. Вот так.

И мать поднялась по лестнице в дом.

Теперь пришел черед мусорщика, который начал пятиться назад, кланяясь всем на прощание.

– Всю ночь, помните: под луной, до самого рассвета. Спите крепко, юная леди. Пусть вам приснятся самые лучшие сны. Спокойной ночи.

Сажу поглотила сажа; человек исчез.

Мистер Уилкес и Джейми поцеловали Камиллу в лоб.

– Отец, Джейми, – сказала она, – не беспокойтесь.

И ее оставили одну смотреть туда, где, как показалось Камилле, она еще видела висящую в темноте мерцающую улыбку, которая вскоре скрылась за углом.

Она ждала, когда же на небе появится луна.

Ночь опустилась на Лондон. Все глуше голоса в гостиницах, реже хлопают двери, слышатся слова пьяных прощаний, бьют часы. Камилла увидела кошку, которая прошла мимо, словно женщина в мехах, и женщину, похожую на кошку, – обе мудрые, несущие в себе древний Египет, обе источали пряные ароматы ночи.

Каждые четверть часа сверху доносился голос:

– Все в порядке, дитя мое?

– Да, отец.

– Камилла?

– Мама, Джейми, у меня все хорошо.

И наконец:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Погасли последние огни. Лондон погрузился в сон.

Взошла луна.

И чем выше поднималась луна, тем шире открывались глаза Камиллы, когда смотрела она на аллеи, дворы и улицы, пока наконец в полночь луна не оказалась над ней и засияла, словно мраморная фигура над древней усыпальницей.

Движение в темноте.

Камилла насторожилась.

Слабая, едва слышная мелодия поплыла в воздухе.

В тени двора стоял человек.

Камилла тихонько вскрикнула.

Человек сделал шаг вперед и оказался в лучах лунного света. В руках он держал лютню, струны которой перебирал, едва касаясь пальцами. Это был хорошо одетый мужчина, на его красивом лице застыло серьезное выражение.

– Трубадур, – прошептала Камилла.

Человек, не говоря ни слова, приложил палец к губам и медленно приблизился к ее кровати.

– Что вы здесь делаете, ведь сейчас так поздно? – спросила девушка.

Она совсем не боялась – сама не зная почему.

– Меня послал друг, чтобы я вас вылечил.

Трубадур коснулся струн лютни. И они сладкозвучно запели.

– Этого не может быть, – возразила Камилла, – потому что было сказано: меня вылечит луна.

– Так оно и будет, дева.

– А какие песни вы поете?

– Песни весенних ночей, боли и недугов, не имеющих имени. Назвать ли мне вашу лихорадку, дева?

– Если вы знаете, да.

– Во-первых, симптомы: перемены температуры, неожиданный холод, сердце бьется то совсем медленно, то слишком быстро, приступы ярости сменяются умиротворением, опьянение от глотка колодезной воды, головокружение от простого касания руки – вот такого…

Он чуть дотронулся до ее запястья, заметил, что она готова лишиться чувств, и отпрянул.

– Депрессия сменяется восторгом, – продолжал трубадур. – Сны…

– Остановитесь! – в изумлении воскликнула Камилла. – Вы знаете про меня все. А теперь назовите имя моего недуга!

– Я назову. – Он прижал губы к ее ладони, и Камилла затрепетала. – Имя вашего недуга – Камилла Уилкес.

– Как странно. – Девушка дрожала, ее глаза горели сиреневым огнем. – Значит, я – моя собственная болезнь? Как сильно я заставила себя заболеть! Даже сейчас мое сердце это чувствует.

– Я тоже.

– Мои руки и ноги, от них пышет летним жаром!

– Да. Они обжигают мне пальцы.

– Но вот подул ночной ветер – посмотрите, как я дрожу, мне холодно! Я умираю, клянусь вам, я умираю!

– Я не дам тебе умереть, – спокойно сказал трубадур.

– Значит, вы доктор?

– Нет, я самый обычный целитель, как и тот, другой, что сумел сегодня вечером разгадать причину твоих бед. Как девушка, что знала имя болезни, но скрылась в толпе.

– Да, я поняла по ее глазам: она догадалась, что со мной стряслось. Однако сейчас мои зубы выбивают дробь. А у меня даже нет второго одеяла!

– Тогда подвинься, пожалуйста. Вот так. Дай-ка я посмотрю: две руки, две ноги, голова и тело. Я весь тут!

– Что такое, сэр?

– Я хочу согреть тебя в холодной ночи.

– Как печка. О, сэр, сэр, я вас знаю? Как вас зовут?

Тень от его головы упала на голову Камиллы. Она снова увидела чистые, как озерная вода, глаза и ослепительную, белозубую улыбку.

– Меня зовут Боско, конечно же, – сказал он.

– А есть ли святой с таким именем?

– Дай мне час, и ты станешь называть меня этим именем.

Его голова склонилась ниже. Полумрак сыграл роль сажи, и девушка радостно вскрикнула: она узнала своего мусорщика!

– Мир вокруг меня закружился! Я сейчас потеряю сознание! Лекарство, мой милый доктор, или все пропало!

– Лекарство, – сказал он. – А лекарство таково…

Где-то запели кошки. Туфля, выброшенная из окошка, заставила их спрыгнуть с забора. Потом улица снова погрузилась в тишину, и луна вступила в свои владения…

– Шшш…

Рассвет. На цыпочках спустившись вниз, мистер и миссис Уилкес заглянули в свой дворик.

– Она замерзла до смерти этой ужасной, холодной ночью, я знаю!

– Нет, жена, посмотри! Она жива! На ее щеках розы! Нет, больше того – персики, хурма! Она вся светится молочно-розовой белизной! Милая Камилла, живая и здоровая, ночь сделала тебя прежней!

Родители склонились над крепко спящей девушкой.

– Она улыбается, ей снятся сны; что она говорит?

– Превосходное, – выдохнула Камилла, – средство.

– Что, что?

Не просыпаясь, девушка улыбнулась снова, ее улыбка была счастливой.

– Лекарство, – пробормотала она, – от меланхолии.

Камилла открыла глаза.

– О, мама, отец!

– Дочка! Дитя! Пойдем наверх!

– Нет. – Она нежно взяла их за руки. – Мама? Папа?

– Да?

– Никто не увидит. Солнце еще только встает над землей. Пожалуйста. Потанцуйте со мной.

Они не хотели танцевать. Но, празднуя совсем не то, что они думали, мистер и миссис Уилкес пустились в пляс.

Конец начальной поры

Он почувствовал: вот сейчас, в эту самую минуту, солнце зашло и проглянули звезды – и остановил косилку посреди газона. Свежескошенная трава, обрызгавшая его лицо и одежду, медленно подсыхала. Да, вот уже и звезды – сперва чуть заметные, они все ярче разгораются в ясном пустынном небе. Он услыхал, как затворилась дверь – на веранду вышла жена, и, глядя в вечернее небо, он почувствовал на себе ее внимательный взгляд.

– Уже скоро, – сказала она.

Он кивнул: ему незачем было смотреть на часы. Ощущения его поминутно менялись, он казался сам себе то глубоким стариком, то мальчишкой, его бросало то в жар, то в холод. Вдруг он перенесся за много миль от дома. Это уже не он, это его сын надевает летную форму, проверяет запасы еды, баллоны с кислородом, шлем, скафандр, прикрывая размеренными словами и быстрыми движениями громкий стук сердца, вновь и вновь охватывающий страх – и, как все и каждый в этот вечер, запрокидывает голову и смотрит в небо, где становится все больше звезд.

И вдруг он очутился на прежнем месте, он снова – только отец своего сына, и снова ладони его сжимают рычаг косилки.

– Иди сюда, посидим на веранде, – позвала жена.

– Лучше я буду заниматься делом!

Она спустилась с крыльца и подошла к нему.

– Не тревожься за Роберта, все будет хорошо.

– Уж очень это ново и непривычно, – услышал он собственный голос. – Никогда такого не бывало. Подумать только – люди летят в ракете строить первую внеземную станцию. Господи Боже, да это просто невозможно, ничего этого нет – ни ракеты, ни испытательной площадки, ни срока отлета, ни строителей. Может, и сына, по имени Боб, у меня никогда не было. Не умещается все это у меня в голове!