Зимний сон, стр. 19
– Обязательно представьте свою «сотку», хозяин будет в восторге.
– Картина продана. Делайте с ней, что сочтете нужным.
– Вы же понимаете, какой удостоились чести. Владелец хочет отправиться в Нью-Йорк и приглашает вас.
– Обставьте это как-нибудь без меня. Я не планирую никуда выезжать.
Раньше я бы выразился куда грубее. Теперь голос по телефон звучал таким далеким.
– Я так и думал. Хорошо, мое дело предложить, а как вы поступите, уж решайте сами. Постараюсь как-нибудь объясниться с владельцем картины. Только не удивляйтесь, если вам пришлют букет.
– Мне ничего не нужно. Передайте, что я уже получил свое вознаграждение.
– Вам, похоже, нравится в горах.
– В такие времена – да. И я бы предпочел, чтобы меня не беспокоили.
– Я вас понял. Меня просят устроить с вами интервью, мы ведь ограничимся живописью? Не хотелось бы посвящать их в остальные аспекты.
– Согласен.
– Вам что-нибудь нужно?
– Нет, пока все есть. Я повесил трубку.
Тут же снова раздался звонок.
– Что-нибудь радостное сообщили?
Это был Номура.
– Наведался в отдел новостей культуры. Если согласишься, есть шанс неплохо заработать. С газетой договоримся.
– Забудь.
– Я так и думал. По телефону тебя не уговоришь. Просто любопытно было узнать твою реакцию. Не волнуйся, газетчикам о твоей берлоге ни слова.
– Не надо делать вид, будто оказываешь мне одолжение.
– А картина, которую хотят отправить на выставку, висит в галерее?
– Не знаю.
– Не знаешь?
Ох, чувствую, тут какой-то подвох. Меня чутье еще не подводило.
– Неужели.
– На эту тему можно книгу написать.
– Не стану мешать, коль скоро ты не мешаешь мне рисовать картины.
– Хотел попросить об одном пустячке.
Номура понизил голос.
– Что приятнее, убийство или это?
– Попасть на выставку? Мне безразлично.
– Значит, убивать больше понравилось?
– Недобрую игру ты затеял. Словами балуешься. Впрочем, я художник, и слова – не мой инструмент.
– Ничего я не затеял. Сказать по правде, мне просто немного завидно. Ты прирезал кого-то своими знаменитыми руками. Эти пальцы творят картины, которые ценят по всему миру.
– Если завидуешь, не стоит писать обо мне книгу.
– Пожалуй, что так. Давненько не было поводов помучиться. В последний раз такое случилось в колледже, когда я решил стать писателем. Отлично помню.
Выдержав секундную паузу, Номура повесил трубку.
Я направился в мастерскую и попробовал смешать на палитре оттенок пушистых паховых волос Акико. Я долго старался и наконец получил вполне приемлемый цвет.
Наносил я его кистью. Самым кончиком, вырисовывая волосок за волоском.
Глава 5
ВИЗИТ
1
Нацуэ рассматривала новую картину на холсте двадцатого формата.
Она стояла перед картиной и пожимала плечами. В ее черных волосах виднелось несколько белых прядей. Растерянно глядя на эти волосы, я ждал, что она скажет. Вернувшись с пробежки, я, как обычно, принял душ. Как раз тогда Нацуэ и приехала. Она вошла в дом и сразу поднялась на второй этаж.
– Что это?
– Новая картина.
– Нет, серьезно. Ты чем ее рисовал? И, кстати говоря, почему?
– Не понравилась? Как тебе, интересно, «Нагая» придется?
В центре полотна начала проступать обнаженная Ахико.
– Ты чем рисовал?
– Стеками. Набрал прутьев, наточил стеков. С сотню, наверно, да только половину выбросил – никуда не годные получились. Так сказать, промышленные отходы.
– Эти, что ли?
Нацуэ опустилась на корточки возле картонной коробки.
Там осталось штук пятьдесят стеков, на самом дне. Остальное я отвез Акико.
– Вот так сюрприз. Изобрел новый метод.
Я сунул в зубы сигарету. В мастерской не отапливалось и мне стало зябко. Спустился в гостиную, развел в камине огнь.
Нацуэ не выказывала намерения спускаться. Я начал переодеваться, снял халат, надел рубашку, толстый свитер и наконец услышал шаги: Нацуэ спустилась по лестнице, но заходить в гостиную не спешила.
– Знаешь, ты когда-то полотно изрезал, у меня сердце кровью обливалось. Теперь я понимаю, что к твоим картинам нельзя так относиться – они существуют совсем в ином измерении.
Наиуэ стояла в дверном проеме, не пытаясь зайти в комнату. Этот жест говорил сам за себя: она чувствовала себя отверженной.
– Разреши мне ее продать.
Голос Нацуэ немного дрожал.
– Даже не продать, а представлять. Я не ради денег.
– Меня продажа картин вообще никогда не интересовала. С голоду не умереть – и достаточно.
Я взглянул на Нацуэ, которая все еще стояла в дверях, и вымученно улыбнулся.
– Ладно, забирай, пока я ее в клочки не искромсал.
Нацуэ пулей сорвалась с места. Взбежала по ступенькам на второй этаж, в мастерскую, и скоро уже спускалась вниз, зажав под мышкой картину.
– Я тогда поеду, без секса. Сейчас из этого ничего хорошего не выйдет – я все буду о картине волноваться.
Я рассмеялся. У меня уже из головы вылетело, как выглядела эта картина – будто приснилась. Через пару дней вообще забуду о ее существовании.
Я подкинул в огонь свежее поленце.
– Думаю, она вполне сгодится на выставку современного искусства. Поздновато, правда, но, может, покажу ее как авторскую работу. В таком случае дороже выйдет. Это мне оставь, ладно?
– Без проблем.
К тому времени я уже потерял интерес и к Нацуэ, и к полотну.
– А та обнаженная…
Нацуэ даже не порывалась зайти в гостиную.
– Это твой идеал, да? Я с первого взгляда все поняла. «Идеалом» Акико можно было назвать лишь в шутку: для меня эта девушка была реальна как никто.
– Не думала, что у тебя есть образ женщины-мечты. Впрочем, ты не перестаешь меня удивлять.
– Хватит.
– Ничего, если мы сегодня не будем спать?
– Нормально.
Нацуэ зашла в комнату и прижалась губами к моим губам. Я взял ее за плечи и отстранил от себя. Она устремила на меня проницательный взгляд, потом отвернулась и вышла.
Я подкинул в камин поленце и смотрел на разгоревшееся пламя. Время пролетело незаметно. Помню только, как я подкладывал дрова в огонь.
За окнами смеркалось. Пора было ехать к Акико, а я так и валялся на диване.
С гор доносились ночные звуки. Ухо улавливало ощутимую разницу: днем природа звучала по-другому.
Я поднялся на второй этаж, в мастерскую, и какое-то время стоял перед портретом Акико. Во мраке отчетливо проступал обнаженный силуэт на полотне. Он что-то мне говорил, мне одному, а я ему что-то отвечал.
С Акико я бы никогда не стал настоящим мужчиной. Когда наши губы соприкасались и сливались тела, даже тогда я не был мужчиной.
Как бы там ни было, а я напишу для нее портреты – тот, что здесь, и тот, что у нее в доме. Оба нарисую. Может, это приблизит меня хотя бы на пару шагов к обретению заветной мужественности.
Я включил свет.
Выдавив на палитру черной и белой красок, стал накладывать тени. Тени, которые после я уже не смог бы передать оттенками и полутонами – уныние сердца. Я нарисовал их в зрачках Акико, на ее щеках и в основании шеи. На кончиках ее пальцев. Тени, которые все равно потом скроются под краской цвета кожи.
Когда я наконец взглянул на часы, стояла глубокая ночь.
Я спустился к очагу, налил себе выпить и очень скоро захмелел. В полупьяном состоянии я решил, что попробую стать мужчиной. Получится ли стать полноценным самцом? Что-то мне подсказывало, что все равно не выйдет, но во хмелю мнилось, что попробовать все равно стоит. Прежде чем окончательно напиться, я пошел спать.
Зазвонил телефон.
Стояло утро. Не обращая внимания на трезвон, я облачился в свою одежду для пробежек и вышел на улицу. Первый пот выступал минут через тридцать, и еще минут тридцать надо было перепотеть тот первый пот. А если по каким-то причинам я не бегал, фаза гидроцефалии затягивалась на целый день, и весь день я ходил с чувством, что в голове бултыхается вода.